Дмитрий Кленовский - Полное собрание стихотворений
Помимо Струве, отказались принять участие в полемике и некоторые другие литераторы. 16 апреля 1959 Струве писал Маркову: «Адамович прямо сказал Кленовскому, что не хочет вмешиваться в эмигрантскую литературную свару. <…> Статья Одоевцевой производит в общем грустное впечатление» (Собрание Жоржа Шерона. Лос-Анджелес). С опозданием ознакомившись со статьей Одоевцевой, Марков писал Г.П.Струве 18 апреля 1959 г.: «Статью Одоевцевой мне прислал Иваск (и я уже отослал ее). Он почему-то от этой статьи в восторге. Я просто не знаю, что говорить. Я сам люблю “забористое”, т.е. хорошую литературную драку, но тут радоваться, по-моему, нечего. <…> Вообще эта “полемика” меня удручает» (Hoover. Gleb Struve Papers. Box 96. Folder 4).
Книга тем временем вышла, и 11 марта 1959 г. Г.П.Струве писал В.Ф.Маркову: «На днях получил от Кленовского его новую книжку - “Прикосновение”. Мне она нравится, местами даже больше, пожалуй, чем предыдущая. Но так как Вы как будто присоединились к мнению Моршена о стихах в “Новом Журнале” (а они вошли в этот сборник), то, вероятно, Вы скажете и тут, что это пресно» (Собрание Жоржа Шерона, Лос-Анджелес). Марков в письме от 22 марта 1959 г. откликнулся очень сдержанно: «“Прикосновение” и я получил. Есть очень хорошие стихи (2–3) и местами строки, но в целом повторение пройденного: о том же и то же» (Hoover. Gleb Struve Papers. Box 96. Folder 4). Г.П.Струве возражал ему в ответном письме 25 марта 1959 г.: «Я с Вашим отзывом о книге К<леновского> не согласен. Она лучше предыдущей и м.б. самая цельная из всех. Что все это “тоже и о том же”, немного странно говорить. У Блока тоже много “того же и о том же”, и вообще о многих хороших поэтах это можно сказать (о их зрелых периодах)» (Собрание Жоржа Шерона, Лос-Анджелес). Марков, со свойственной ему парадоксальностью, ответил Г.П.Струве 3 апреля 1959 г.: «Продолжая наш разговор о Кленовском. Я сейчас не могу точно сравнить книгу с предыдущей, но мне та вспоминается как более разнообразная. Но я Кл<еновского> очень ценю - хотя (впрочем, к чему пишу это Вам?) это не Иванов: божественный дар высокого порядка его все же не коснулся, не ощущаю “стихов виноградного мяса”, хотя и восхищаюсь временами. Стилистически он очень уж музеен (насколько современнее принципиальный консерватор Ходасевич!), а главное, в его мировоззрении я чувствую тонкую успокоенность, такую уверенность, что он обрел истину, что мне сразу делается душно. Вот эти 2 вещи меня и холодят. Ему я этого не скажу: он обидчив, а поэтов нельзя обижать, им и так трудно. Я знаю по собств<енному> опыту, как иногда нужна похвала и как ее отсутствие может убить в тебе даже поэтический дар. Ему я буду писать только хорошее, но не лицемеря в этом. В конце концов, он лучше Гумилева (не сердитесь на меня!), меня он больше задевает (кстати, в поэзии нет прогресса, но в такой поэзии, акмеистической, прогресс есть, потому Кл<еновский> и лучше Гум<илева>)» (Hoover. Gleb Struve Papers. Box 96. Folder 4).
9 мая 1959 года Кленовский пишет Шаховскому о сборнике: «Книга моя продается в Америке, отчасти с помощью моих друзей, отчасти через магазины, довольно успешно <…> Рецензий о “Прикосновенье” еще не нигде не было. Я принципиально не организую (как это многие делают) таких рецензий, а потому, это дело случая, появятся ли они и какие <…> А отклики я получаю прекрасные, нередко даже восторженные (были они от Бор.Зайцева, Вейдле, В.Н.Буниной, Чиннова и многих других)» (Переписка с Кленовским. С.74). Полтора месяца спустя, 22 июня 1959 года, вновь пишет Шаховскому о книге: «На судьбу моего “Прикосновения” жаловаться не могу. Даже в привередливом Париже спрос на него на редкость большой. Это отчасти вызвано полемикой вокруг моей персоны, начавшейся после того, как Русская Мысль перепечатала из Н.Р.С. статьи Ульянова и Глеба Струве, в которых я был провозглашен “лучшим поэтом эмиграции” и посажен, так сказать, на вакантный, после смерти Георгия Иванова, трон “первого поэта”» (Там же. С.74–75).
