Хорхе Борхес - Алгорифма

1971

Два человека по Луне ходили,Затем другие. Что тут может слово?Событие, а столь кружноголово,Как если б вы душе вновь навредили.

От жути опьянев, только и риска,Уитмена потомки по пустынеВ скафандрах шли, свой флаг в скалистой стыниЧтоб водрузить, что сладок, как ириска.

Любовь Эндимиона, гипогриф иСтранная сфера Герберта УэллсаПодтверждены. Не лжёт так принц Уэллса,Как президент страны, у тайн где грифы.

Нет на земле того, кто б их храбрееБыл и счастливей, ликов день бессмертный!Хоть Одиссей, как все, простой был смертный,Ума в Элладе не было острее.

Луна, которой жертвы вековыеПриносятся как идолу с печальнымЛицом, но и страдальчески-кончальнымТеперь, аки химера, на их вые.

ИЗРАИЛЮ

Кто подтвердит, что в лабиринте рекТеряющихся в прошлом моей кровиТвоя, Израиль, есть? Если не по брови,То в глаз: мой предок ел тот чебурек,

Который изобрёл жидоабрек,А книгу ту, священной что коровеПодобна, от Адама побуровиДо бледности Распятого, Дух рек.

Ту книгу, что зеркальна для любогоЧитающего, над которой БогСклонился, в глубь кристалла голубого

Глядящийся, как в чашу голубок.Спаси себя, хранящий Стену плача,От жажды мстить обрезанным, палача!

СЫНУ

Не я тебя зачал, но те, чьи костиДавно в земле, тебя родили мною,И лабиринт любовей стал виноюТого, что гены выпали как кости

И появился ты, моей злак ости.К Адаму нисходящий глубиноюДавидов корень, ты ли слабиноюВсеобщей порчен? Выкусисякости

Не держишь ли в кармане шестопало?Я ощущаю наше мы, в которомВзошли твои потомки на простором

Поле страны, зерно чьё не пропало.В тех, кто ушёл я, но и в приходящих,И вечное — в явленьях преходящих.

КОНЕЦ

Сын старый без истории, без родаИ племени, чуть было не погибшийЗа то, что проповедовал прогиб шей,Пророк жестоковыйного народа,

Исчерпывает дни в пустынном доме,Вдвоём быв, что теперь — воспоминанье,За гневное порока поминаньеБлистательно пирующих в Содоме.

Чудесное не редкостнее смерти.Воспоминаний жертва то священных,То тривиальных, за ноздрей прещенных

Зажим публичный предан крути-вертиНад углями в оковах. Бог ли, Случай,Никто, дай мне чело с звездой двулучей!

К ЧИТАТЕЛЯМ

Пусть другие гордятся написанными страницами,А я буду хвалиться прочитанными.Я так и не стану филологом.Не буду исследовать наклонения, склонения,Трудную мутацию букв,Дэ отвердевающее в тэ,Отождествление гэ и ка,Но через всю жизнь пронесу одержимость языкознанием.Ночи мои были заполнены Вергилием.Знать, а потом забыть латынь, тоже обретение, потому что забвение — это форма памяти, её смутное подземелье, вторая секретная сторона монеты.Когда напрасные любимые явленьяИсчезли насовсем из моих глаз, лица и страницы, я начал изучать металлозвонный язык, которым прославляли предки мечи и одиночества.Сейчас, спустя шесть столетий после Последней Тхулы,До меня доходит твой голос, Снорри Стурлусон.Юноше перед книгой приличествует дисциплина, образующая верное знание.В мои года подобное начинание — авантюра, граничащая с ночью.Я никогда не расшифрую древние языки Севера,Не погружу алчные руки в золото Сигурда,Дело, за которое я взялся, необъятноИ мне его хватит до конца дней, не менее таинственное, чем этот мир и чем я, подмастерье.

