Дмитрий Быков - Последнее время
1995 год
«На теневой узор в июне на рассвете…»
На теневой узор в июне на рассвете,На озаренный двор, где женщины и дети,На облачную сеть, на лиственную прытьЛишь те могли смотреть, кому давали жить.
Лишь те, кому Господь отмерил меньшей меройСтрастей, терзавших плоть, котлов с кипящей серой,Ночевок под мостом, пробежек под огнем —Могли писать о том и обо всем ином.
Кто пальцем задевал струну, хотя б воловью,Кто в жизни срифмовал хотя бы кровь с любовью,Кто смог хоть миг украсть — еще не до конца,Того прижала пясть верховного Творца.
Да что уж там слова! Признаемся в итоге:Всем равные права на жизнь вручили боги,Но тысячей помех снабдили, добряки.Мы те и дети тех, кто выжил вопреки.
Не лучшие, о нет! Прочнейшие, точнее.Изгибчатый скелет, уступчивая шея —Иль каменный топор, окованный в металл,Где пламенный мотор когда-то рокотал.
Среди земных щедрот, в войне дворцов и хижин,Мы избранный народ — народ, который выжил.Один из десяти удержится в игре,И нам ли речь вести о счастье и добре!
Те, у кого до лир не доходили руки,Извлечь из них могли божественные звуки,Но так как их давно списали в прах и хлам,Отчизне суждено прислушиваться к нам.
А лучший из певцов взглянул и убедилсяВ безумии отцов — и вовсе не родился,Не прыгнул, как в трамвай, в невинное дитя,Свой бессловесный рай за лучшее сочтя.
1999 год
II
Вариации-2
«Как всякий большой поэт, тему отношений с Богом он разворачивает как тему отношений с женщиной.»
А.Эткинд1. Сказка
В общем, представим домашнюю кошку, выгнанную на мороз.Кошка надеялась, что понарошку, но оказалось — всерьез.Повод неважен: растущие дети, увеличенье семьи…Знаешь, под каждою крышей на свете лишние кошки свои.
Кошка изводится, не понимая, что за чужие места:Каждая третья соседка — хромая, некоторые — без хвоста…В этом она разберется позднее. Ну, а пока, в январе,В первый же день она станет грязнее всех, кто живет во дворе.
Коль новичок не прошел испытанья — не отскребется потом,Коль не сумеет добыть пропитанья — станет бесплатным шутом,Коль не усвоил условные знаки — станет изгоем вдвойне,Так что, когда ее травят собаки, кошки на их стороне.
В первый же день она скажет дворовым, вспрыгнув на мусорный бак,Заглушена гомерическим ревом местных котов и собак,Что, ожиданием долгим измаян — где она бродит? Пора!—К ночи за нею вернется хозяин и заберет со двора.
Мы, мол, не ровня! За вами-то сроду вниз не сойдет человек!Вам-то помойную вашу свободу мыкать в парадной вовек!Вам-то навеки — полы, батареи, свалка, гараж, пустыри…Ты, что оставил меня! Поскорее снова меня забери!
Вот, если вкратце, попытка ответа. Спросишь, платок теребя:«Как ты живешь без меня, вообще-то?» Так и живу без тебя —Кошкой, обученной новым порядкам в холоде всех пустырей,Битой, напуганной, в пыльном парадном жмущейся у батарей.
Вечер. Детей выкликают на ужин матери наперебой.Видно, теперь я и Богу не нужен, если оставлен тобой,Так что, когда затихает окраина в смутном своем полусне,Сам не отвечу, какого хозяина жду, чтоб вернулся ко мне.
Ты ль научил меня тьме бесполезных, редких и странных вещей,Бросив скитаться в провалах и безднах нынешней жизни моей?Здесь, где чужие привычки и правила, здесь, где чужая возня,—О, для чего ты оставил (оставила) в этом позоре меня?!
Ночью все кошки особенно сиры. Выбиты все фонари.Он, что когда-то изгнал из квартиры праотцев на пустыри,Где искривились печалью земною наши иссохшие рты,Все же скорее вернется за мною, нежели, милая, ты.
