Вадим Андреев - Стихотворения и поэмы в 2-х т. Т. I
«Так! Неопровержимый день рожденья!..»
Так! Неопровержимый день рожденья!Пять чувств, раскрытые цветком.Мне целый мир сегодня не знаком,Мне кажется, что он достоин удивленья.
Но после многих, многих лет, когдаТы бледным и линялым окомОтметишь тень на облаке высокомИ слово скучное и страшное услышишь — «никогда»,
Тогда-то восемь чувств совсем не много:Три новых — боль, тоска и смерть,И надо мною голубая твердьРаскроет щупальцы — все восемь — осьминога.
«Окно склоняется вот так…»
Б. Поплавскому
Окно склоняется вот так:Окно, окна.А за окном все тот же мракИ та же ночь видна.
Крутясь, зеленоватый глазЗвезды плывет.Земля, тебя и в этот разНикто не назовет.
Все та же ночь, и в руки к намПлывет покой.И тяжесть стелется к ногам,И снова надо мной
Окно склоняется вот так:Окно, окна.О этот рок, о этот мракБессмысленного сна!
Бетховен («Мы жизни с ужасом внимаем…»)
Мы жизни с ужасом внимаемИ, пустоту прикрыв рукой,Неощутимо отмираем,Чтим соблазнительный покой.
Мы счастью хлопотливо рады.Душа до дна оглушенаПредчувствием пустой отрадыОпустошительного сна.
Но вдруг отдергиваем руку —Тоской разверстые персты.Туда, туда, в глухую мукуТвоей блаженной глухоты.
Наш смертный грех — глухой Бетховен.Не по плечу нам горький свет.Вотще! День пуст и многословен.Что значит ветер сотни лет?
Святая глухота! И вровеньЛюбви — на эту высотуНисходит горестный Бетховен,Развертывая глухоту.
«Моя горбоносая ночь — это ты!..»
Моя горбоносая ночь — это ты!Профиль отца и бессонница.Мне памятна рухнувшая с высотыОбразов дикая конница.
Мне памятна ночь и в ночи — этот шагПрерванной повестью схвачена,Растерянно входит слепая душаВ смерч для нее предназначенный.
Легчайшая знает — бороться не в мочьС ветром, безумьем и тучами.Твой профиль секирой врезается в ночь,Ночь отступает, измучась.
Но ластится тьма, но не кончен рассказ.Ночь ни на чем не основана.И снова над серыми ямами глазГоречь морщины безбровной.
Мне памятен шаг за стеной. О моеДетство, и ночь, и бессонница.Вот снова ломает копье о копьеОбразов отчая конница.
«О грязца неземная трактира!..»[32]
О грязца неземная трактира!О бессмертная пыль у ворот!Для кого эта голая лира,Надрываясь, скрипит и поет?
Вновь шарманки старушечье пенье,Вновь сухие ползут облака,Вновь заборов пустое смятеньеИ шлагбаумов желчь и тоска.
Этот мир — вне покоя и срока,Этот мир неподкупной мечты,Этот мир — лишь бессонница Блока,Неотвязный позор пустоты.
«Гляди: отмирает и все ж накопляется бремя…»
Гляди: отмирает и все ж накопляется бремяСтихов и метафор — листвы у подножья ствола.И в тех, что легчайшею молью затронуло время,Зеленая жизнь незаметно уже отбыла.
И медленный ритм, так похожий на ритм Мандельштама,Не мне одному указует на тонкую сетьПрожилок и жил и на образы те, что упрямоЖивут, превратившись в прозрачную, милую медь.
Но в двадцать четвертую осень мою это бремяПокойных стихов лишь слегка, лишь слегка тяготит.Не знаю, что будет со мною, когда между темиЛистами увижу, что образ последний лежит.
«Время, прости! Облачко на закате…»
Время, прости! Облачко на закате.Смотрим жемчужной разлучнице вслед.Уже и уже от долгих объятийСолнца чуть розовый — там — полусвет.
Там, — над отливом, над морем, над пеной,Там — и над крабьими спинами скал, —Над горизонтом, — прозрачной и тленнойТенью, — лишь ты — вне земли и песка.
Мир и земля, даже этот осколокКамня, и я, мы запомним легкоНебо вне времени, сосны и смолы,Море и талое — там — облачко.
«На гладкий лист негнущейся бумаги…»
А. Гингеру
На гладкий лист негнущейся бумагиКакая сладость нанести, спеша,Излучины, заливы и овраги,Моря, к которым ластилась душа.
И островов растерянную стаю,И широту и долготу земли —Но вот уже на горизонте таютОтчаливающие корабли.
Обратных парусов тугое трепетанье,В лиловый мрак ушедшая земля.Опять нас к новому ведет свиданьюСуровая походка корабля.
Не так ли мы на смертном, милом ложе,Спеша, наносим карту наших днейИ доверяем нашу душу дрожиПотусторонних и тугих огней.
«Отстаиваясь годы, годы…»[33]
Отстаиваясь годы, годы,В плену стекла и сургучаЖивут наследники свободыДва черных, солнечных луча.
Страшась блаженства и покоя,Стеклянным пленом тяготясь,Набухнув нежностью слепою,С подвальной мглою распростясь,
Густой струей, на край бокала,Как бархат, — опершись слегка,Пожаром влажного коралла,Течет бессмертная река.
Так мы храним вдали от взоровЗемную молодость, но вот,Преодолев покой затворов,Она, расплавившись, течет.
«Тупым ножом раздвинув створки…»
А. Присмановой
Тупым ножом раздвинув створкиУ чуткой раковины, мыНаходим в маленькой каморкеВ перегородках влажной тьмы,Немного призрачного ила,Дыханье скользкой глубины,Лучом подводного светилаЧуть озаряемые сны.И вот, почти прозрачным шумомВдруг наполняется, спеша,Всей нашей комнаты угрюмой,Неразговорчивой, — душа.
Вот так же, чуть раздвинем створкиНеплотно пригнанных стихов,Как в нашей слышится каморкеНезримый шорох голосов.
Осина («Бог наложит к слою слой…»)[34]
Бог наложит к слою слойВ тесном мире древесины,В мире, замкнутом корой,В мире дрогнувшей осины.
Тишина на самом днеМира без дверей и оконРасцветет в гнилом огнеТемно-розовых волокон.
Недоступна взорам смерть.Лишь дрожит, шурша листвою.Мира призрачная твердьИ лицо его земное.
Теплым мехом ляжет мохСогревать огонь прохладный,И протяжный стынет вздохПеред темнотой громадной.
«Шахматы ожили. Нам ли с тобой совладать…»
Д. Резникову
Шахматы ожили. Нам ли с тобой совладатьС черным и белым безумьем игры?Мы не должны, мы не можем, не смеем собратьИ помешать им играть до поры.
Кто их сокрытую волю расторг и отверз?Слышишь размеренный топот коней?Мечется вдоль по квадратам грохочущий ферзьВ поисках черной подруги своей.
Ты вовлекаешься в эту слепую игруПешек, слонов, королев, королей.Вижу, я вижу, — ты гладишь вспотевшую грудьВзмыленных черных и белых коней.
Медленно, в пол-оборота ко мне обратясь,Ты на себя надеваешь узду.Ты как подарок берешь эту темную страсть.Верно, я скоро к тебе подойду.
«Чаинки в золотом стакане…»
