Дмитрий Кедрин - Избранные произведения

С ПОЛЬСКОГО

Адам Мицкевич

219. ПАН ТАДЕУШ

(Отрывки из поэмы)

Наутро господа и гости в Соплицове,Размолвкой смущены, молчат да хмурят брови.Дочь Войского велит прислуге задремавшейПодать колоды карт мужчинам для марьяша,А дам зовет гадать… Никто не веселится!Лишь вьется трубок дым да шевелятся спицы.Тут мухи мрут с тоски!                        Пан Войский, встав не в духе,Отправился в подвал, где ссорятся стряпухи,Где слышатся шлепки и вопли экономки,Откуда поварят галдеж несется громкий.Там наконец его развеселило пламяИ вид бараньих туш в печи над вертелами.

Судья скрипел пером, стараясь вызов грозныйСоставить побыстрей, а терпеливый возныйЖдал под окном. И вот, свой труд замысловатыйПрочел ему судья: он требовал расплатыОт графа за вранье, позорное для честиШляхетской, он писал, что справедливой местиГерваций заслужил за дерзкие удары,Вчинял обоим иск, просил суда и кары.Бумагу пан судья отправил в город мигом,Дабы ее внесли в реестровую книгу.А возному сказал, что в путь сбираться надо,Чтоб вызов получил обидчик до заката.С торжественным лицом, приличным этой вести,Тот, взяв его, едва не заплясал на месте:Он молодел душой в судебных передрягах!Ведь в юности своей на этаких бумагахОн наживал порой изрядные деньжата:Не только синяки ему бывали платой!

Доволен от души работой столь отрадной,Он форменный костюм спешит надеть нарядный.Конечно, не контуш и не жупан надел он:Он только на больших судах пускал их в дело.А нынче, облачась в широкие рейтузы,Он куртку натянул поверх рабочей блузы,Для быстроты в ходьбе поднял повыше полы,Надвинул до бровей на лоб треух тяжелый,Наушники спустил, как в зимнее ненастье,Взял палку и пешком, перекрестясь на счастье,Пошел в опасный путь: ведь возный, как лазутчик,Скрываться от врага был вынужден получше.

В пути он вел себя под стать лисе-плутовке:Мясцо ей по нутру, но и стрелков уловкиСтрашат ее. Она, ловя ноздрями ветер,Обнюхивает всё, что на пути ни встретит,Стараясь угадать: свежа находка, илиОхотники ее заране отравили?..Сойдя с дороги, он побрел вдоль сенокоса,К усадьбе подошел, но вдаль глядел, на просо,И палкой так махал, чтоб всяк, бродягу встретив,Решил, что коз своих в потраве он заметил.Согнувшись, он ползком нырнул в густые травы(Точь-в-точь коростеля так гонит пес легавый!)К усадебной стене подполз и, мигом прянувЧерез нее, исчез в раздолье конопляном.

Не раз в конопле той, согретой солнцем теплым,И зверь, и человек спасал себя. В коноплюСтремглав бежал косой, настигнутый в капусте;Сигнет он в глушь ее, и пес его упустит,—Она стеной стоит, залезешь — колет лапы,Сбивает со следов ее тяжелый запах!Дворовый, провинясь перед сердитым паном,Спасался от плетей на поле конопляном,Туда же рекрута бежали от набора,—Властям их отыскать удастся там нескоро.А в дни заездов, в дни междоусобной браниИ шляхтичи занять старались конопляник:Удобно из него вести осаду было, —Вплетаясь в дикий хмель, он прикрывал их с тыла.

Протазий был не трус, но запах стеблей вялыхПривел ему на ум ряд случаев бывалых,Смутивших дух его, — свидетелем которыхВстарь конопляник был: горячий, словно порох,Пан Дзиндолет из Тельш, нацелясь пистолетом,Загнал его под стол, когда для ДзиндолетаПривез он вызов в суд, и там держал, желая,Чтоб этот вызов он из-под стола пролаял.Не помогли тогда ни жалобы, ни вопли,Ни слезы старику, да помогла конопля.Другим его врагом был дерзкий Володкевич,Что сеймики громил и суд порочил в гневе.Посланье прочитав, он хлопов кликнул снизуИ возному велел съесть принесенный вызов.Тот сделал вид, что ест, но, малый расторопный,Бочком пробрался в дверь и во весь дух — в коноплю!

