Велимир Хлебников - Ладомир. Поэмы.

А. Волков. «Гранатовая чайхана». Фрагмент.

«Мы, ответренные Каспием,Великаны алокожие,За свободу в этот час поем,Славя волю и безбожие.Пусть замолкнет тот, кто нанят,Чья присяга морю лжива,А морская песня грянет.На устах молчит нажива».Ветер, ну?

Пастух очей стоит поодаль.Белые очи богов по небу плыли!Пила белых гор. Пела моряна.Землею напета пластина.Глаза казниГонит ветер овцами горПо выгону мира.Над кремневой равниной овцами гор,Темных гор пастись в городах.Пастух людских пыток поодаль стоит,Снежные мысли,Белые речки.Снежные думыКаменного мозга.Синего лбаКруч кремневласых неясные очи.Пытки за снежною веткой шиповника.Ветер — пастух божьих очей.Гурриэт-эль-Айн,Тахирэ, самаЗатянула на себе концы веревок,Спросив палачей, повернув голову:«Больше ничего?» —«Вожжи и оловоВ грудь жениху!»Это ее мертвое тело — снежные горы.Темные ноздри горЖадно втягиваютЗапах Разина,Ветер с моря.Я еду.Ветер пыток.

Полк узеньких улиц.Я исхлестан камнями!Булыжные летиИсхлестали глаза!Пощады небо не даст!Пулей пытливых взглядовТысячи раз я пророгожен.Высекли плечиБулыжные плети!Лишь башня из синих камней на мостуСмотрела богоматерью.Серые стены стегалиВечерний рынок.Вороньи яйца!«Один — один шай» — «Один — одиншай».Лёви, лови!

Пудри роскоши синей,Дикие болота царевичи,Синие негоюЗолото масла крышей покрыли,Чтобы в ней жили глаз воробьи(Масла коровьего вымени белых небес,снега и инея).Костры. Огни в глиняных плошках.Мертвая голова быка у стены. Быка несутна палках.Дикие тени ночей. Напитки в кувшинахледяные.В шалях воины.Лотки со льдом, бобы и жмыхи.И залежи кувшинов голубых,Как камнеломни синевы,Чей камень полон синевы,Здесь свалка неба голубого,Зеленые куры, красных яиц скорлупа.И в полушариях черных, как черепа,Блистает глазами толпа, в четки стуча,Из улицы темной: «Русски не знаем,Зидарастуй, тобаричи».

Дети пекут улыбки больших глазВ жаровнях темных ресницИ со смехом дают случайным прохожим.Калека-мальчик руки-нитиТянул к прохожим по-паучьи у мечети.Вином запечатаннымС белой головкой над черным стекломЖены черные шли.Кто отпечатает?Я — лениво.Я кресало для огниваЖивотно испуганных глаз, глупо прелестныхчерною прелестью,Под покрываломОт страха спасителем.Белой чахоткиЗабрало белеет у черных теней.Белые прутья на черные тени спускались —смерти решетка.Окошка черной темницы решеткой.Тише святая святых! Женщин идущихВостока.

Полночь. Решт. Рыжие прыжки кошекС двойкой зеленой кладбищенских глазДразнят собак.Гау, гау! га-га! га-га!Те отвечали лениво.Это черта сыны прыгали в садах.На голые шары черепов, бритые головы,С черным хохлом где-то сбоку (дыма черноеоблако)Весь вечер смотрели мы.Прокаженные жены, подняв покрывало,Звали людей: «Приди, отдохни!Усни на груди у меня».

Страна, где все люди Адамы,Корни наружу небесного рая!Где деньги — «пуль»,И в горном ущельеНад водопадом гремучимВ белом белье ходят ханыТянуть лососейЧастою сеткой на ручке.И все на ша: шах, шай, шире.Где молчаливому месяцуДано самое звонкое имяАй,В этой стране я!

Весна морю даетОжерелье из мертвых сомов —Трупами устлан весь берег.Собакам, провидцам, пророкамИ мнеМорем предложен обедРыбы уснувшейНа скатерти берега.Будь человек! Не стыдись! отдыхай,почивай!Кроме моря, здесь нет никого.Три мешочка икрыЯ нашел и испек,И сыт!Вороны, каркая, — в небо!«Упокой, господи» и «Вечную память»Пело мореТухлым собакам.В этой странеАлых чернил взаймы у крови, — дружескийдолг,—Время берет около Троицы,Когда алым пухомАлеют леса-недотроги.И золотые чернила весныВ закат опрокинуты, в немилости,И малиновый лес уСменяет зеленый.В этой стране собаки не лают,Если ночью ногою наступишь на них,Кротки и тихиБольшие собаки.Тебе люди шелка не дадут,—О пророк! И дереву знаменем быть:Пальцы кровавые лета запечатлены на зеленыхлистах,Когда недотрогу неженку-розу беру знаменем.

