Анна Ахматова - Стихотворения и поэмы

Анна Ахматова

Стихотворения и поэмы

Владимир Пяст

ИЗ КНИГИ «ВСТРЕЧИ»

На первых же осенних собраниях Академии стала появляться очень стройная, очень юная женщина в темном наряде… Нам была она известна в качестве «жены Гумилева». Еще летом прошел слух, что Гумилев женился и – против всякого ожидания – «на самой обыкновенной барышне». Так почему-то говорили. Очевидно, от него, уже совершившего первое свое путешествие в Абиссинию, ожидалось, что он привезет в качестве жены зулуску или, по меньшей мере, мулатку; очевидно, подходящей к нему считалась только экзотическая невеста. Иначе бы, конечно, об Анне Ахматовой никому бы не пришло в голову сказать, что она – «самая обыкновенная женщина»…

Эта «самая обыкновенная женщина», как вскоре выяснилось, пишет «для себя» стихи. «Комплиментщик» Вячеслав Иванов заставил ее однажды выступить «в неофициальной части программы» заседания Академии. Я помню стихи, которые сказала Анна Ахматова, – т. е. помню, что среди них было:

У пруда русалку кликаю,А русалка умерла…

Это стихотворение, кажется, и все другие, читанные Ахматовой в тот вечер, были в скором времени напечатаны. Между тем, как слышно было, она вообще только что начала писать стихи. Дело в том, что эта «самая обыкновенная барышня» – сразу, выросши, выросла поэтессой, – и с первых шагов стала в ряды наиболее признанных, определившихся, русских поэтов. Года через два «Ахматовское» направление стало определять чуть ли что не всю женскую лирику России. Ее

«Беличья распластанная шкурка» —

как правильно говорил когда-то Викт. Шкловский, – стала «знаменем» для пришедшей поэтической поры, – послужив ключом для некоего возникающего направления… Самое слово «акмеизм», хотя и производилось, как я уже упоминал, будто бы от греческого «акмэ» «острие», «вершина», – но было подставлено, подсознательно продиктовано, пожалуй, именно этим псевдонимом-фамилией. «Ахматов» не латинский ли здесь суффикс, «ат», «атум», «этус»… «Ахматус», – это латинское слово, по законам французского языка, превратилось бы именно во французское «Акмэ», – как «аматус», в «эме», во французское имя «Aimé», a armatus – в arme.[1]

Недавно об Анне Ахматовой выпущена книжка, превосходно изданная, в небольшом количестве экземпляров, Госиздатом. Э. Голлербах собрал несколько дюжин стихотворений, из числа тех, в которых русские поэты воспели или изобразили поэтессу. Интереснейшая у нее «иконография». Не только портреты, но и прелестные статуэтки, с замечательным изяществом воспроизводящие ее фигуру, выпущены были фарфоровым заводом. Блестящие (действительно блестящие, а не только из лести или снисхождения могущие быть так названными!) критические очерки, этюды, речи и целые книги посвящены ее творчеству. Но еще никто не вспомнил, под каким – вот парадокс жизни! – под каким скромным именем она вошла в литературу, – не вспомнил о том, что ей предшествовало по прихоти судьбы прозвание: «самая обыкновенная женщина».

Анна Ахматова осталась такой же скромной, как «вошла». С течением месяцев и лет голос и движения ее становились только тверже, увереннее, – но не теряли изначального своего характера. Так же и темные платья, которые она надевала совсем юной; так же и манера чтения, которая производила и оригинальное и хорошее впечатление с самого начала…

Молюсь оконному лучу —Он бледен, тонок, прям.Сегодня я с утра молчу,А сердце – пополам.На рукомойнике моемПозеленела медь.Но так играет луч на нем,Что весело глядеть.Такой невинный и простойВ вечерней тишине,Но в этой храмине пустойОн словно праздник золотойИ утешенье мне.

В ЦАРСКОМ СЕЛЕ

По аллее проводят лошадок.Длинны волны расчесанных грив.О, пленительный город загадок,Я печальна, тебя полюбив.

Странно вспомнить: душа тосковала,Задыхалась в предсмертном бреду.А теперь я игрушечной стала,Как мой розовый друг какаду.

Грудь предчувствием боли не сжата,Если хочешь, в глаза погляди.Не люблю только час пред закатом,Ветер с моря и слово «уйди».

…А там мой мраморный двойник,Поверженный под старым кленом,Озерным водам отдал лик,Внимает шорохам зеленым.