Хоть вымер на Литве обычай тот столетний —На вызов отвечать кинжалом или плетью,(И лишь изредка теперь встречали возных бранью)Протазий полагал, что всё идет, как ране:Он не служил давно, хоть и просил об этом, —Быть возным старику — работа не по летам.Судья его гонцом Фемиды быстрокрылойИ нынче б не послал, да дело спешным было!

Протазий, чуть дыша, развел рукой кустарникИ выглянул: в дому, в конюшнях и на псарняхНе видно ни души. Дивясь такому чуду,Поближе он подполз. Вновь смотрит. Тихо всюду!Тут, малость осмелев, решает возный: «Ну-каК окошку подберусь!» Во всем дому — ни звука.Тогда Протазий наш толкает дверь с размахаИ в графский коридор ступает не без страха.Безлюдье, как в пустом завороженном замке!Опасливо держа ладонь на медной клямке,Протазий громко стал читать судейский вызов.Вдруг слышатся шаги… Уже, свой сан унизив,Старик хотел бежать, но в кухню входит Робак.Знакомые сошлись и удивились оба.

Заметно, что в поход спешил вельможный шляхтич:Он дворню взял с собой, а дверь оставил настежь.Видать, вооружал он гайдуков: на полкахВалялись штуцера, патроны и двустволки,Слесарный инструмент, каким оружье чинят,Был вынут из мешка и наспех в угол кинут,Стояли шомпола и порох в банках… Что-тоНе видно, чтобы граф сбирался на охоту!Коль зайцев он травить уехал, — разве нужноДля этого ему холодное оружье?А между тем лежит — тут сабля без эфеса,Там сабля без ножон… Похоже, граф-повесаИх слугам раздавал, готовясь к битве жаркой…Знакомые нашли двух баб в саду фольварка,Пугнули их, и те сказали поневоле,Что в Добжин ускакать с дружиной граф изволил.

Отвагой шляхтичей и красотой шляхтянокПрославлено в Литве местечко Добжин. КанулВ былое год, когда Ян Третий, духом твердый,Под метлы собирал отряды шляхты гордой.Из Добжина тогда привел к нему хорунжийШестьсот панов с людьми, конями и оружьем.То был счастливый век! А нынче обеднелоШляхетство и порой вздыхает: «То ли делоБывало в старину? На сеймах, на охотахМы ели легкий хлеб! А нынче знай работай,Как подневольный хлоп!..» Едва лишь не в сермягахГуляют те, что встарь в жупанах и при шпагахБлистали на балах. На благородных паннах,В отличье от рубах мужицких домотканых,Пестреют платьица из ситчиков фабричных,Но скот пасти они считают неприличнымВ лаптях. В свином хлеву, как на паркетах гладких,Гуляют в башмачках и шерсть прядут в перчатках.

Мужчины там стройны, крепки, широкоплечи.От прочих на Литве — по чистой польской речиЛегко их отличить. Влиянье ляшской кровиСказалось в добжинцах. Их волосы и брови,Как смоль, черны. Лицом они пригожи сами —Высоколобые, с орлиными носами.Кто ни увидит их, всем ясно, что из ПольшиОни ведут свой род. Хоть пролетело большеЧетырехсот годов с тех пор, как стаей птичьейОсели здесь они, — мазурский свой обычайВсё добжинцы блюдут. Крестя ребят — святогоВсегда берут они из края, им родного.Пример найти легко: так, ежели папашуВарфоломеем звать, то сына МатиашемОкрестят, и когда отца зовут Матеем, —Наследника наречь должны Варфоломеем.Привычно нежит слух им звук имен старинных:Все женщины подряд там Кахны иль Марины,Чтоб одного с другим не спутать с непривычки, —У женщин и мужчин есть прозвища и клички.Те прозвища дают и трусу, и герою,Одно не подойдет — придумают второе:Вас этак, скажем, ксендз назвал, крестя в купели,А в Добжине найти вам прозвище сумелиПохлеще!.. Из него в дома панов окрестныхСтрасть клички раздавать проникла повсеместно,Но, раздавая их, толпа не замечала,Что в Добжине они берут свое началоИ там они нужны. Везде ж, где их давалиИз моды подражать, — они умны едва ли!