Сегодня я в гостях у моря,Скатерть широка песчаная,Собака поодаль.Ищем. Грызем.Смотрим друг на друга.Обедал икрою и мелкой рыбешкой.Хорошо! Хуже в гостях у людей!Из-за забора: «Урус дервиш, дервиш урус!» —Десятки раз крикнул мне мальчик.

Косматый лев, с глазами вашего знакомого,Кривым мечомКому-то угрожал — заката сторож,И солнце перезревшей девой(Верно, сладкое любит варенье)Ласково закатилось на львиное плечо.Среди зеленых изразцов,Среди зеленых изразцов!

Хан в чистом бельеНюхал алый цветок, сладко втягивалв ноздри запах цветка,Жадно глазами даль созерцая.«Русски не знай — плёхо!Шалтай-балтай не надо, зачем? плёхо!Учитель, давайСтолько пальцев и столько (пятьдесят лет)Азия русская.Россия первая, учитель харяшо.Толстой большой человек, да, да, русскийдервиш!А Зардешт, а! харяшо!»И сагиб, пьянея, алый нюхал цветок,Белый и босой,И смотрел на синие дальние горы.Крыльцо перед горами в коврах и горахвинтовокВыше предков могилы.А рядом пятку чесали сыну его:Он хохотал,Стараясь ногою попасть слугам в лицо.Тоже он был в одном белье.По саду ханы ходят беспечно в бельеИли копают заступом мирноОгород капусты.«Беботву вевять»,—Славка запела.Булыжники собраны в круг,Гладка, как скатерть, долина,Выметен начисто пол ущелья:Из глазу не надо соринки.Деревья в середке булыжных венков,Черепами людей белеют дома.

Хворост на палках.Там чай-хане пустыни. Черные вишни-соблазнына удочке тянут голодных глаза.Армянские дети пугливы.Сотнями сказочных лбовКлубятся, пузырятся в борьбе за дорогуКорни смоковницы(Я на них спал)И в землю уходят. Громадным дупломНастежь открыта счетоводная книга столетий.Ствол (шире коня поперек), пузырясь,Подымал над собой тучу зеленую листьеви веток,Градом ветвей стекая к корням,Ливень дерева сверху пролилсяВ корни и землю, внедряясь в подземную плоть.Ячейками сети срастались глухою петлею.И листья, певцы того, что нет,Младшие ветви и старшиеИ юношей толпы — матери держат старые руки.Чертеж? или дерево?Снимаясь с корнями, дерево капало внизи текло древесною влагойИ медленном ливне столетий.Здесь я спал изнемогший.Полые кони паслися на лужайке оседланны.«Наше дитю! Вот тебе ужин, садись!» —Крикнул военный, с русской службы бежавший.Чай, вишни и рис.Целых два дня я питался лесной ежевикой.«Пуль» в эти дни я не имел, шел пеший.«Беботву вевять», — славка поет!

Чудищ видений ночей черные призраки,Черные львы.Плясунья, шалунья вскочила на дерево,Стоит на носке, другую, в колене согнув,занесла над головой,И согнута в локте рука,Кружев черен наряд. Сколько призраков.Длинная игла дикобраза блестит в лучах Ая.Ниткой перо примотаю и стану писать новыепесни.Очень устал. Со мною винтовка и рукописи.Лает лиса за кустами,Где развилок дорог поперечных, живою былинойЛег на самой середке дороги, по-богатырскируки раскинул.Не ночлег, — а живая былина Онеги.Звезды смотрят в душу с черного неба.Ружье и немного колосьев — подушка усталому.Сразу заснул. Проснулся, смотрю — кругом надомноюНа корточках дюжина воинов.Курят, молчат, размышляют. «По-русскине знайПокрытые роскошью будущих выстрелов,Что-то думают. За плечами винтовки.Груди в широкой броне из зарядов.«Пойдем». Повели. Накормили, дали куритьголодному рту.И чудо — утром вернули ружье. Отпустили.Ломоть сыра давал мне кардаш,Жалко смотря на меня.

— Садись, Гуль-мулла.Черный горячий кипяток, брызнул мне в лицо.— Черной воды? Нет, — посмотрел Али-Магомет, засмеялся:— Я знаю, ты кто.— Кто?— Гуль-мулла. — Священник цветов?— Да-да-да.Смеется, гребет.Мы несемся в зеркальном заливеОколо тучи снастей и узорных чудовищс телом железным.

— Лодка есть,Товарищ Гуль-мулла! Садись, повезем!Денег нет? Ничего.Так повезем! Садись! —Наперерыв говорили киржимы.Я сажусь к старику. Он добродушен и красен,о Турции часто ноет.Весла шуметь. Баклан полетел.Из Энзели мы едем в Казьян.Я счастье даю? Почему так охотно возят меня?Нету почетнее в ПерсииБыть Гуль-муллой,Казначеем чернил золотых у весныВ первый день месяца Ай.Крикнуть балуя Ай,Бледному месяцу Ай,Справа увидев.Лету — крови своей отпустить,А весне — золотых волос.Я каждый день лежу на песке,Засыпая на нем.

1921