Козьма Прутков - Смотри в корень!

Козьма Прутков

Смотри в корень!

Досуги и пух и перья

Daunen und Federn

Поощрение столь же необходимо гениальному писателю, сколь необходима канифоль смычку виртуоза.

Предисловие

Читатель, вот мои «Досуги»… Суди беспристрастно! Это только частица написанного. Я пишу с детства. У меня много неконченого (d'inachevé)! Издаю пока отрывок. Ты спросишь: зачем? Отвечаю: я хочу славы. Слава тешит человека. Слава, говорят, «дым»; это неправда. Я этому не верю!

Я поэт, поэт даровитый! Я в этом убедился; убедился, читая других: если они поэты, так и я тоже!.. Суди, говорю, сам, да суди беспристрастно! Я ищу справедливости; снисхожденья не надо; я не прошу снисхожденья!..

Читатель, до свиданья! Коли эти сочинения понравятся, прочтешь и другие. Запас у меня велик, материалов много; нужен только зодчий, нужен архитектор; я хороший архитектор!

Читатель, прощай! Смотри же, читай со вниманьем да не поминай лихом!

Твой доброжелатель —

Козьма Прутков.

11 апреля 1853 года (annus, i)[1]

Письмо известного Козьмы Пруткова

к неизвестному фельетонисту

«С.-Петербургских ведомостей» (1854 г.)[2]

По поводу статьи сего последнего

Фельетонист, я пробежал твою статейку в № 80 «С.-Петербургских ведомостей». Ты в ней упоминаешь обо мне; это ничего. Но ты в ней неосновательно хулишь меня! За это не похвалю, хотя ты, очевидно, домогаешься моей похвалы.

Ты утверждаешь, что я пишу пародии? Отнюдь!.. Я совсем не пишу пародий! Я никогда не писал пародий! Откуда ты взял, будто я пишу пародии?! Я просто анализировал в уме своем большинство поэтов, имевших успех; этот анализ привел меня к синтезису; ибо дарования, рассыпанные между другими поэтами порознь, оказались совмещенными все во мне едином!.. Прийдя к такому сознанию, я решился писать. Решившись писать, я пожелал славы. Пожелав славы, я избрал вернейший к ней путь: подражание именно тем поэтам, которые уже приобрели ее в некоторой степени. Слышишь ли? – «подражание», а не пародию!.. Откуда же ты взял, будто я пишу пародии?!

В этом направлении написан мною и «Спор древних греческих философов об изящном». Как же ты, фельетонист, уверяешь, будто для него «нет образца в современной литературе»? Я, твердый в своем направлении, как кремень, не мог бы и написать этот «Спор», если бы не видел для него «образца в современной литературе»!.. Тебе показалась устарелою форма этого «Спора»; и тут не так! Форма самая обыкновенная, разговорная, драматическая, вполне соответствующая этому, истинно драматическому, моему созданию!.. Да и где ты видел, чтобы драматические произведения были написаны не в разговорной форме?!

Затем ты, подобно другим, приписываешь, кажется, моему перу и «Гномов» и прочие «Сцены из обыденной жизни»?[3] О, это жестокая ошибка! Ты вчитайся в оглавление, вникни в мои произведения и тогда поймешь, как дважды два четыре: что в «Ералаши» мое и что не мое!..

Послушай, фельетонист! – я вижу по твоему слогу, что ты еще новичок в литературе; однако ты уже успел набить себе руку; это хорошо! Теперь тебе надо добиваться славы; слава тешит человека!.. Слава, говорят, «дым»; но это неправда! Ты не верь этому, фельетонист! – Итак, во имя литературной твоей славы, прошу тебя: не называй вперед моих произведений пародиями! Иначе я тоже стану уверять, что все твои фельетоны не что иное, как пародии; ибо они как две капли воды похожи на все прочие газетные фельетоны!

Между моими произведениями, напротив, не только нет пародий, но даже не всё подражание; а есть настоящие, неподдельные и крупные самородки!.. Вот ты так пародируешь меня, и очень неудачно! Напр., ты говоришь: «Пародия должна быть направлена против чего-нибудь, имеющего более или менее (!) серьезный смысл; иначе она будет пустою забавою». Да это прямо из моего афоризма: «Бросая в воду камешки, смотри на круги, ими образуемые; иначе такое бросание будет пустою забавою!..»

В написанном небрежно всегда будет много недосказанного, неконченого (d'inachevé).

Твой доброжелатель

Козьма Прутков.

Стихотворения

Мой портрет

Когда в толпе ты встретишь человека,     Который наг;[4]Чей лоб мрачней туманного Казбека,        Неровен шаг;Кого власы подъяты в беспорядке;        Кто, вопия,Всегда дрожит в нервическом припадке,        Знай: это я!

