Альфред Теннисон - Королевские идиллии
Все трое отступили от ворот,
Из коих погодя немного вышел
Длиннобородый старец[70] и спросил
У незнакомцев: «Дети мои, кто вы?»
А Гарет: «Мы – крестьяне. Мы идем,
Оставив свои лемехи, взглянуть
На Короля. Но спутники мои,
Когда в рассветной дымке вдруг пропал
Таинственный сей град, засомневались,
А правда ли, что наш король – Король,
Или пришел он из Страны Волшебной,
И создано все это чародейством
Волшебных королей и королев.
А может, града нет, а все – виденье?
И музыка их тоже напугала.
Поэтому скажи нам правду, старец».
Улыбкой одарив его, ответил
Пророк почтенный: «Сын мой, видел я
Корабль прекрасный, в небесах плывущий
Вниз мачтами и килем вверх. Ходили
Вниз головой матросы по нему.
Вот правда! А не нравится такая,
Прими другую, ту, что сам поведал.
Воистину все так, как ты изрек.
Волшебные король и королевы
Построили когда-то этот город.
Однажды на заре они сюда
Явились из священного ущелья[71],
У каждого в руках звенела арфа.
Так вот, сын мой! Возник сей странный град
Из музыки волшебных этих арф.
Как и сказал ты, город зачарован.
Он – кажущийся, лишь Король реален.
Но кое-кто наоборот считает:
Король наш – призрак, а реален – город.
И все же с Королем будь осторожен,
Иначе ты, когда войдешь в ворота,
Рискуешь превратиться ненароком
В раба его волшебных чар, поскольку
Король тебя такою клятвой свяжет,
Которой не связать себя позорно,
Да вот сдержать немыслимо. И если
Ты присягнуть боишься, то под арку
Не заходи, а терпеливо жди
Там, где стоишь, на поле возле замка[72].
Ведь музыка, возможно, означает,
Что все еще там строят, ибо город
Возводится из музыки, и значит,
Не до конца пока достроен он
И вечно будет строиться…»[73]
Сердито
Ответил Гарет: «Старец, мне внушает
Почтенье борода твоя. Она
Бела, совсем как истинная правда,
И так длинна, что до земли доходит.
Зачем же ты дурачишь незнакомца,
Который был правдив с тобой?»
На это
Пророк ответил: «Разве не известна
Загадка стихотворная тебе:
«Увертка, и обман, и затемненье,
Сумбур, и каламбур, и уклоненье»?
Я не смеюсь, но и тебе не стоит
Смеяться надо мною и над всем,
Что видишь ты. Ведь ты совсем не тот,
Кем представляешься. И все же я
Узнал тебя и знаю, кто ты есть[74].
В чужом обличье хочешь ты предстать
Пред Королем, который лжи не терпит!»
Столь несмешно свою закончив речь,
Насмешник отвернулся и ушел…
Вслед старцу глядя, Гарет молвил: «Наша
Бесхитростная ложь, подобно духу,
Над нашим предприятием витает.
Пускай повинна будет в ней любовь,
А я и мама невиновны… Ладно,
Вину загладим мы».
Вот так тепло
Сказал он, рассмеялся, а затем
Со слугами своими в Камелот
Вошел – в сей город сумрачных дворцов,
Великолепных, драгоценных фресок
И статуй древних королей, которым
Теперь навеки оставаться камнем.
Всего коснулся здесь своей рукой
Волшебник Мерлин, чародей Артура.
Здесь, подчинившись воле Короля,
Ввысь устремились башенки и шпили.
И рыцари – кто в замок, кто из замка —
Шли непрерывно. И доспехи их
Звенели, и приятен был сей звук
Для слуха Гарета. А из окошек
Домов окрестных с робостью глядели
Прекраснейшие женщины, чьи взоры
Сияли звездами любви. И люди
Вокруг все были столь цветущи, словно
Их озарил сияньем сам Король.
Затем, войдя под своды замка, Гарет
Услышал голос, голос Короля,
И вдалеке над множеством голов
Сияние узрел он государя,
Сидящего на троне, а еще —
Судьбу свою. И потому глаза
Принц опустил и, чувствуя, как сердце
Заколотилось вдруг в груди, подумал:
«Когда заговорю я, ложь мою,
Как ни мала она, Король правдивый,
Конечно же, заметит и осудит».
А кроме этого боялся Гарет,
Что повстречает Модреда с Гавейном.
Но в зале, к счастью, не было их видно.
Зато в глядящих пристально глазах
Тех рыцарей известных, что стояли
Пред Королем, светилось благородство,
Сияющее яркою звездой
Рассвета, и горела в них любовь
И вера в их великого монарха,
И огнь победы в них пылал, и слава,
Добытая в боях и поединках.
Тут некая вдова поближе к трону
Протиснулась и громко закричала:
«Прошу твоей я милости, Король!