Так Добжинский Матей друзьями против волиБыл прозван «Петушком, сидящим на костеле».Но с той поры, когда восстание КостюшкиРазбили и в земле похоронили пушки,Соседи, отменив его былую кличку,«Забоком» стали звать Матея за привычку,Чуть ссора закипит, хвататься то и делоЗа левое бедро, где сабля встарь висела.Литвины же его «Матеем средь Матеев»Прозвали, так как он, господствовать умея,Был земляками чтим и свой фольварк построилНа площади, между костелом и корчмою.

Старинный тот фольварк, казалось, рухнет скоро.Виднелся сад в пролом упавшего забора,Березки средь двора белели, точно свечки…И всё ж фольварк тот был столицею местечка!Он был велик. Стена господской половиныБыла из кирпича. Конюшни и овиныТеснились вкруг него. На обомшелой крыше,Как на лугу, ковыль рос, что ни год, то выше.По ветхим стрехам служб сползали прихотливоВисячие сады шафрана и крапивы,Пестрел хвостатый щир ковром цветистых пятен,Чернели в чердаках окошки голубятен,На крылышках косых разрезывая воздух,Вкруг стен вились стрижи и щебетали в гнездах,А кролики, резвясь, искали у порогаПросыпанный ячмень… короче, если строгоСудить, то этот дом, встарь славный, — напоследкиПодобие являл крольчатника иль клетки.А сколько битв велось вкруг этого фольварка!Немало тут враги оставили подарков:В траве блестит ядра железная макушка,По дому тем ядром пальнула шведов пушка,Обрушило оно ворот гнилую створку,И створка на него легла, как на подпорку.Средь куколи густой, между седой полыниПодгнившие кресты виднеются доныне —Свидетели того, что польским ветеранамВ чужой земле пришлось лечь спать на поле бранном.Внимательно взглянув, на гумнах и амбарахНетрудно отыскать следы пробоин старых,А приглядевшись к ним, увидишь взглядом зорким,Что в каждой спит картечь, как шмель в подземной норке.

Повсюду на гвоздях, крючках и петлях старыхВиднеются следы от сабельных ударов:Коль саблей удалось срубить гвоздя головку,Не выщербив клинка, — ценили зыгмунтовку!Когда-то в доме был шляхетский герб над входом,Но ласточки, гнездясь под крышей год за годом,Свидетельство времен о знатности и силеЖивущей тут семьи — пометом облепили.В сараях, в кладовых, в чуланах, — если нужно,Лишь поищи, — найдешь на целый полк оружья:Убранство Марса — шлем, позеленев от серыСражений, нынче стал гнездом для птиц Венеры —Невинных голубков. В конюшне из кольчугиХозяйским жеребцам дают овес прислуги,Забыв о вертелах, безбожная кухаркаЖаркое стала печь на шпагах в печке жаркой,Закалку с них сводя… Повсюду Марс сердитыйБыл вытеснен отсель Церерой домовитой.В усадьбе и в дому, в сараях и на гумнахТеперь царит она с Помоной и Вертумном.Однако, выгнав прочь вояку Марса, нынеДолжны ему вернуть былую власть богини:Война идет опять.                                Примчался в Добжин конный.Тут он стучится в дверь, там в переплет оконный.Всех разбудил, как встарь на барщину! МестечкоСобралось у корчмы. Зажглись в костеле свечки.Туда бежит народ. Всяк хочет знать: в чем дело?У юношей в руках оружье зазвенело.Ведут коней. Мужчин удерживают жены.Всем, видно, по душе блеск сабель обнаженных,Все рвутся в смертный бой! Одно бедняг смущает:С кем и за что война — никто из них не знает.А в доме у ксендза, вопрос решая трудный,Совет из стариков собрался многолюдный,Но должного принять решенья не умея,Послал своих гонцов в фольварк к отцу Матею.