1994 год
2. Указательное
Сейчас, при виде этой, дикорастущей,И этой садовой, в складках полутеней,И всех, создающих видимость райской кущи,И всех-всех-всех, скрывающихся за ней,—Я думаю, ты можешь уже оставитьСвои, так сказать, ужимки и прыжкиИ мне наконец спокойно предоставитьНе о тебе писать мои стишки.Теперь, когда в тоннеле не больше света,Чем духа искусства в цирке шапито,Когда со мной успело случиться это,И то, и из-за тебя персонально — то,И я растратился в ругани, слишком слышной —В надежде на взгляд, на отзвук, хоть на месть,—Я знаю, что даже игры кошки с мышкойМеня бы устроили больше, чем то, что есть.Несчастная любовь глядится раемИз бездны, что теперь меня влечет.Не любит, — эка штука! Плавали, знаем.Но ты вообще не берешь меня в расчет.И ладно бы! Не я один на светеМолил, ругался, плакал на крыльце,—Но эти все ловушки, приманки эти!Чтоб все равно убить меня в конце!Дослушай, нечего тут. И скажешь прочим,Столь щедрым на закаты и цветы,Что это всех касается. А впрочем,Вы можете быть свободны — ты и ты,Но это все. Какого адресатаЯ упустил из ложного стыда?А, вон стоит, усата и полосата,—Отчизна-мать; давай ее сюда!Я знаю сам: особая услада —Затеять карнавал вокруг одра.Но есть предел. Вот этого — не надо,Сожри меня без этого добра.Все, все, что хочешь: язва, война, комета,Пожизненный бардак, барак чумной,—Но дай мне не любить тебя за это —И делай, что захочется, со мной.
1998 год
Декларация независимости
1След овальный, и точкой — каблук.Так сказать, восклицательный знак.Соблазнительна тема разлукС переходом в табак и кабак.
Но не тронет меня этот снег,Этот снег и следы твоих ног.Не родился еще человек,Без которого я бы не мог.
2Выйдешь в ночь — заблудиться несложно,Потому что на улице снежно,Потому что за окнами вьюжно.Я люблю тебя больше чем можно,Я люблю тебя больше чем нежно,Я люблю тебя больше чем нужно.
Так люблю — и сгораю бездымно,Без печали, без горького слова,И надеюсь, что это взаимно,Что само по себе и не ново.
3Все нам кажется, что мыНедостаточно любимы.Наши бедные умыВ этом непоколебимы.
И ни музыка, ни стихЭтой грусти не избудет,Ибо больше нас самихНас никто любить не будет.
4Мне снилось, что ты вернулась, и я простил.Красивое одиночество мне постыло.Мы выпили чаю, а следом легли в постель,И я прошептал, задыхаясь, уже в постели:
«А этот-то как же? Этот?» — во сне, и тоЯ помнил о нем, как вину не забыть давилен.«Ах, этот, который? — смеясь, отвечала ты.Да ну их всех. Закаялась. Ты доволен?»
И долго, долго потом лежу на спине,Застигнутый августовским поздним рассветомИ мыслью о том, что спишь не одна; во снеНе видишь меня, а если видишь, то неНапишешь вольным размером стихов об этом.
5Блажен поэт, страдающий запоем!Небритая романтика — в чести.Его топтали — мнит себя героем,Его любили — он рычит «Прости»…
Что до меня, то все мои потугиПримерить эти почести — смешны.Топтали. В этом нет моей заслуги.Любили. В этом нет моей вины.
6Ладно б гений, пускай хоть изгой,Но с рожденья ни тот, ни другой,Обживаясь в своей подворотне,Жил как тысячи, думал как сотни —
А не прячется шило в мешке!И жуешь на своем пятачкеЧерствый хлеб круговой обороны,Черной участи белой вороны.
8Новые рады заморским гостям,Старые — только татарам.Старые люди идут по костям,Новые люди — по старым.
В стае соратников холодно мне,В стаде противников — тесно…Нету мне места на этой земле.Это и есть мое место.
9Что я делал? Орал на женуИ за всей этой скукой и злобой,Проклиная себя и страну,Ждал какой-нибудь жизни особой.
Не дождавшись, угрюмо подох,Как оно и ведется веками.Что поделать? Суди меня Бог,Разводя безнадежно руками.
10Все меньше верится надежде,Все меньше значат письмена,И жизнь, казавшаяся прежде,Все больше смахивает на.
Родной отряд не то что выбит,Но стыдно собственных знамен.Читатель ждет уж рифмы «выход»,А выйти можно только вон.
11К вечеру холодно. Скоро и лед.Утренник сед.Что-то все реже, все чище мелькнетСиний просвет.
Что-то все больше бессолнечных дней,Тусклых ночей —Что-то становится все холодней,Все горячей.
12От себя постепенно отвык:От каких-то привычек, словечек…Забываю, как отчий языкЗабывает с годами разведчик.
Машинально держусь на плаву.Жаль тонуть — выгребаю исправно.Без тебя же я как-то живу —Без себя проживу и подавно.
13Осторожно, мучнисто светает.Неуверенный птичий галдеж.Мне с тобой-то тебя не хватает —Что же будет, когда ты уйдешь?
Вид в окошко: труба водостока,Ветки, галки, белье на ветру…Мне и здесь-то уже одиноко —Что же будет, когда я умру?
14Божественна Россия поздней ночью,Когда состав, кренящийся слегка,Промахивает светопись сорочьюШирокошумного березняка.
Как впору ей железная дорога —Изгибчатый, коленчатый костяк!Как все ништяк! Как не хватает Бога,Чтоб стало все совсем уже ништяк!
1989–1995 гг.
