Семён Раич - Поэты 1820–1830-х годов. Том 2

«Идеал», который пропагандирует повесть, — это мещанский идеал «везения», успеха, основанных на благоразумии и благонамеренности — в самом казенном смысле слова.

Показательно, что «бюргерский» эпос Масальского неоднократно рекламировался булгаринской «Северной пчелой» — главным органом «торговой словесности». Столь же закономерным был уничтожающий отзыв П. А. Вяземского. Масальский, писал Вяземский, увлекся желанием разделить славу Пушкина как живописца русского быта. Предполагая написать нечто вроде «Евгения Онегина», он написал «Ивана Выжигина» в стихах. Здесь, по его словам, «та же несвязность в происшествиях, бледность, безличность в лицах; тот же рассказ довольно плавный, но везде холодный, бездушный»[201].

«Холодность» и «бездушие», т. е. прозаический взгляд на действительность, враждебный высшим стремлениям человеческого духа, привели позднее Масальского к борьбе с романтическим идеализмом в литературе и философии (повесть «Русский Дон-Кихот», 1835 года и статья о философии Платона в «Сыне отечества», 1842, № 8). Это была критика с позиций «здравого смысла», зачеркивавшая прогрессивный смысл исканий идеалистов и романтиков 30-х годов. Но трезвость Масальского неожиданно обернулась и своей полезной стороной — неприятием беспредметной мечтательности, заоблачных грез, условного абстрактного литературного диалекта. Он снова возвращается к лирике — на этот раз в качестве пародиста. Пародии его осмеивали эпигонство в романтической лирике: штампованные фразы, истертые мотивы и образы, темноту слога. Другая особенность его пародий заключалась в их прикрепленности к драматическому тексту.

В 1830 году Масальский издает стихотворную комедию типа фарса «Классик и романтик», в которой едва ли не самым занятным местом были стихи Темнилина, пародировавшие томную элегическую лирику эпигонов романтизма. В 1842 году Масальский печатает прозаическую комедию «Луна и стихи», оснащенную целой серией удачных пародий[202].

Общий поворот русской литературы к прозе, происшедший на рубеже 20–30-х годов, популярность исторической беллетристики, занявшей ключевые позиции на книжном рынке, окончательно определили писательскую карьеру Масальского. В 1832 году появляется его первый исторический роман «Стрельцы», а вслед за ним несколько исторических повестей: «Черный ящик» (1833), «Регентство Бирона» (1834), «Граница 1616 года» (1837), «Бородолюбие. Исторические сцены из времен Петра Великого» (1837), «Осада Углича» (1841).

В 1842 году в руки писателя переходит «Сын отечества», который он выпускает в 1842–1843 годах. На страницах журнала появились повести Масальского «Теоретическая любовь 1791 года» и «Быль 1703 года», роман «Невеста Петра Второго» и «Роман на ледяных горах», ряд критических статей и басен. Из-за недостатка сотрудников издание журнала было приостановлено на три года. Возобновленный «Сын отечества» выходил с 1847 года под редакцией Масальского до 1852 года. В 1848 году из печати вышла книга Масальского «Пять повестей и других сочинений».

Поверхностная передача исторических фактов, привязанных к авантюрному сюжету, — в этом и заключалась технология исторической прозы Масальского, малоценность которой была совершенно ясна Белинскому еще в 30-е годы. Но в эпоху освоения жанра исторического романа сочинения Масальского имели по крайней мере достоинство новизны и удовлетворяли растущую потребность читателей в отечественной беллетристике. В 50-е же годы фигура Масальского как исторического романиста выглядела просто убого. Последний роман писателя «Лейтенант и поручик», изданный в 1853 году, вызвал разгромную рецензию Чернышевского. Литературные дела Масальского приходили все в больший упадок. Он умер 9 сентября 1861 года.