Отец твой, Утер, силой отнял поле
У нас с покойным мужем. Правда, он
Нам золото вначале предложил,
Но не могли мы обойтись без поля,
Вот и не взяли золота. Тогда
Отец твой поле захватил, а мы
Без золота остались и без поля».
Сказал Артур: «Что – золото иль поле —
Ты получить хотела бы?» В ответ
Вдова запричитала: «Господин мой,
Муж полагал, что поле нам нужней».
А ей Артур: «Оно – твое, а так же
За те года, что Утер им владел,
Получишь плату золотом втройне.
И знай, сие не милость – справедливость,
Поскольку все, что ты сказала – правда.
Да будет проклят тот, кто свой закон
Кроит из беззакония отца!»
И удалилась женщина, но тут же
Еще одна вдовица прокричала:
«Прошу твоей я милости, Король!
Прошу тебя я неохотно, ибо
Тебе я враг. Ведь от твоей руки
Пал мой любимый муж в войне баронов[75],
Когда и Лот, и многие другие
С тобой в борьбу вступили, говоря,
Что низкороден ты. И в этом с ними
Согласна я. И все ж просить тебя
Я вынуждена. Сына моего
Пленил и голодом довел до смерти
Брат мужа, чтоб присвоить то наследство,
Что ты, сразив отца, оставил сыну.
Поэтому, хоть ты мне ненавистен,
К тебе с мольбою обращаюсь. Дай
Мне одного из рыцарей твоих,
Дабы отмстил за сына этот рыцарь
И негодяя подлого убил».
Тотчас же голос рыцаря раздался:
«Прошу твоей я милости, Король!
Я родственник сей женщины несчастной.
Дозволь исправить мне несправедливость
И человека этого убить».
Тут вышел сенешаль сэр Кей[76] и крикнул:
«Прошу, Король, ей в просьбе отказать.
Она при полном зале над тобою
Смеяться вздумала, и потому полезней
Ей будут кандалы и кляп во рту».
Но молвил, глядя на него, Артур:
«Мы, ваш Король, сидим здесь для того,
Чтоб справедливость в нашем королевстве
Всегда торжествовала. Видим мы,
Что любит мужа женщина сия.
Мир, женщина, тебе с твоей любовью
И ненавистью! Древние владыки
Тебя за речь подобную сожгли бы,
Аврелий Эмрис[77] покарал бы смертью,
А Утер вырвал бы язык твой. Я же
Лишь говорю: Уйди, чтобы во мне
Суровый нрав ушедших королей
Не воплотился. Родственник вдовы,
Иди с ней вместе и схвати злодея.
Но убивать не смей – сюда доставь,
Чтоб мы по справедливости его
Судили в соответствии с законом.
Коль он виновен, именем Владыки
Бессмертного, казнен убийца будет».
Затем явился в зал посланец Марка,[78]
Монарха Корнуолла, о котором
Дурная слава шла. В руках держал он
Сверкающую ярко, словно поле
Горчицы дикой при нежданном солнце
Меж ливнями двумя, парчу златую.
Ее он перед троном расстелил
И, преклонив колени, возгласил,
Что лорд его, король вассальный Марк —
Уж у подножья Камелота. Ибо
Услышал Марк, что милостью своей
Артур его двоюродного брата
Тристрама в рыцари возвел недавно.
А так как сам он выше положеньем,
Чем брат его, поскольку он – король,
То просит он сеньора своего,
Чтоб и ему оказана была
Такая же большая честь. А в знак
Его любви и верности вассальной
Принять он молит эту ткань златую.
Но приказал Артур, чтоб ту парчу,
Разрезав на куски, в очаг швырнули,
Где тлел дубовый ствол: «Ужели будет
Щит Марка средь других щитов висеть?»
А дело в том, что в зале возвышалась
Огромная колонна, вкруг которой
Кольцо тройное каменных щитов
Стояло: на одних были гербы,
Другие – вязь резная украшала,
Но средь щитов встречались и пустые, —
А снизу, аркой, выступал очаг.
Под каждым из щитов стояло имя
Его владельца-рыцаря. Такой
Обычай был Артуром установлен:
Когда какой-нибудь прекрасный рыцарь
Свой первый славный подвиг совершал,
Щит украшался лишь резьбой фигурной.
Когда он совершал второй свой подвиг,
Щит украшался рыцарским гербом.
Но если не свершал ни одного,
Щит оставался чистым. Только имя
Под ним стояло. И увидел Гарет
Гавейна щит, украшенный богато,
И Модреда – пустой, как смерть сама.
И вновь Артур велел парчу златую,
Разрезав на куски, швырнуть в очаг.
«Нам было бы приятнее корону
Отнять у Марка, чем ему позволить
Стать рыцарем, поскольку королем
Зовут его. Есть короли у нас.
Мы не даем им воевать друг с другом,
