Алексей Дьячков - Игра воды. Книга стихов
Профессор
Он, ежась и ворочаясь на старомМатрасе, продолжал куда-то плыть,Но утренний мороз его заставилПроснуться, встать и форточку прикрыть.
Из сна никак не возвращалась лодка,Ржавела цепь, рос из гвоздя пиджак.И он сидел в постели, к подбородкуКоленки по-мальчишески прижав.
Сарай за покосившейся оградой.Над лесом поле с облаком одним,Раздавленной луны иллюминатор,Покачиваясь, плыли перед ним.
То шторм на море, то волна на Охте.То молит о прощенье, то фольгуКонфетную разглаживает ногтем.То, свой багаж забыв на берегу,
Строптивый жид, калмыцкое отродье,Старик в пенсне – он продолжает путьВ туман на философском пароходе,В туман в котором страшно не уснуть.
Старичок
Дождаться огня на древесной трухе,И выйти к реке с бутербродом в руке,Чтоб слушать плеск волн безголосых,Топтаться в траве, занесенной пескомС прилипшим к ботинку кленовым листкомИ с маслом на кончике носа.
Увидеть так четко – стоят облака,Рисунок осоки, травы, сорняка,Прожилок орнамент подробный,И тихо сползти по дороге домойВ осенний овраг, занесенный листвой,Подкошенным болью от тромба.
До первого снега в себя приходитьВ постели, ворочаться, рыбок кормить —До белой слепой круговерти.Читать старый глянец, стонать и дремать,Снег влажною горстью ко лбу прижимать,Мечтая о Балтике третьей.
Впасть в детство, на «Гостью» и «Ну, погоди!»Подсесть, до стихов от безделья дойтиИ до сочинений собраний.Попасть от раскатов в зависимость, в пленК узорам из звуков, к гирляндам фонем,К Орфею и магам с дарами.
Гуденья Гомера и гаммы Ли Бо,Шум душа и крики в трамвайном депо,И улицы утренней трелиНапомнят вдруг вечер, уставший гореть,Листву, бесконечную реку и смерть.И зиму. И выздоровленье.
Творение
Белый войлок, что влагой набух на реке,Баржа тянет по городу волоком.На мосту Пролетарском послышалось мнеВ слове облако – благо и колокол.
В полынье и убог дом для рыб и глубок.Дряхлых изб, магазинов с витринамиИ церквей покосившихся тусклый лубокЗаливает настойкой малиновой.
Обивают старухи собеса порог.И поэту, сердечного приступаИзбежавшего чудом, размеренно БогНадиктовывает томик избранного.
Возьми город и облако на карандаш,Толчею ожидающих зрителей,И меня запиши, тихий гений, в пейзажИ деталью какой-нибудь выдели.
Артист
Автобус казенный забит реквизитом.Шофер умотал на озера…Семь дублей курю я на пирсе красиво,До слез довожу режиссера.Тебя вспоминаю я, чиркая спичкой,И школу – и пламя, и искру.Как больно пронзал меня ноготь физички,До «Дэ» опускаясь по списку.Как ярко сверкала уклейка улова.Зачем я учился без толку?..Чтоб на ночь читать баснописца Крылова,Искать в стоге текста иголку.Чтоб сонно глазеть на рассвете, как Будда,С балкона на мстящую людямВорону, которая каждое утроМеня своим карканьем будит.
Лазарь
Ни здание, что за посадкой прячется, —Таможни, где трудится мне пришлось,Ни свод со штукатуркой шелушащейся,Ни портик, ни лепнины пыльной гроздь.
Ни юный сад в цвету, кружащий голову,Ни берег ночью с грядкою огней.Один тенистый тихий двор от города,Один остался в памяти моей.
Я помню – козьим сыром с другом поровнуДелился друг. Изюм в траве чернел.И кто-то с домочадцами за пологомО чем-то говорил на топчане.
Мир разделял забор, покрытый суриком,Гул волн не пропускала внутрь стена.И проливался воск на войлок в сумерках,И кто-то его ветошью стирал.
И говорил о рыбе в сети пойманной,О деле неотложном, узелкомПомеченном. И день грозил нам войнами.Но рыба заходила косяком.
И снова что-то упуская главное,Цикадою заслушавшись, еще,Как каждый год, на осень строил планы я,Но, как плотва, уже схватил крючок.
С поры той жизнь, как день единый, тянется,Как праздник затянувшийся, когдаВина напился, но не до беспамятства…Поднявшегося на воде вина.
«Когда свои залечишь раны…»
Когда свои залечишь раны,Сложи в конверт и лес и сад,И разгляди пипин шафранныйВ окошке, марку облизав.
Вернется дочь с ключом на шее,Задачник распахни и тутЗадумайся – чего в траншееЧетыре землекопа ждут?