Вскоре появились и печатные отзывы на «Прикосновение». В «Гранях» опубликовал статью «Тайнопись радости» А.Неймирок: «Есть стихи: чтимый текст плюс тайнопись, - незримые строки, просвечивающие лишь, когда читаешь сердцем. Это сокровенное содержание иногда оттеняет, иногда дополняет, иногда же поглощает, растворяет в себе сказанные человеческие слова (как это бывало у Лермонтова, Тютчева, Фета). Кленовский принадлежит к тем поэтам, кому даны и симпатические чернила. Как определить, как измерить “удельный вес” его тайнописи? Таких приборов поэзия не знает. Но то, что Кленовский не договаривает, не менее важно и значительно, чем то, о чем он говорит, ибо и говорит он и молчит о вечной жизни на земле и вне земли. <…> Тематически несколько особняком, в стороне от столбовой дороги творчества Кленовского, стоят “Царскосельская гимназия” и “О, славные содружества поэтов благословенной пушкинской поры”. Но ведь Кленовский царскосел, может быть, последний царскосел России. А что касается второго стихотворения, стихотворения-сентенции, то и оно написано от первого слова до последнего поэтическим почерком Кленовского. Сборник “Прикосновение” - новая авторская удача» (Грани. 1959. №41. Январь–март. С.252–253).
Не менее восторженным был отзыв Аргуса: «Я считаю Кленовского одним из крупнейших современных русских поэтов, не зарубежных, а русских - всея Руси. Кленовский - лирик, до мозга костей лирик, и я не могу не восхищаться той гордой непреклонностью, с какой он идет по своему избранному поэтическому пути. <…> Кленовский глубок. И пишет он с той изысканной простотой и четкостью, которые в тысячу раз труднее, чем нарочитая замысловатость или вычурная аляповатость» (Аргус. Слухи и факты // Новое русское слово. 1959. 11 марта. №16792. С.2).
«Стихи написаны в течение двух лет, но книга читается как одно стихотворение, настолько эти стихи написаны на одну и ту же тему. <…> Книга Д.Кленовского - попытка вернуть поэзию на тот путь, который ей уготован - путь менестрелей. Это путь, к которому через известные промежутки времени, после разных выкрутасов и потуг, поэзия всегда возвращается. Остальные вопросы надо предоставить науке. Окно в вечность открывают самые простые человеческие чувства» (Биск А. // Новое русское слово. 1959. 17 мая. №16860. С.8).
Вяч.Завалишин счел очень удачным название новой книги: «Это, действительно, прикосновение живого человека к умирающей культуре прошлого. <…> Кленовский живет сразу в двух временах: в минувшем и настоящем. Прикосновение к настоящему вызывает у него жгучую, нестерпимую боль, а в прикосновениях к прошлому поэт обретает покой и умиротворенность.
Это правда, что формальный анализ стихотворений Кленовского приведет нас в творческую лабораторию дореволюционного акмеизма. И это правда, что мы при этом увидим, насколько совершенно формальное мастерство Кленовского, насколько этот поэт обладает чувством меры.
Но в подлинной поэзии, кроме формальных достоинств, есть то неуловимое, не разложенное ни на какие формулы, что превращает слова и образы в неповторимую музыку. Без этой музыки форма, какой бы она ни была, то же, что тело без души, безлика и мертва.
А музыка стихотворений Кленовского, как индивидуального и неповторимого художника, носит особый горестный оттенок, наложенный на нее горечью последних четырех десятилетий.
Хороших поэтов у нас все меньше и меньше. Выход сборника “Прикосновение” доставит много радостных волнений всякому, кто любит и ценит поэзию» (Завалишин Вяч. О новой книге Кленовского // Новое русское слово. 1959. 24 мая. №16866. С.8).
По мнению Ю.Терапиано, «суть поэзии Д.Кленовского, конечно, не в одном только внешнем умении, а в том, что каким-то чудом ему удалось до сих пор сохранить в целости дореволюционную духовно-душевную атмосферу, идею искусства и красоты» (Терапиано Ю. Новые книги // Русская мысль. 1959. 16 мая. №1369. С.4).
Н.В.Станюкович назвал «Прикосновение» «одной из самых чистых и глубоких книг эмиграции» и высказал предположение, что это «книга жизненных итогов»: «Новая - пятая - книга Д.Кленовского, минуя лихорадочные болота современности, непосредственно вытекает из прохладного, бездонного озера русской лирики. <…> Она, стремясь разгадать Большую Правду жизни и смерти, “прикасается” Божественных Тайн.
Молодость вряд ли оценит некоторые ее строки, но старость найдет в ней след своего короткого, безнадежного бунта и предсмертного просветления. Какая тончайшая ткань брошена поэтом над “родимым хаосом”! <…> Д.Кленовский перекликается (откинем нелепую мысль о подражательстве - оно, на такой высоте, невообразимо) с Тютчевым в своей “ненасытной” любви к земле <…> “Касания” поэта ко всему, чем мы жили и живем, обладают чудесным даром воскрешать полузабытое, стершееся и снова дарить теми полноценными впечатлениями бытия, которые казались нам уже навеки утраченными» (Станюкович Н.В. Среди книг и журналов // Возрождение. 1959. №88. С.125–128).
