Константин Бальмонт - Том 1. Стихотворения
Кукольный театр
Я в кукольном театре. Предо мной,Как тени от качающихся веток,Исполненные прелестью двойной,
Меняются толпы марионеток.Их каждый взгляд рассчитанно-правдив,Их каждый шаг правдоподобно-меток.
Чувствительность проворством заменив,Они полны немого обаянья,Их modus operandi прозорлив.
Понявши все изящество молчанья,Они играют в жизнь, в мечту, в любовь,Без воплей, без стихов, и без вещанья,
Убитые, встают немедля вновь,Так веселы и вместе с тем бездушны,За родину не проливают кровь.
Художественным замыслам послушны,Осуществляют формулы страстей,К добру и злу, как боги, равнодушны.
Перед толпой зевающих людей,Исполненных звериного веселья,Смеется в каждой кукле Чародей.
Любовь людей – отравленное зелье,Стремленья их – верченье колеса,Их мудрость – тошнотворное похмелье.
Их мненья – лай рассерженного пса,Заразная их дружба истерична,Узка земля их, низки небеса.
А здесь – как все удобно и прилично,Какая в смене смыслов быстрота,Как жизнь и смерть мелькают гармонично!
Но что всего важнее, как черта,Достойная быть правилом навеки,Вся цель их действий – только красота.
Свободные от тягостной опекиТого, чему мы все подчинены,Безмолвные они «сверхчеловеки».
В волшебном царстве мертвой тишиныОдин лишь голос высшего решеньяБесстрастно истолковывает сны.
Все зримое – игра воображенья,Различность многогранности одной,В несчетный раз – повторность отраженья.
Смущенное жестокой тишиной,Которой нет начала, нет предела,Сознанье сны роняет пеленой.
Обман души, прикрытый тканью тела,Картинный переменчивый туман,Свободный жить – до грани передела.
Святой Антоний, Гамлет, Дон Жуан,Макбет, Ромео, Фауст – привиденья,Которым всем удел единый дан: –
Путями страсти, мысли, заблужденья,Изображать бесчисленность идей,Калейдоскоп цветистого хотенья.
Святой, мудрец, безумец, и злодей,Равно должны играть в пределах клетки,И представлять животных и людей.
Для кукол – куклы, все – марионетки,Театр в театре, сложный сон во сне,Мы с Дьяволом и Роком – однолетки.
И что же? Он, глядящий в тишине,На то, что создал он в усладу зренья,Он счастлив? Он блаженствует вполне?
Он полон блеска, смеха, и презренья?
Наваждение
Когда я спал, ко мне явился Дьявол,И говорит: «Я сделал все, что мог:Искателем в морях безвестных плавал, –
Как пилигрим, в пустынях мял песок,Ходил по тюрьмам, избам, и больницам,Все выполнил – и мой окончен срок».
И мыслям как поющим внемля птицам,Я вопросил: «Ну, что же? Отыскал?»Но был он как-то странно бледнолицым.
Из двух, друг в друга смотрящих зеркал,Глядели тени комнаты застывшей,Круг Месяца в окно из них сверкал.
И Дьявол, бледный облик свой склонивши,Стоял как некий бог, и зеркалаТот лик зажгли, двукратно повторивши.
Я чувствовал, что мгла кругом жила,Во мне конец с началом были слиты,И ночь была волнующе светла.
Вокруг окна, волшебно перевиты,Качались виноградные листы,Под Месяцем как будто кем забыты.
Предавшись чарам этой красоты,Какой-то мир увидел я впервые,И говорю: «Ну, что же? Я и ты –
Все ты, да я, да ты: полуживые,Мы тянемся, мы думаем, мы ждем.Куда ж влекут нас цели роковые?»
И он сказал: «Назначенным путем,Я проходил по царственным озерам,Смотрел, как травы стынут подо льдом.
Я шел болотом, лугом, полем, бором,Бросался диким коршуном со скал,Вникал во все меняющимся взором».
И я спросил: «Ну, что же? Отыскал?»Но был он неизменно бледнолицым,И дрогнул лик его меж двух зеркал.
Зарницы так ответствуют зарницам.«Что ж дальше?» И ответил Дьявол мне:«Я путь направил к сказочным столицам.
Там бледны все, там молятся Луне.На всех телах там пышные одежды.Кругом – вода. Волна поет волне.
Меж снов припоминаний и надежды,Алеют и целуются уста,Сжимаются от сладострастья вежды.
От века и до века – красота,Волшебницы подобные тигрицам,Там ласки, мысли, звуки, и цвета».
И предан снам, их стройным вереницам,Воскликнул я: «Ну, что же, отыскал?»Но Дьявол оставался бледнолицым!
Из двух, друг в друга смотрящих, зеркалГлядели сонмы призраков сплетенных,Как бы внезапно стихнувший кагал.
Все тот же образ, полный дум бессонных,Дробился там, в зеркальности, на дне,Меняясь в сочетаньях повторенных.
Сомнамбулы тянулись к вышине,И каждый дух похож был на другого,Все вместе стыли в лунном полусне.
И к Дьяволу я обратился снова,В четвертый раз, и даже до семи:«Что ж, отыскал?» Но он молчал сурово.
Умея обращаться со зверьми,Я поманил царя мечты бессонной:«Ты хочешь душу взять мою? Возьми».