Был крепок, несмотря на семьдесят два года,Конфедерат Матей, седой солдат свободы.Противники его до смерти без опаскиПрипомнить не могли меч старика дамасский!Звал «Розочкой» Матей свой кладенец бойцовский.Он с Тизенгаузеном, подскарбием литовским,Под знаменем одним сражался, точно с братом,И королю служил, забыв конфедератов.Но в день, когда король поехал в Тарговицу,Ушел, с былым врагом не в силах помириться.Он часто флаг менял! Кто знает: не за то лиЕго и «Петушком, сидящим на костеле»Прозвали, что старик ряд партий друг за другомПеременил, кружась по ветру, точно флюгер.Причину перемен столь частых понапрасноИскали б. Может быть, влюбленный в битвы страстно,Он, стороне одной добыв мечом победу,Старался и другой ее доставить следом?А может быть, идти под тем стремился флагом,Что нес, как думал он, его отчизне благо?Все знали: в бой его влекла не жажда славы,Не мелкая корысть и не расчет лукавый.

В последний раз они с прославленным ОгинскимПод Вильною дрались, водимые Ясинским.Всем показал Матей там чудеса отваги.Один в толпу врагов он прыгнул с вала ПрагиИ в бой пошел, спеша на выручку Потея,Что, брошенный, во рву лежал, от ран слабея.Считали на Литве, что смельчаки убиты.Глядят, — они пришли, исколоты, как сито.Достойный пан Потей решил, что, дескать, надоМатею дать за то богатую награду:Он предложил ему фольварк, пять тысяч злотыхИ хлопов пять семейств для барщинной работы.Но старый отписал: «Пускай Матей ПотеяСчитает должником, а не Потей Матея».Так отказался он от щедрого подарка.Не взяв ни мужиков, ни денег, ни фольварка,Трудами рук своих жил престарелый Матек:На рынок вывозил он битых куропаток,Лекарства для скота варил, для пчел колодыСколачивал да ждал от кроликов приплода.Ходь в Добжине найдешь немало и донынеУченых, что сильны в законах и в латыни,Хоть есть там богачи, а всё же между нимиСедой бедняк Матей считался самым чтимымЗа прямоту души и мужество. ОднакоМатей прославлен был не только как рубака:Он был остер умом и умудрен годами,Хранил родной страны забытые преданья,Охотников мирил, знал всех пернатых нравы,Весною собирал лекарственные травыИ, как ни спорил ксендз, — твердил народ окрестный,Что будто обладал он силою чудесной.И правда: вёдро ль он иль дождь сулил народу,—Не мог и календарь так предсказать погоду!Любой, кто начинал судиться или сеять,Гнать баржи или жать, — шел наперед к Матею:Тот помощи просил, тот спрашивал совета…Старик у земляков искать авторитетаНе думал. Он встречал просителей суровоИ часто гнал за дверь, не говоря ни слова.Лишь если возникал серьезный спор на сходке, —Коль спросят у него, — давал ответ короткий.Все думали, что он и нынешнее делоРешит и, как всегда, поход возглавит смело.

Матей, сойдя во двор, заросший хмелем диким,Глядел на облака и песенку мурлыкал:«Когда взойдет заря». Погоду обещая,Туман не улетал, а тяжелел и таял.Рассветный ветерок его волною длиннойПрилежно устилал окрестные долины,И солнышко взошло за речкою в тумане,То серебря его, то золотом румяня.Так в Слуцке мастера ткут драгоценный пояс:Ткачиха за станком, о пряже беспокоясь,Рукой не устает разглаживать основу,А ткач плетет узор из бисера цветного,Расцвечивая ткань… Так ветер утром раноПрядет земле убор из солнца и тумана.