ВЕЩИ

Трость, монеты, цепочка, замок, что податлив,Черновик, я который уже не прочту,Карт колода, доска, помнящая ночь ту,Книга, скрипка, цвет чей пуще кофе гадатлив,

Вечеров монумент, эдакий букводатлив,Чьей услуги я вновь вот и не предпочту,Потому что скажу лучше стенам речь ту,Ну а к скифскому зелью больной митридатлив.

Пурпур зеркала западного, чья заряИллюзорна, напильник, гвоздь, рюмка. Как слугиМолчаливые вещи свои нам услуги

Предлагают, порой даже очень не зря.Вещи переживут человека, не зная,Что мы есть. Жизнь у них совершенно иная.

ОДИССЕЯ, КНИГА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Железный меч уже исполнил местиНелёгкий долг, ну а стрела с копьёмМеча труд довершили. Вместе бьёмРазвратного и радуемся вместе.

Под звон тетивы поражён на местеЖених последний Пенелопы. ПьёмВино Итаки — пусть хмур окоёмИ Арес гневен: нет за месть отмести!

Привыкшая к одру не для двоих,Царица на плече спит мужа (ихЛюбовь сильней разлук), сраму не имя.

Кто человек, который обошёлВселенную как пёс, а дом нашёл,«Никто», ещё солгавший, моё имя?

ЧИТАЮЩЕМУ

Невозмутимым будь. Разве две датыСудьбы твоей, о достоверность праха,Тебе да не даны, чтобы без страхаСмотреть ей в очи, в небо как солдаты?

«И дважды можно (дерзок как всегда ты!)В одну и ту же реку под хор ахаИ оха хор войти. Как? А прибрахаК себе — разве не я? Оба брадаты!»

Эпохи сны теперь другие тоже —Ни бронза и ни золото. Подобен,Как ты, Протею мир. Образ удобен.

Так знай, что ты и тень — одно и то же.И лучше думай, что в каком-то смыслеТы уже мёртв. Ну, кто ты? Карамысли!

ПЕСЧЕЗНА

Подобная как тени от колонны,Которая движением неспешна,И той реке, сравнима что успешноС неразуменьем, к коему все склонны,

Будто нельзя в одни и те же водыВойти два раза, хотя нам роднаяВ них вместе с нами входит тень земная.Смел аргумент — слышны ли чьи отводы?

Субстанция пустынная, что столь жеНежна, сколь тяжела, имеет местоСобрата быть солярного нам вместоЭмблемой бездны. Плача здесь юдоль же.

Явился инструмент аллегоричныйГравёров, иллюстраторов словарных,Чьё место в пыльных лавках антикварныхТам, где товар стоит уже вторичный,

Но с шахматным слоном, сломанной шпагой,Громоздким телескопом и сандалом,Искусанным гашишем (вещь скандаломПопахивает: смоль скоблит с шипа гой!)

Кто б не остановился перед строгимСтеклянным инструментом в деревяннойОправе, что с косою травовяннойШтрихом Дюрер явил нерукодрогим?

Из конуса прозрачного в песчезнуОпять песок сбегает осторожный,А златый холмик взороприворожныйРастёт, славя мгновенную исчезну.

Мы любим наблюдать за символичнымПеском, что ускользает, истощаясь,С мгновеньем каждым даже не прощаясь,Исчезнувшим уже, а не наличным.

Ему подобен и песок столетий —История земли остроконечна,Как холм песчезны, но и бесконечна,И есть переворот мгновененолетий.

Песка не остановится паденье.Я обескровлюсь, не две склянки с прахом,Чей символ смерти обдаёт нас страхомИ за песком ревниво наблюденье.

Столп облачный и огненный, карфаго —Римские войны, Симон Маг, седьмицаВещей земли вiд сакського вiдмiдьцяНорвежському — всё жертвы хронофага

Стеклянного сего, хрупка чья струйкаНесметного песка, а я не вечен,Ибо плотян, ущербен и увечен…Слова вновь эти, Борхес, соркеструй-ка!

ТЫ НЕ ДРУГИЕ