Федор Сухов - Красная палата

ОСЛЕЗИЛ, РАЗЗОРИЛ, УМУЧИЛ…

Пользуясь неограниченной светской и духовной властью, Никон обзавелся «патриаршими стрельцами», они зорко следили за духовными лицами, провинившихся жестоко наказывали, волокли на патриарший двор. Приволокли и дьякона Федора, с ним пожелал поговорить сам патриарх.

(С грамотой в руках.)Ослезил… раззорил я… умучил,Яко волк, всю-то Русь искогтил,Образа православные в мусор,В щепки мелкие исколотил.И персты свои в кукиш слагаю,Троеперстно знаменье творю…

Постигаю великую тайну,Вижу, господи, тайну твою!А тебе открывается тайна,(Обращаясь к дьякону.)Ты-то видишь, какая она?

Дьякон молчит.

Превеликая и пресвятая,Эта тайна тебе не видна.

На глаза дьякона навертываются слезы.

Яко червь, пребываешь в кромешной,Непроглядной копаешься тьме,Ни звезда никакая, ни месяцДаже втай не заглянут к тебе.Белоликие стихнут березы,Не прольются кипящей рекой…

На-ко чти что ты сам наволозил,Наваракал поганой рукой.

Подает грамоту. Дьякон не берет ее.

Что, страшишься? Яви в себе мужа,Воя истинной правды яви!Ослезил… раззорил я… умучил…Да, умучил я длани свои!Темь из ваших голов выбиваю,Зизании расцвесть не даю,Дабы небессловесною тварьюПриходил ты в обитель мою.

Что немотствуешь? Али отбилоГромом, что ли, отшибло язык?

Дьякон харкает в лицо Никона. Никон видит во рту дьякона обрубок языка. Надолго умолкает.

Быдло… быдло… Неправда, не быдло,Я великую тайну постиг.

Дьякона уводят.

Токмо я не постиг государя,Охладел государь, оскудел,Стень на тихие воды кидая,Ясноликий затучился день.Жорова на болоте кричали,Выли волки в озябшем лесу,И от воющей этой печалиЯ нигде себя не упасу.Никуда-то себя я не спрячу,Волчья кровь завывает во мне,Поднимаясь клыкастою пастьюК высоко вознесенной луне.Нестихающей душит обидой,Может, вправду спознался с зверьми?..

Быдло… быдло… Неправда, не быдло,Аз есмь божия длань на земли,Аз есмь воли всевышней десница,Одесную тебя, государь,Коль нога твоя не поленитсяВновь обрадовать мой Иордань.Аль гордыня,                она обуяла,Породила Саула она,Не с того ль так злорадствует дьявол,Умиляется сам сатана,Ухмыляются слуги Саула,Всяк дремучей шумит бородой,Патриарший поносит проулок,Обливает поганой водой.Усмири, государь! Ни бояре,Ни какие князья не вольны,Даже втай, а уж ежели въявеНас поносят князья и бояре —Несть на свете греховней вины!Отойду от греха, дабы зримоВоспринял ты погибель свою…Потому ты стоишь нерушимо,Что и я нерушимо стою.Почитаю тебя государя,Так с чего охладел, оскудел?

Стень на тихие воды кидая,Ясноликий затучился день.

К одиноко пребывающему Никону вошел «патриарш человек», побитый царским окольничьим.

Князь Богдан уязвил… Прямо по лбу.

Не тебя, а меня уязвил.Подло, князь! И не князь он, оболтус,В непролазной утопший грязи.

Говорю: послан с делом, непраздноСам себя ожиданьем томлю,До царевича, до ТеймуразаОбъявляю бумагу твою.Говорю: от владыки бумага.«Я владыкою не дорожусь» —Так ответствовал князь. И с размахаПрямо по лбу…

                Не устрашусь,В сатанинские лапы не дамся,Вновь реку я тебе, государь:Небо выше земли, выше царстваГолубеющий мой Иордань.А уж ежели ты супротивуВоли божьей задумал пойти,Твоему не препятствую диву,На твоем я не встану пути.Отойду от греха, дабы зримоОщутил ты погибель свою…Потому ты стоишь нерушимо,Что и я нерушимо стою.И стоял бы, да нету опоры,Нету твердой земли под ногой,Нет дороги в зазывное поле,Колокольчика нет под дугой…

ПО ПОВЕЛЕНИЮ ГОСУДАРЯ

Уязвленный охлаждением государя, Никон самоустранился, тайно надеясь, что государь прослезится, вновь будет умолять «собинного друга» занять патриарший престол, но события повернулись по-другому, они-то и позволили вспомнить сосланного в Сибирь Аввакума.