281. ДВА МУДРЕЦА

Философ Гераклит, наплакавшись досыта,Сидел под деревом и, видя Демокрита,                  Который шел и хохотал,                  «О боги, боги! — закричал. —                         Куда ни обернешься,Везде со слабостью иль глупостью столкнешься.Ну можно ль, не лишась рассудка, хохотать                  По пустякам, как сей прохожий?»А Демокрит меж тем так начал рассуждать:                  «Все люди на ребят похожи!Вот, например, старик. Такой плачевной рожиЯ сроду не видал. О чем же плачет он?Именье потерял, иль невпопад влюблен,          Иль огорчен другим подобным вздором?                  А если б философским взором                           На мир он посмотрел,То верно бы, как я, смеяться захотел».Потом друг на́ друга, не говоря ни слова,Глядели мудрецы. Один из них рыдал,                  Другой же хохотал,И каждый сожалел о глупости другого.

282. ПЕТЕРГОФСКОЕ ГУЛЯНЬЕ

Скрывавшие восток густые облака        Рассеялись в час утра понемногу.        Весь Петербург сбирается в дорогу.Через Калинкин мост стремится, как река,                  Народ к воротам триумфальным.Какие хлопоты жандармам и квартальным!        Карет, телег, колясок, дрожек ряд                  И без конца и без начала        К заставе тянется. Все за город спешат,—Как будто бы вода столицу потопляла.                                  Везде встречает взорКорзинки, узелки с съестным и самовары.                                 Здесь песенников хорИдет под звук рожка, бандуры иль гитары;Там тащит римлянин шарманку на плечах;Здесь спор у мужиков зашел о калачахИ пряниках: они огромную корзину        Рассыпали, запнувшись, на траву.Там, небо сброся с плеч, поставил на главу                  Атлант — клубнику и малину.                  Но где нам дописать картину!                  Жаль, что Теньер свой карандаш        Не завещал ни одному поэту,                  А взял с собой и кинул в Лету.Так сядем же скорей, читатель добрый наш,                                       В карету,И мимо ряда дач прелестных и садов                  Поедем прямо в Петергоф.

                Руками сильными Самсон        Льву челюсти во гневе раздирает.Из зева пена бьет, и грозно зверя стон        Окрестности далеко оглашает.Здесь возвышается волшебная гора        И свой закон нарушила природа:        Везде видна воды с огнем игра!Уступы, лестницы кипят толпой народа.        Пленяет взор и мрамор, и коралл,        И статуи, и чаши золотые,        И льющийся блистательный кристалл                Через узоры огневые.Здесь роща темная сияет вся в звездах;Кругом алмазами, как яхонт, пруд украшен.Ряд огненных столпов, и пирамид, и башенБлистает в просеке и смотрится в водахКанала длинного. Вдали чернеет море,                В равнине зеркальной своей                Строй отражает кораблей                           В сияющем убореИ восходящую сребристую луну.Звук музыки привлек дремавшую волну,        О берега она тихонько плещет.                Над гаванью сияет храм;        С треножника курится фимиам,И в небесах над ним царицы вензель блещет.

        Угаснули волшебные чертоги,                Пустеет Петергофский сад.До городских ворот, во всю длину дороги,                Различных экипажей рядТихонько движется. Все дремлют или спят.        Близ Стрельны в пень три стали клячи, —                              Ни с места, хоть убей!        «Провал возьми! Какие неудачи! —Ворчит в карете бас. — Отворь-ка, Тимофей.Жена, ведь вылезать придется из кареты!»                                  — «Ах батьки-светы!Неужто с дочерьми тащиться мне пешком?        Нельзя ли как доехать, хоть ползком?»

 (с сердцем)Доехать!.. Знаем эти песни!..Ну что? Нейдут?

           Нейдут, сударь, хоть тресни!

Да что без шляпы ты? Куда ее девал?

Не знаю-с. Видно, я вздремал             И обронил.

                                          Зевака!Чтоб завтра же была, на собственный твой счет!Как, плут, не потерял ты фрака!Без памяти, бездельник, пьет!

Помилуйте-с! Во рту и капли не бывало.

Молчать!.. Нет, видно, нам пришлось пешком идти.        На лошадей надежды мало,        Других же здесь нельзя найти.Мы самовар вперед отправим с Тимофеем,        Вон там, за рощицей, согреем,        А после чаю отдохнем,И к вечеру, авось, и к дому добредем.

283. <ИЗ ПОВЕСТИ «МОДЕСТ ПРАВДИН, или ТЕРПИ КАЗАК — АТАМАН БУДЕШЬ»>