Кого язвят со злостью вечно новой,        Из рода в род;С кого толпа венец его лавровый        Безумно рвет;Кто ни пред кем спины не клонит гибкой,        Знай: это я!..В моих устах спокойная улыбка,        В груди  – змея!

Незабудки и запятки

Басня

Трясясь Пахомыч на запятках,Пук незабудок вез с собой;Мозоли натерев на пятках,Лечил их дома камфарой.

Читатель! в басне сей откинув незабудки,    Здесь помещенные для шутки,    Ты только это заключи:    Коль будут у тебя мозоли,    То, чтоб избавиться от боли,Ты, как Пахомыч наш, их камфарой лечи.

Честолюбие

 Дайте силу мне Самсона;Дайте мне Сократов ум;Дайте легкие Клеона,Оглашавшие форум;Цицерона красноречье,Ювеналовскую злость,И Эзопово увечье,И магическую трость!

Дайте бочку Диогена;Ганнибалов острый меч,Что за славу КарфагенаСтолько вый отсек от плеч!Дайте мне ступню Психеи,Сапфы женственный стишок,И Аспазины затеи, И Венерин поясок!

Дайте череп мне Сенеки;Дайте мне Вергильев стих, —Затряслись бы человекиОт глаголов уст моих!Я бы, с мужеством Ликурга,Озираяся кругом,

Стогны все СанктпетербургаПотрясал своим стихом!Для значения иноваЯ исхитил бы из тьмыИмя славное Пруткова,Имя громкое Козьмы!

Кондуктор и тарантул

Басня

В горах Гишпании тяжелый экипаж    С кондуктором отправился в вояж.Гишпанка, севши в нем, немедленно заснула;А муж ее меж тем, увидя таранту́ла,    Вскричал: «Кондуктор, стой!    Приди скорей! ах, боже мой!»    На крик кондуктор поспешаетИ тут же веником скотину выгоняет,Примолвив: «Денег ты за место не платил!» —И тотчас же его пятою раздавил.

Читатель! разочти вперед свои депансы[5],Чтоб даром не дерзать садиться в дилижансы,    И норови, чтобы отнюдь    Без денег не пускаться в путь;Не то случится и с тобой, что с насекомым,    Тебе знакомым.

Поездка в Кронштадт

Посвящено сослуживцу моему по министерству финансов, г. Бенедиктову.

Пароход летит стрелою,Грозно мелет волны в прахИ, дымя своей трубою,Режет след в седых волнах.

Пена клубом. Пар клокочет.Брызги перлами летят.У руля матрос хлопочет.Мачты в воздухе торчат.

Вот находит туча с юга,Все чернее и черней…Хоть страшна на суше вьюга,Но в морях еще страшней!

Гром гремит, и молньи блещут…Мачты гнутся, слышен треск…Волны сильно в судно хлещут…Крики, шум и вопль, и плеск!

На носу один стою я[6],И стою я, как утес.Морю песни в честь пою я,И пою я не без слез.

Море с ревом ломит судно.Волны пенятся кругом.Но и судну плыть нетрудноС Архимедовым винтом.

Вот оно уж близко к цели.Вижу, – дух мой объял страх! —Ближний след наш еле-еле,Еле видится в волнах…

А о дальнем и помину,И помину даже нет;Только водную равнину,Только бури вижу след!..

Так подчас и в нашем мире:Жил, писал поэт иной,Звучный стих ковал на лиреИ – исчез в волне мирской!..

Я мечтал. Но смолкла буря;В бухте стал наш пароход.Мрачно голову понуря,Зря на суетный народ:

«Так, – подумал я, – на светеМеркнет светлый славы путь;Ах, ужель я тоже в ЛетеУтону когда-нибудь?!»

Мое вдохновение

Гуляю ль один я по Летнему саду[7],В компанье ль с друзьями по парку хожу,В тени ли березы плакучей присяду,На небо ли молча с улыбкой гляжу —Все дума за думой в главе неисходно,Одна за другою докучной чредой,И воле в противность и с сердцем несходно,Теснятся, как мошки над теплой водой!И, тяжко страдая душой безутешной,Не в силах смотреть я на свет и людей:Мне свет представляется тьмою кромешной;А смертный – как мрачный, лукавый злодей!

И с сердцем незлобным и с сердцем смиренным,Покорствуя думам, я делаюсь горд;И бью всех и раню стихом вдохновенным,Как древний Атилла, вождь дерзостных орд…И кажется мне, что тогда я главоюВсех выше, всех мощью духовной сильней,И кружится мир под моею пятою,И делаюсь я все мрачней и мрачней!..И, злобы исполнясь, как грозная туча,Стихами я вдруг над толпою прольюсь:И горе подпавшим под стих мой могучий!Над воплем страданья я дико смеюсь.

Цапля и беговые дрожки