Владислав Холшевников - Мысль, вооруженная рифмами
Б. Л. Пастернак (1890–1960)
36. Зима
Прижимаюсь щекою к воронкеЗавитой, как улитка, зимы.«По местам, кто не хочет — к сторонке!»Шумы-шорохи, гром кутерьмы.
«Значит — в «море волнуется»? В повесть,Завивающуюся жгутом,Где вступают в черед, не готовясь?Значит — в жизнь? Значит — в повесть о том,
Как нечаян конец? Об умореСмехе, сутолоке, беготне?Значит — вправду волнуется мореИ стихает, не справясь о дне?»
Это раковины ли гуденье?Пересуды ли комнат-тихонь?Со своей ли поссорившись тенью,Громыхает заслонкой огонь?
Поднимаются вздохи отдушинИ осматриваются — и в плач.Черным храпом карет перекушен,В белом облаке скачет лихач.
И невыполотые заносыНа оконный ползут парапет.За стаканчиками купоросаНичего не бывало и нет.
1913, 1928
37. Зимняя ночь
Не поправить дня усильями светилен,Не поднять теням крещенских покрывал.На земле зима, и дым огней бессиленРаспрямить дома, полегшие вповал.
Булки фонарей и пышки крыш, и чернымПо белу в снегу — косяк особняка:Это — барский дом, и я в нем гувернером.Я один, я спать услал ученика.
Никого не ждут. Но — наглухо портьеру.Тротуар в буграх, крыльцо заметено.Память, не ершись! Срастись со мной! УверуйИ уверь меня, что я с тобой — одно.
Снова ты о ней? Но я не тем взволнован.Кто открыл ей сроки, кто навел на след?Тот удар — исток всего. До остального,Милостью ее, теперь мне дела нет.
Тротуар в буграх. Меж снеговых развилинВмерзшие бутылки голых черных льдин.Булки фонарей, и на трубе, как филин,Потонувший в перьях, нелюдимый дым.
1913, 1928
38. Метель
В посаде, куда ни одна ногаНе ступала, лишь ворожеи́ да вьюгиСтупала нога, в бесноватой округе,Где и то, как убитые, спят снега, —
Постой, в посаде, куда ни однаНога не ступала, лишь ворожеи́Да вьюги ступала нога, до окнаДохлестнулся обрывок шальной шлеи
Ни зги не видать, а ведь этот посадМожет быть в городе, в Замоскворечье,В Замостье, и прочая (в полночь забредшийГость от меня отшатнулся назад).
Послушай, в посаде, куда ни однаНога не ступала, одни душегубы,Твой вестник — осиновый лист, он безгубый,Безгласен, как призрак, белей полотна!
Метался, стучался во все ворота,Кругом озирался, смерчом с мостовой…— Не тот это город, и полночь не та,И ты заблудился, ее вестовой!
Но ты мне шепнул, вестовой, неспроста.В посаде, куда ни один двуногий…Я тоже какой-то… я сбился с дороги:— Не тот это город, и полночь не та.
1914, 1928
39. Памяти Демона
Приходил по ночамВ синеве ледника от Тамары.Парой крыл намечал,Где гудеть, где кончаться кошмару.
Не рыдал, не сплеталОголенных, исхлестанных, в шрамах.Уцелела плитаЗа оградой грузинского храма.
Как горбунья дурна,Под решеткою тень не кривлялась.У лампады зурна,Чуть дыша, о княжне не справлялась.
Но сверканье рвалосьВ волосах, и, как фосфор, трещали.И не слышал колосс,Как седеет Кавказ за печалью.
От окна на аршин,Пробирая шерстинки бурнуса,Клялся льдами вершин:Спи, подруга, — лавиной вернуся.
1917
40. Гроза моментальная навек
А затем прощалось летоС полустанком. Снявши шапку,Сто слепящих фотографийНочью снял на память гром.
Мерзла кисть сирени. В этоВремя он, нарвав охапкуМолний, с поля ими трафилОзарить управский дом.
И когда по кровле зданьяРазлилась волна злорадстваИ, как уголь по рисунку,Грянул ливень всем плетнем,
Стал мигать обвал сознанья:Вот, казалось, озарятсяДаже те углы рассудка,Где теперь светло, как днем.
1917
41. Конец
Наяву ли всё? Время ли разгуливать?Лучше вечно спать, спать, спать, спатьИ не видеть снов.
Снова — улица. Снова — полог тюлевый,Снова, что ни ночь — степь, стог, стонИ теперь и впредь.
Листьям в августе, с астмой в каждом атоме,Снится тишь и темь. Вдруг бег псаПробуждает сад.
Ждет — улягутся. Вдруг — гигант из затеми,И другой. Шаги. «Тут есть болт».Свист и зов: тубо!
Он буквально ведь обливал, обваливалНашим шагом шлях! Он и тынИстязал тобой.
Осень. Изжелта-сизый бисер нижется.Ах, как и тебе, прель, мне смерть,Как приелось жить?
О, не вовремя ночь кадит маневрамиПаровозов; в дождь каждый листРвется в степь, как те.
Окна сцены мне делают. Бесцельно ведь!Рвется с петель дверь, целовавЛед ее локтей.
Познакомь меня с кем-нибудь из вскормленных,Как они, страдой южных нив,Пустырей и ржи.
Но с оскоминой, но с оцепененьем, с комьямиВ горле, но с тоской стольких словУстаешь дружить!
1917
42. Разрыв
(Отрывки)
4Помешай мне, попробуй. Приди, покусись потушитьЭтот приступ печали, гремящей сегодня, как ртуть в пустоте Торичелли.
Воспрети, помешательство мне, — о, приди, посягни!Помешай мне шуметь о тебе! Не стыдись, мы — одни.О, туши ж, о, туши! Горячее!
5Заплети этот ливень, как волны, холодных локтейИ как лилий, атласных и властных бессильем ладоней!Отбивай, ликованье! На волю! Лови их, — ведь в бешеной этой лапте —Голошенье лесов, захлебнувшихся эхом охот в Калидоне,Где, как лань, обеспамятев, гнал Аталанту к поляне Актей,Где любили бездонной лазурью, свистевшей в ушах лошадей.Целовались заливистым лаем погониИ ласкались раскатами рога и треском деревьев, копыт и когтей.— О, на волю! На волю — как те!
6Разочаровалась? Ты думала — в мире намРасстаться за реквиемом лебединым?В расчете на горе, зрачками расширенными,В слезах, примеряла их непобедимость?
На мессе б со сводов посыпалась стенопись,Потрясшись игрой на губах Себастьяна.Но с нынешней ночи во всем моя ненавистьРастянутость видит, и жаль, что хлыста нет.
Впотьмах, моментально опомнясь, без медлящегоРаздумья, решила, что всё перепашет.Что — время. Что самоубийство ей не для чего.Что даже и это есть шаг черепаший.
7Мой друг, мой нежный, о, точь-в-точь как ночью, в перелете с Бергена на полюс,Валящим снегом с ног гагар сносимый жаркий пух,Клянусь, о нежный мой, клянусь, я не неволюсь,Когда я говорю тебе — забудь, усни, мой друг.Когда, как труп затертого до самых труб норвежца,В виденьи зим, не движущих заиндевелых мачт,Ношусь в сполохах глаз твоих шутливым — спи, утешься,До свадьбы заживет, мой друг, угомонись, не плачь.Когда совсем как север вне последних поселений,Украдкой от арктических и неусыпных льдин,Полночным куполом полощущий глаза слепых тюленей,Я говорю — не три их, спи, забудь: всё вздор один.
1918
43. Весна