И моют светлые дождиЕго запекшуюся рану…Холодный, белый, подожди,Я тоже мраморною стану.

Смуглый отрок бродил по аллеям,У озерных грустил берегов,И столетие мы лелеемЕле слышный шелест шагов.

Иглы сосен густо и колкоУстилают низкие пни…Здесь лежала его треуголкаИ растрепанный том Парни.

Сжала руки под темной вуалью…«Отчего ты сегодня бледна?»– Оттого, что я терпкой печальюНапоила его допьяна.

Как забуду? Он вышел, шатаясь,Искривился мучительно рот…Я сбежала, перил не касаясь,Я бежала за ним до ворот.

Задыхаясь, я крикнула: «ШуткаВсе, что было. Уйдешь, я умру».Улыбнулся спокойно и жуткоИ сказал мне: «Не стой на ветру».

ПЕСНЯ ПОСЛЕДНЕЙ ВСТРЕЧИ

Так беспомощно грудь холодела,Но шаги мои были легки.Я на правую руку наделаПерчатку с левой руки.

Показалось, что много ступеней,А я знала – их только три!Между кленов шепот осеннийПопросил: «Со мною умри!

Я обманут моей унылой,Переменчивой, злой судьбой».Я ответила: «Милый, милый!И я тоже. Умру с тобой…»

Эта песня последней встречи.Я взглянула на темный дом.Только в спальне горели свечиРавнодушно-желтым огнем.

Я сошла с ума, о мальчик странный,В среду, в три часа!Уколола палец безымянныйМне звенящая оса.

Я ее нечаянно прижала,И, казалось, умерла она,Но конец отравленного жала,Был острей веретена.

О тебе ли я заплачу, странном,Улыбнется ль мне твое лицо?Посмотри! На пальце безымянномТак красиво гладкое кольцо.

Мне с тобою пьяным весело —Смысла нет в твоих рассказах.Осень ранняя развесилаФлаги желтые на вязах.

Оба мы в страну обманнуюЗабрели и горько каемся,Но зачем улыбкой странноюИ застывшей улыбаемся?

Мы хотели муки жалящейВместо счастья безмятежного…Не покину я товарищаИ беспутного и нежного.

ПЕСЕНКА

Я на солнечном восходеПро любовь пою,На коленях в огородеЛебеду полю.

Вырываю и бросаюПусть простит меня.Вижу, девочка босаяПлачет у плетня.

Страшно мне от звонких воплейГолоса беды,Все сильнее запах теплыйМертвой лебеды.

Будет камень вместо хлебаМне наградой злой.Надо мною только небо,А со мною голос твой.

МУЗЕ

Муза-сестра заглянула в лицо,Взгляд ее ясен и ярок.И отняла золотое кольцо,Первый весенний подарок.

Муза! ты видишь как счастливы все —Девушки, женщины, вдовы…Лучше погибну на колесе,Только не эти оковы.

Знаю: гадая, и мне обрыватьНежный цветок маргаритку.Должен на этой земле испытатьКаждый любовную пытку.

Жгу до зари на окошке свечуИ ни о ком не тоскую,Но не хочу, не хочу, не хочуЗнать, как целуют другую.

Завтра мне скажут, смеясь, зеркала:«Взор твой не ясен, не ярок…»Тихо отвечу: «Она отнялаБожий подарок».

Три раза пытать приходила.Я с криком тоски просыпаласьИ видела тонкие рукиИ темный насмешливый рот.«Ты с кем на заре целовалась,Клялась, что погибнешь в разлуке,И жгучую радость таила,Рыдая у черных ворот?Кого ты на смерть проводила,Тот скоро, о, скоро умрет».Был голос как крик ястребиный,Но странно на чей-то похожий.Все тело мое изгибалось,Почувствовав смертную дрожь,И плотная сеть паутиныУпала, окутала ложе…О, ты не напрасно смеялась,Моя непрощенная ложь!

СЕРОГЛАЗЫЙ КОРОЛЬ

Слава тебе, безысходная боль!Умер вчера сероглазый король.

Вечер осенний был душен и ал,Муж мой, вернувшись, спокойно сказал:

«Знаешь, с охоты его принесли,Тело у старого дуба нашли.

Жаль королеву. Такой молодой!..За ночь одну она стала седой».

Трубку свою на камине нашелИ на работу ночную ушел.

Дочку мою я сейчас разбужу,В серые глазки ее погляжу.

А за окном шелестят тополя:«Нет на земле твоего короля…»

ОН ЛЮБИЛ…