Константин Бальмонт - Том 1. Стихотворения
Города молчанья
В одной из стран, где нет ни дня, ни ночи,Где ночь и день смешались навсегда,Где миг длинней, но век существ короче.
Там небо – как вечерняя вода,Безжизненно, воздушно, безучастно,В стране, где спят немые города.
Там все в своих отдельностях согласно,Глухие башни дремлют в вышине,И тени – люди движутся безгласно.
Там все живут и чувствуют во сне,Стоят, сидят с закрытыми глазами,Проходят в беспредельной тишине.
Узоры крыш немыми голосамиО чем-то позабытом говорят,Роса мерцает бледными слезами.
Седые травы блеском их горят,И темные деревья, холодея,Раскинулись в неумолимый ряд.
От города до города, желтея,Идут пути, и стройные стволыСтоят, как бы простором их владея.
Все сковано в застывшем царстве мглы,Печальной сказкой выстроились зданья,Как западни – их темные углы.
В стране, где спят восторги и страданья,Бывает праздник жертвы раз в году,Без слов, как здесь вне слова все мечтанья.
Чтоб отвратить жестокую беду,Чтобы отвергнуть ужас пробужденья,Чтоб быть, как прежде, в мертвенном чаду.
На ровном поле, где сошлись владеньяРазлично-спящих мирных городов,Растут толпою люди-привиденья.
Они встают безбрежностью голов,С поникшими, как травы, волосами,И мысленный как будто слышат зов.
Они глядят – закрытыми глазами,Сквозь тонкую преграду бледных векЖдет избранный немыми голосами.
И вот выходит демон-человек,Взмахнул над изумленным глыбой стали,И голову безгласную отсек.
И тени головами закачалиСемь темных духов к трупу подошли,И кровь его в кадильницы собрали.
И вдоль путей, лоснящихся в пыли,Забывшие о пытке яркой боли,Виденья сонмы дымных свеч зажгли.
Семь темных духов ходят в темном поле,Кадильницами черными кропят,Во имя снов, молчанья, и неволи.
Деревья смотрят, выстроившись в ряд,На целый год закляты сновиденья,Вкруг жертвы их – светильники горят.
Потухли Отдалилось пробужденье.Свои глаза сомкнувши навсегда,Проходят молча люди-привиденья.
В стране, где спят немые города.
Осужденные
Он каждый день приходит к нам в тюрьму,В тот час, когда, достигнув до зенита,Ликует Солнце, предвкушая тьму.
В его глазах вопросов столько слито,Что, в них взглянув, невольно мы дрожим,И помним то, что было позабыто.
Он смотрит как печальный серафим,Он говорит бескровными устами,И мы как осужденные пред ним.
Он говорит: «Вы были в стройном храме,Там сонмы ликов пели в светлой мгле,И в окнах Солнце искрилось над вами.
Вы были как в спокойном корабле,Который тихо плыл к стране родимой,Зачем же изменили вы земле?
Разрушив храм, в тоске неукротимой,Меняя направленье корабля,Вы плыли, плыли к точке еле зримой, –
Как буравом равнину вод сверля,Но глубь, сверкнув, росла водоворотом,И точка не вставала как земля.
Все к новым бедам, поискам, заботамОна вела вас беглым огоньком,И смерть была за каждым поворотом.
Ваш ум жестоким был для вас врагом,Он вас завлек в безмерные пустыни,Где всюду только пропасти кругом.
Вот почему вы прокляты отныне,Среди высоких плотных этих стен,С душою, полной мрака и гордыни.
Века веков продлится этот плен.Припомните, как вы в тюрьму попали,Искатели великих перемен».
И мы, как раздробленные скрижали,Свой смысл утратив, бледные, в пыли,Пред ним скорбим, и нет конца печали.
Он снова речь ведет, – как бы вдали,Хотя пред нами взор его блестящий,В котором все созвездья свет зажгли.
Он говорит: «Вы помните, все чащеВам скучно становилось между вод,И смутно от дороги предстоящей.
Но раз попали вы в водоворот,Вам нужно было все вперед стремиться,И так свершать круги из года в год.
О, мука в беспредельности кружиться,Кончать, чтоб вновь к началу приходить,Желать, и никогда не насытиться!
Все ж в самой жажде вам была хоть нить,Был хоть намек на сладость обладанья,Любовь была в желании любить.
Но в повтореньи гаснут все мечтанья,И как ни жди, но, если тщетно ждешь,Есть роковой предел для ожиданья.