Матей прочел псалом и, подойдя к воротамСарая, приступил к хозяйственным заботам:С охапкою травы присев у двери дома,Он свистнул. В тот же миг на этот свист знакомыйПримчался рой крольчат. Старик им гладит спины,Их красные глаза сверкают, как рубины.Крольчата, осмелев, забрались стайкой шустройНа руки к старику, привлечены капустой.А он, седой, как лунь, сам белый, точно кролик,Сидит, одной рукой подбрасывая вволюКапусту для своих нахлебников раскосых,Другою ж на порог из шайки сыплет просо.Сыпнул — и в тот же миг к порогу слева, справаСлетелась воробьев крикливая орава.Меж тем, как занят он утехою невинной —Кормежкою крольчат и дракой воробьиной, —Вдруг кролики в траву, а воробьи на крышуШарахнулись, шаги иных гостей заслышав:То люди к старику спешат дорожкой сада.Из домика ксендза шляхетская громадаПослала их в фольварк Матея за советом.Отдав ему поклон согласно этикета,Гонцы идут в избу и славят Иисуса.«Аминь!» — ответил им хозяин седоусый.Узнав причину их столь раннего прихода,На скамьи усадил Матей послов народа.Тут встал один из них с кленовой лавки белойИ начал излагать случившееся дело.Тем временем толпа в усадьбу прибывала!Соседи были тут, да и чужих немало.Тот в бричке прикатил, тот на коне, с оружьем.Одни заходят внутрь, другие ждут снаружи,А третьи, чтоб рассказ услышать хоть немножко,В светлицу к старику глядят через окошко.

Итак, набором фраз хоть и пустых, но звучныхВсех шляхтичей увлек красноречивый ключник.Да как и не увлечь? Вокруг него стоялоСоседей, на судью имевших зуб, немало.Тех он оштрафовал когда-то за потраву,Иным он отказал в их жалобе неправой.Все мстить ему хотят, со злобою не справясь!Одним владеет гнев, другого жалит зависть.Теперь весь этот люд стоял толпою злобнойВкруг ключника, подняв кто саблю, кто оглоблю.

Тут Матек, с лавки встав и подпершись рукою,Направился к столу и стал среди покоя.Качая головой, смотря суровым взоромПоверх голов:                  «Глупцы! — он произнес с укором.—Войну посеет граф, а беды вы пожнете.Вас трудно приучить к общественной заботе.Когда о Польше спор решался в смертном бое,Вы и тогда, глупцы, бранились меж собою.Ах, если б вы могли забыть о вечных спорах!Вы стали б для нее железною опорой,Но если вас опять грызет вражда былая, —Я тысячу чертей в утробы вам желаю!..»

Он сел. Народ молчал, как пораженный громом,Но в этот самый миг на улице за домомРаздался крик: «Виват!» То у ворот МатеяОстановился граф и с ним отряд жокеев.Граф в круглой шляпе был. Спадал волнистый локонНа лоб из-под нее. Заморский плащ широкийЗастежкой золотой заколот был у шеи.Он, шпагу приподняв, у домика МатеяСтоял, и добрый конь плясал под ним, гарцуя,А он смирял его, народу салютуя.

«Виват, вельможный граф!» — опять раздался гомон.«С ним жить и умирать!..» Народ волной из домаЗа ключником потек. Тех, кто остался, МатекИз хаты выгнал прочь, засов задвинув в хате,К окошку подошел и, прислонившись к раме,Тех, что бежали прочь, опять назвал глупцами.А шляхтичи спешат за графом и за паномГервазием к шинку. Три пояса с жупановГервазий снять велел и тащит три бочонкаИз погреба на них. В одном была водчонка,Мед во втором играл, а в третьем было пиво.Три чопа выбил он, и три ручья игривоУдарили из них. Один был серебристым,Второй пунцовым был, а третий золотистым.И тотчас к трем ручьям прильнуло триста чарок!Толпа, благодаря вельможу за подарок,Здоровье графа пьет и, торопясь напиться,Кричит: «Вперед, паны! За графом! На Соплицу!»

220. ПАН ТВАРДОВСКИЙ