Государь повелел возвратить протопопа.

Не Ивана Неронова?

                        Нет, не Ивана.Аввакума Петрова. Давно он утопал,Коий год пребывает в незнаемых странах,Во Сибири самой протопоп пребывает.

Жив ли родненький?

                    Думаю, вживе.Буря кряжистых сосен не ломит, не валит,Живущой протопоп, он коряжист, он жилист.Он и сам, наподобие бури, неистов,Неуемен,          очами — как молоньи мечет.А когда усмирится, доверчиво, чистоГлянет так, как глядит убывающий месяц.

Ну а Никон-то сверзился, что ли?

                                    Спознался,С превеликой гордыней сдружился владыка,Возомнился,              на все-то позарился царствоВыше царства себя почитающий Никон.На бояр, на князей ополчился, поносит,Самого государя изволит печалить,Свечерели его, государевы, очи,Еще больше стишал, опустился плечами.

Что-то дальше-то будет?… Неужто антихристДо скончания века останется в силе?Тут и впрямь свечереешь, душою утихнешь,Уподобишься зябко дрожащей осине.Евдокия, сестрица моя, говорила,Будто греки,                они будто воду-то мутят,От Паисия будто бы, от ЛигаридаСатанинская эта исходит премудрость,Вся латынщина эта от греков исходит.

Бью челом я твоей неуемной сестрице,Подтверждаю: поют и в моем огородеИноземные — сладкого голоса — птицы.

Знаю: обасурманился Федор Михайлыч,От себя самого отступился боярин,Ходят в дом твой скобленые, бритые хари,Что над всей-то Москвой насмехаются въяве.Не по нраву Москава, вся-то Русь не по нравуИноземщине этой, всей этой немщине.По какому такому особому правуНехристь всякая лоб свой брезгливо морщинит?Православную веру всяк сволок поносит.

Греки, что ли, поносят?

                          А может, и греки.Навалились кромешней египетской ночиНа российские наши раздольные реки,Взбаламутили чистую, зрячую воду.

Так сестрица твоя говорила?

                              Сестрица,Что сестрица? Сама говорю в неугодуНочи той, что неясытью дикой грозится.Ежеутрь, ежедень говорю в неугодуНе кому-то нибудь — самому государю.По его повелению мутят-то воду,По его-то хотенью сады увядают.Не улыбься, Михайлыч! Ни яблок, ни сливинНе отведают больше твои басурмане.Аль своей романеей ты их осчастливишь,Родостамой поганую голь отуманишь?

Я тебя осчастливлю своей романеей,Оскоромься, Федосьюшка.

                          Не оскоромлюсь.

(Доставая из поставца играющее на солнце вино.)Посмотри, как горит, как красно пламенеет,Как играет зазывно ликующей кровью!Не стерплю. Оскоромлюсь. Себя осчастливлю.(Пьет из полно налитой чаши.)

Не себя — осчастливишь нечистого духа,Он, подобно весеннему буйному ливню,Расхохочется всею утробой, всем брюхом,Всей своей преисподней взликует нечистый.

Пусть ликует, веселье, оно не помеха,Луговой колокольчик и тот не дичится,Не чурается чисто звенящего смеха,Сам смеется упавшей на землю росою.

Не слыхала.

              А я-то, Федосьюшка, слышал.

Пустословишь без устали.

                          Не пустословлю,Вон на небушко месяц смеющийся вышел.

Припозднилась. Пойду-ка скорее до дому.

Не спеши. Посиди.

                    Я и так засиделась.Поразмыкала горькую долюшку вдовью,Отдохнула своим стосковавшимся телом.А когда Аввакум-то прибудет?

                                Прибудет.Государь повелел возвратить протопопа.Может быть, от мятухи сибирской, от студиОн уже на Москву незаметно притопал.И не слышно, не видно живет-поживает.

Евдокия б, сестрица моя, услыхала.

Из боярской опочивальни выходит Аввакум. Он неузнаваемо изменился, исхудал, поседел. И только в глазах те же до поры до времени затаенные молнии.