Иосиф Бродский - Собрание сочинений

Часть III. Свет

Весна, весна, приходят людик пустой реке, шумит гранит,течет река, кого ты судишь,скажи, кто прав, река твердит,

гудит буксир за Летним садом,скрипит асфальт, шумит трава,каналов блеск и плеск канавок,и все одна, одна строфа:

течет Нева к пустому лету,кружа мосты с тоски, с тоски,пройдешь и ты, и без ответаоставишь ты вопрос реки,

каналов плеск и треск канатов,и жизнь моя полна, полна,пустых домов, мостов горбатых,разжатых рек волна темна,

разжатых рек, квартир и поля,такси скользят, глаза скользят,разжатых рук любви и горя,разжатых рук, путей назад.

Отъезд. Вот памятник неровныйлюбови, памятник себе,вокзал, я брошенный любовник,я твой с колесами в судьбе.

Скажи, куда я выезжаюиз этих плачущихся лет,мелькнет в окне страна чужая,махнет деревьями вослед.

Река, и памятник, и крепость -все видишь сызнова во сне,и по Морской летит троллейбусс любовью в запертом окне.

И нет на родину возврата,одни страдания верны,за петербургские оградыобиды как-нибудь верни.

Ты все раздашь на зимних скамьяхпо незнакомым городами скормишь собранные камнилетейским жадным воробьям.

К намокшим вывескам свисая,листва легка, листва легка,над Мойкой серые фасадыклубятся, словно облака,

твой день бежит меж вечных хлопот,асфальта шорох деловой,свистя под нос, под шум и грохот,съезжает осень с Моховой,

взгляни ей вслед и, если хочешь,скажи себе – печаль бедна,о, как ты искренне уходишь,оставив только имена

судьбе, судьбе или картине,но меж тобой, бредущей вслед,и между пальцами моимивсе больше воздуха и лет,

продли шаги, продли страданья,пока кружится головаи обрываются желаньяв душе, как новая листва.

Смеркалось, ветер, утихая,спешил к Литейному мосту,из переулков увлекаяокурки, пыльную листву.

Вдали по площади покатойсъезжали два грузовика,с последним отсветом закатасбивались в кучу облака.

Гремел трамвай по Миллионной,и за версту его слыхалминувший день в густых колоннах,легко вздыхая, утихал.

Смеркалось. В комнате героятрещала печь и свет серел,безмолвно в зеркало сыроегерой все пристальней смотрел.

Проходит жизнь моя, он думал,темнеет свет, сереет свет,находишь боль, находишь юмор,каким ты стал за столько лет.

Сползает свет по длинным стеклам,с намокших стен к ногам скользя,о, чьи глаза в тебя так смотрят,наверно, зеркала глаза.

Он думал – облики случайнейдогадок жутких вечеров,проходит жизнь моя, печальнейне скажешь слов, не скажешь слов.

Теперь ты чувствуешь, как страннопонять, что суть в твоей судьбеи суть несвязного романапроходит жизнь сказать тебе.

И ночь сдвигает коридорыи громко говорит – не верь,в пустую комнату героятолчком распахивая дверь.

И возникает на порогепришелец, памятник, венецв конце любви, в конце дороги,немого времени гонец.

И вновь знакомый переулокбелел обрывками газет,торцы заученных прогулок,толкуй о родине, сосед,

толкуй о чем-нибудь недавнем,любимом в нынешние дни,тверди о чем-нибудь недальнем,о смерти издали шепни,

заметь, заметь – одно и то жемы говорим так много лет,бежит полуночный прохожий,спешит за временем вослед,

горит окно, а ты все плачешьи жмешься к черному стеклу,кого ты судишь, что ты платишь,река все плещет на углу.

Пред ним торцы, вода и бревна,фасадов трещины пред ним,он ускоряет шаг неровный,ничем как будто не гоним.

Гоним. Пролетами Пассажа,свистками, криками ворон,густыми взмахами фасадов,толпой фаллических колонн.

Гоним. Ты движешься в испугек Неве. Я снова говорю:я снова вижу в Петербургефигуру вечную твою.

Гоним столетьями гонений,от смерти всюду в двух шагах,теперь здороваюсь, Евгений,с тобой на этих берегах.

Река и улица вдохнулилюбовь в потертые дома,в тома дневной литературыдогадок вечного ума.

Гоним, но все-таки не изгнан,один – сквозь тарахтящий веквдоль водостоков и карнизовживой и мертвый человек.