Искать светил, и видеть только ложь,Носить в душе роскошный мир созвучий,И знать, что в яви к ним не подойдешь.
У вас в душе свинцом нависли тучи,И стал ваш лозунг – Больше Никогда,И даль закрылась пеною летучей.
Куда ни глянешь – зыбкая вода,Куда ни ступишь – скрытое теченье,Вот почему вы мертвы навсегда».
И вспомнив наши прежние мученья,Мы ждем, чтоб наш казнитель и судьяДал внешнее для них обозначенье.
Он говорит: «В пустынях бытияВы были – ум до времени усталый,Не до конца лукавая змея.
И демоны вас бросили на скалы,И ввергли вас в высокую тюрьму,Где только кровь как мак блистает алый, –
А все другое слито в полутьму,Где, скукою объяты равнодушной,Вы молитесь убийству одному.
Молитесь же!» И наш палач воздушный,Вдруг изменяя свой небесный вид,Встает как Дьявол, бледный и бездушный, –
Того, другого между нас разит,Лишь манием руки, лишь острым взглядом,И алый мак цветет, горит, грозит.
И мы, на миг живые – с трупом рядом,Дрожим, сознав, что мы осуждены,За то, что бросив Рай с безгрешным садом,
Змеиные не полюбили сны.
Черный и белый
Шумящий день умчался к дням отшедшим.И снова ночь. Который в мире раз?Не думай – или станешь сумасшедшим.
Я твой опять, я твой, полночный час.О таинствах мы сговорились оба,И нет того, кто б мог расторгнуть нас.
Подвластный дух, восстань скорей из гроба,Раскрыв ресницы, снова их смежи,Забудь, что нас разъединяла злоба.
Сплетенье страсти, замыслов, и лжи,Покорное и хитрое созданье,Скорей мне праздник чувства покажи.
О, что за боль в минуте ожиданья!О, что за блеск в расширенных зрачках!Ко мне! Скорее! Ждут мои мечтанья!
И вот на запредельных берегахЗажглись влиянья черной благодати,И ты со мной, мой блеск, мой сон, мой страх.
Ты, incubus таинственных зачатий,Ты, succubus, меняющий свой лик,Ты, первый звук в моем глухом набате.
Подай мне краски, верный мой двойник.Вот так. Зажжем теперь большие свечи.Побудь со мной. Диктуй свой тайный крик.
Ты наклоняешь девственные плечи.Что ж написать? Ты говоришь: весну.Весенний день и радость первой встречи.
Да, любят все. Любили в старину.Наложим краски зелени победной,Изобразим расцвет и тишину.
Но зелень трав глядит насмешкой бледной.В ночных лучах скелетствует весна,И закисью цветы мерцают медной.
Во все оттенки вторглась желтизна,Могильной сказкой смотрит сон мгновенья,Он – бледный труп, и бледный труп – она.
Но не в любви единой откровенье,Изобразим убийство и мечту,Багряность маков, алый блеск забвенья.
Захватим сновиденья налету,Замкнем их в наши белые полотна,Войну как сон, и сон как красоту.
Но красный цвет нам служит неохотно,Встают цветы, красивые на вид,Ложатся трупы, так правдиво-плотно, –
Но вспыхнет день, и нас разоблачит,Осенний желтоцвет вольется в алостьИ прочь жизнеподобие умчит.
На всем мелькнет убогая усталость,В оттенках – полуглупый смех шута,В движеньях – неумелость, запоздалость.
Во всем нам изменяет красота,Везде мы попадаем в паутину,Мы поздние, в чьем сердце – пустота.
Отбросим же фальшивую картину,Неверны мы друг другу навсегда,Как в разореньи слуги господину.
Мой succubus, что ж делать нам тогда?Теперь-то и подвластны нам стихии,Земля, огонь, и воздух, и вода.
Мы поняли запреты роковые,Так вступим в царство верных двух тонов.Нам черный с белым – вестники живые.
И днем и ночью – в них правдивость снов,В одном всех красок скрытое убранство,В другом – вся отрешенность от цветов.
Как странно их немое постоянство,Как рвутся черно-белые цветы,Отсюда – в междузвездное пространство.
Там дышит идеальность черноты,Здесь – втайне – блеск оттенков беспредельных,И слышен гимн двух гениев мечты:
«Как жадным душам двух врагов смертельных,Как любящим, в чьем сердце глубина,Как бешенству двух линий параллельных, –
Для встречи бесконечность нам нужна».
Вечерний час