Но он стоял как некий бог, склоненный,И явственно увидел я, что он,Весь белый, весь луною озаренный –
Был снизу черной тенью повторен.Увидев этот ужас раздвоений,Я простонал: «Уйди, хамелеон!
Уйди, бродяга, полный изменений,Ты, между всех горящий блеском сил,Бессильный от твоей сокрыться тени!»
И страх меня смертельный пробудил.
Химеры
Высоко на парижской Notre DameКрасуются жестокие химеры.Они умно уселись по местам.
В беспутстве соблюдая чувство меры,И гнусность доведя до красоты,Они могли бы нам являть примеры.
Лазурный фон небесной пустотыОбогащен красою их несходства,Господством в каждой – собственной черты.
Святых легко смешаешь, а уродствоВсегда фигурно, личность в нем видна,В чем явное пороков превосходство.
Но общность между ними есть одна:Как крючья вопросительного знака,У всех химер изогнута спина.
Скептически произрастенья мрака,Шпионски-выжидательны они,Как мародеры возле бивуака.
Не получив ответа искони,И чуждые голубоглазья веры,Сидят архитектурные слепни, –
Односторонне-зрячие химеры,Задумались над крышами домов,Как на море уродливые шхеры.
Вкруг Церкви, этой высшей из основ,Враждебным станом выстроились зданья,Берлоги тьмы, уют распутных снов, –
И Церковь, осудивши те мечтаньяСердец, обросших грубой тканью мха,Развратный хаос в мире созиданья, –
Где дышит ядом каждая кроха, –Воздвигла слепок мерзости звериной,Зеркальный лик поклонников греха.
Но меж людей, быть может, я единыйВ глубокий смысл чудовищ тех проник,Всегда иное чуя за картиной.
Привет тебе, отшедший мои двойник,Создатель этих двойственных видений.Я в стих влагаю твой скульптурный крик.
Привет вам, сонмы страшных заблуждений!Ты – гений сводни, дух единорог,Сподручник жадный ведьмовских радений.
Гермафродит, глядящий на порок,Ты жабу давишь в пытке дум бессонных,Весь мир ты развратил бы, если б мог.
Концы ушей, продленно-заостренных,Стоят, как бы заслышавши вдалиПротяжный гул тобою соблазненных.
Колдуний новых жабы привели.Но ты уж слышишь ропот осужденья,Для вас костры свирепые зажгли.
И ты, заклятый враг деторожденья,Колдунья с птицей, демоны-враги,Препоны для простого наслажденья!
Твое лицо – зловещий лик Яги,Нагие десна алчны и беззубы,Твоя рука имеет вид ноги,
Твои черты безжалостные грубы,Застыли пряди каменных волос,Не знали поцелуев эти губы, –
Не ведали глаза химеры слез,И шерстью, точно сорною травою,Твой хищный стан уродливо оброс.
Как вестник твой, крича, перед тобоюСтервятник омерзительный сидит,Покрытый вместо перьев чешуею.
В его когтях какой-то зверь хрустит,Но как ни гнусен вестник твой ужасный,Ты более чудовищна на вид.
И оба вы судьбе своей подвластны,Одна мечта на вас наводит лоск,Единый гений, жесткий и бесстрастный.
Как сжат печатью вдавленною воск,Так лоб у вас, наклонно убегая,К убийству дух направил, сжавши мозг.
И ты еще, уродина другая,Орангутанг и жалкий идиот,Ты скорчился, в тоске изнемогая.
Убогий демон, выродок, и скот,Герой мечты безумного Эдгара,Зачатой в этом мире в черный год.
В тебе инстинкт горел огнем пожара,И ты двух женщин подло умертвил,Но в цвете крови странная есть чара.
Тебя нежданный ужас подавил,И ты бежал на этот Дом Видений,Беспомощный палач, лишенный сил.
Вы, дьяволы любовных наслаждений,Как много в вас отверженной мечты.Один как ангел, с крыльями… О, гений!
Зачем в беспутном пире срамоты,Для сладости обманчивого часа,Принизился до мелких тварей ты!
Твое лицо – бесстыдная гримаса,Ты нагло манишь, высунув язык, –Усталых ласк приправа и прикраса.
Ты знаешь, как продлить тягучий миг,Ты, с холеными женскими руками,Любовь умом обманывать привык.
Другой наглец, с кошачьими зрачками,Над Городом Безумия склонясь,Всем обликом хохочет над врагами.
Он гибок, сладострастен, и как разВ объятьи насмерть с хохотом удавит,Как змей вкруг тела нежного виясь.
Еще другой, всего превыше ставитБлаженство в щель чужую заглянуть,Глядит, дрожит, и грязный рот слюнявит.
Еще, с лицом козла, ввалилась грудь,Глаза глубоко всажены в орбиты,Сумел он весь в распутстве потонуть.
Вы разны все, и все вы стройно слиты,Вы все незримой сетью сплетены,Равно в семье единой имениты.
Но всех прекрасней в свите Сатаны,Слияние ума и лицемерья,Волшебный образ некоей жены.
Она венец и вместе с тем преддверье,Карикатура ей изжитых дум,Крылатый коршун, выщипавший перья.
Взамену чувств у ней остался ум,Она ханжа в отшельнической рясе,Иссохший монастырский толстосум.
Застывши в иронической гримасе,Она как бы блюдет их всех кругом.Ирония прилична в свинопасе.
И все они венчают – Божий Дом!
Шабаш