Зачем листве качели вторят,Грибник уходит в бурелом,Когда в холодном коридореХозяйка звякает ведром?
Когда залепит белым светомСарай, колодец, скаты крыш,Зачем ты, от зимы ослепнув,Все там же у окна сидишь?
Рождество
И хлопала дверь магазина,И мальчик отца догонял.И плавал снежок егозливоПод тусклым лучом фонаря.
Ты мне безрукавку вязалаИ слушала старый винил,Метель иногда запускала,Волшебный тряся сувенир.
А я наш будильник отверткойКромсал, не стремясь починить,Латунную чтоб шестеренкуИзвлечь и волчком запустить.
И елка. И пламя дрожало.И город гостей провожал.И хлопья стеклянного шараКружились во тьме не спеша.
И всем воздавалось по вере.Кому – редкий гость на постой.Кому – снег и хлопанье дверью.А мне эта ночь со звездой.
В пути
Вдоль зажиточных изб, городских напугав,Сядут бабки с молочными банками.Время вывернет реку, как мятый рукав,Чтоб открыться своею изнанкою.
Встанут пестрой стеной ветки, грядки, заборИ лиловые перья репейника.Как псалом торопливо знакомый узорПочтальон прочитает на велике.
Как письмо в завитушках: Ну что, Пушкин, брат?Да все как-то тоскливо, не весело.И пейзажу не счастлив, и свисту не рад —Бессловесной мелодии, песенке.
Так печально в единственный свой выходной,Когда вижу дымящие парочки —Как затягиваются цигаркой однойДвое поочередно на лавочке.
Гармонист полустертые кнопки когдаТеребит загрубевшими пальцами.И стоит белой рябью она, как вода, —Нездоровая музыка станции.
Когда листья последние оторвалисьИ порхают, как стая, над ивами.Когда мучает душу мою гармонист,Неземными свербит переливами.
Перед большой переменой
Не хочется думать, что сердце лишь мускул,Что жизни есть срок, и что свету – предел.Гранитный окатыш сползает моллюскомПо солнечным бликам в проточной воде.
Когда я под утро лежу, эмбриономСвернувшись, под пледом, дыханьем согрет,Мне снится, что я – в кашалоте Иона,Мир темен и влажен, и выхода нет.
Мне снится – лекторий пронзен словно спицейЛучом. И божественно тополь красив.Студент наблюдает на ветке синицуИ слушает март, а не факультатив.
Горит однокурсницы прядь, разогретаПолуденным солнцем. Сверкают мелки.Пока увлеченный профессор – поэтаНе первого ряда – читает стихи.
Песня
Не пахнет рай ни волей ни тюрьмой.Глухая ночь и утро без изъяна.Дом полотняный, угол плотяной,Тряпичная игрушка обезьяна.
Волшебный мир светящийся другойНапомнят хрупкий фантик карамели,Стакан граненый с чистою водой,Коробка старых красок акварели.
Перед гирляндой елочных огнейЗавернутый в большое полотенцеПою я, как всамделишный Орфей,Плаксивую мелодию из детства.
Ее, такую грустную, одну,Ее одну я вывожу упрямо,Завороженно глядя в пустотуС замызганного старого дивана.
Следователь
Я родину в запасниках конторыНайду, как свет в простенке богомаз,Когда тяжелый сумрак коридораМеня поджаркой луковой обдаст.
Сырая рыба, мел, в разводах плесень,Избаловавший перцем общепит.На сковородке маслом постным «ВзвейтесьКострами…» зачарованно шипит.
Я пистику ТТ под риоритуПодрежу мушку, выправлю прицел.Накину на плечо пальто и выйду,И, хлопнув дверью, встану на крыльце.
Кавычки возвращаются и плюсы —Былье не белым снегом поросло.И гимн и Рита музыкой медузыДоносятся с далеких островов.
Стажер
В дорогу махнешь неуверенно —Поедет с пейзажем окно.И вспомнишь, чего с тобой не было,И то, чего быть не могло.
Сойдутся в круг заросли зодчества.Раскроется света пучок. —Кино со студенткой заочницей,Повторно не сдавшей зачет.
Все светлое, чем успокоитсяДуша в коммунальном углу,Вагон когда поезда тронетсяИ ты закричишь на бегу.
Три солнечных вечера в Питере,Рябь Невки и блики ручья.Два тела сойдутся медлительноКогда, задыхаясь, урча,
В одно – восьмилапое – сложатсяИ дрожью наполнятся вдруг.Божественным станет убожество,И плоть обретет себе дух.
Страданье, какое не вынести,Заставит поверить, что все,Что было – лишь сказка и вымысел.Еще одно хокку Басё.
Наказание