Зимою холоден Елагин.Полотна узких облаковвисят, как согнутые флаги,в подковах цинковых мостков,

и мертвым лыжником с обрываскользит непрожитая жизнь,и белый конь бежит к заливу,вминая снег, кто дышит вниз,

чьи пальцы согнуты в кармане,тепло, спасибо и за то,да кто же он, герой романав холодном драповом пальто,

он смотрит вниз, какой-то праздникв его уме жужжит, жужжит,не мертвый лыжник – мертвый всаднику ног его теперь лежит.

Он ни при чем, здесь всадник мертвый,коня белеющего беги облака. К подковам мерзлымвсе липнет снег, все липнет снег.

Канал туманный Грибоедов,сквозь двести лет шуршит вода,немного в мире переехав,приходишь сызнова сюда.

Со всем когда-нибудь сживешьсяв кругу обидчивых харит,к ограде счастливо прижмешься,и вечер воду озарит.

Канал ботинок твой окатити где-то около Невыплеснет водой зеленоватой, -мой Бог, неужто это вы.

А это ты. В канале старомты столько лет плывешь уже,канатов треск и плеск каналови улиц свет в твоей душе.

И боль в душе. Вот два столетья.И улиц свет. И боль в груди.И ты живешь один на свете,и только город впереди.

Смотри, смотри, приходит полдень,чей свет теплей, чей свет серейвсего, что ты опять не понялна шумной родине своей.

Глава последняя, ты встанешь,в последний раз в своем лицесменив усталость, жизнь поставишь,как будто рифму, на конце.

А век в лицо тебе смеетсяи вдаль бежит сквозь треск идей.Смотри, одно и остается -цепляться снова за людей,

за их любовь, за свет и низость,за свет и боль, за долгий крик,пока из мертвых лет, как вызов,летят слова – за них, за них.

Я прохожу сквозь вечный город,дома твердят: река, держись,шумит листва, в громадном хорея говорю тебе: все жизнь.

Июльское интермеццо

(цикл из 9 стихов) [13]

В письме на юг

Г. Гинзбургу-Воскову

Ты уехал на юг, а здесь настали теплые дни,нагревается мост, ровно плещет вода, пыль витает,я теперь прохожу в переулке, все в тени, все в тени, все в тени,и вблизи надо мной твой пустой самолет пролетает.

Господи, я говорю, помоги, помоги ему,я дурной человек, но ты помоги, я пойду, я пойду прощусь,Господи, я боюсь за него, нужно помочь, я ладонь подниму,самолет летит, Господи, помоги, я боюсь.

Так боюсь за себя. Настали теплые дни, так тепло,пригородные пляжи, желтые паруса посреди залива,теплый лязг трамваев, воздух в листьях, на той стороне светло,я прохожу в тени, вижу воду, почти счастливый.

Из распахнутых окон телефоны звенят, и квартиры шумят, и деревьялиствой полны,солнце светит в дали, солнце светит в горах – над ним,в этом городе вновь настали теплые дни.Помоги мне не быть, помоги мне не быть здесь одним.

Пробегай, пробегай, ты любовник, и здесь тебя ждут,вдоль решеток канала пробегай, задевая рукой гранит,ровно плещет вода, на балконах цветы цветут,вот горячей листвой над каналом каштан шумит.

С каждым днем за спиной все плотней закрываются окна оставленных лет,кто-то смотрит вослед – за стеклом, все глядит холодней,впереди, кроме улиц твоих, никого, ничего уже нет,как поверить, что ты проживешь еще столько же дней.

Потому-то все чаще, все чаще ты смотришь назад,значит, жизнь – только утренний свет, только сердца уверенный стук;только горы стоят, только горы стоят в твоих белых глазах,это страшно узнать – никогда не вернешься на Юг.

Прощайте, горы. Что я прожил, что помню, что знаю на час,никогда не узнаю, но если приходит, приходит пора уходить,никогда не забуду, и вы не забудьте, что сверху я видел вас,а теперь здесь другой, я уже не вернусь, постарайтесь простить.

Горы, горы мои. Навсегда белый свет, белый снег, белый свет,до последнего часа в душе, в ходе мертвых имен,вечных белых вершин над долинами минувших лет,словно тысячи рек на свиданьи у вечных времен.

Словно тысячи рек умолкают на миг, умолкают на миг, на мгновение вдруг,я запомню себя, там, в горах, посреди ослепительных стен,там, внизу, человек, это я говорю в моих письмах на Юг:добрый день, моя смерть, добрый день, добрый день, добрый день.

***