Райнер Рильке - Книга образов
и весь лазурью полон мир.
Пусть поутру ему спросонок
кивает ландыш, бел и тонок,-
но, чтоб сорвать его, ребенок
не станет прерывать свой путь,
затем, что ввысь своих ручонок
не может он не протянуть!
Перевод А. Биска
XXI
Долго ангел в тиши оставался со мной,
обаял меня послушаньем
и маленьким стал, я же вырос большой,
и вдруг я стал состраданьем,
а он — одной лишь дрожащей мольбой.
И тогда небеса я ему возвратил,
я же здесь остаюсь, где он вышел из плена.
Он учился полетам, я жизнь изучил,
и друг другу мы служим смиренно.
Перевод А. Биска
XXII
Руки его — как ослепшие птицы,
что надежду навек потеряли,
и, покуда другие — в безвестные дали
к розовым вёснам летали,
они опускались на выступы, шпицы,
на липы у старой границы.
На лице его — стыд и страданье
невесты, — когда, уступая греху,
покрывал темно-алые ткани
готовит она жениху.
И в глазах его, полных огня,
блеск первозданного дня,-
но над всем высоко воспарил
порыв его крыл…
Перевод А. Биска
XXIII
Пройди вдоль ограды глухой:
ты сада не видишь за нею
и знаешь: ты там чужой.
Там розы вечерней порой,
как женщины, входят в аллею.
Стройно, пара за парой, скользят
и касаются бедрами нежно;
запевают лишь красные в лад;
но за ними, струя аромат,
вступят белые в песню прилежно.
Перевод А. Биска
XXIV
Замок тих. Над воротами
одряхлели гербы,
рядом робкими ротами
тянут руки дубы.
А в окно засыпающее,
нет, не дама рыдающая
из дряхлеющих лет
появилась на свет —
незабудка, сияющая,
как последний привет.
Перевод А. Биска
XXV. ПЕСНИ ДЕВУШЕК
УВЕРТЮРА
Девушки, вы — как деревья,
когда наступает апрель,
вышла весна на кочевья,
и нигде не видна еще цель.
I
Теперь они женщины сами,
отошли от бывалых затей,
и родили детей,
и родили детей,
и знают, средь этих цепей
будет время тянуться годами.
Только благовест Ave Maria
их разбудит от вечных трудов.
Тогда они снова другие
и устало выходят на зов.
И от первой весенней струи
встрепенувшись вольней и чудесней,
вспоминают улыбки свои, как старинные песни.
вспоминают улыбки свои,
как старинные песни.
II
Выйду я в призрачный свет,
крадусь дорогой глухою.
Смуглой собравшись толпою,
девушки смотрят вослед.
И вдруг запоют, и во тьму
улыбнутся, не зная кому,
полные смутной истомы:
сестры, покажем ему,
кто мы.
III
Королевского рода вы все.
Ваши сокровища — песни
и вечер весенний.
Бледный юноша ждет у сиреней,
но бледнее еще и прелестней
сказки его сновидений,
как неясные розы в росе.
Под луной, в золотой полосе,
королевского рода вы все.
IV
Волна шумит и бьет,
и вас с собой кружит,
и всё, что вас гнетет,
и что у вас болит —
у вас поет!
Что вас зовет от бренных, от земных
забот?
Быть может, это в небесах иных
полет?
И здесь, и там ваш голос не утих,
и всё, и всё, когда придет жен их,-
пройдет.
V
И видят девушки: домой
за чёлном чёлн спешит,
и смотрят, в кротости немой,
как воды воют под кормой,
и с ними ветер вековой
в вечерний час ворчит.
Беда ушедшим от земли:
с усталых плаваний пришли
одни пустые корабли,
их не венчает флаг:
давно сорвал его вдали
суровый враг.
VI
Вы, девушки, — легкие чёлны,
качаетесь, бьетесь о волны; —
но к берегу времени вечно привязаны,
ваши сны недосказаны
и скользят над водой.
Порою, заботливо-нежный,
вас ветер целует прибрежный,
и ветер берет вас с собой —
пока не натянется привязь…
и, ласке его не противясь,
вы шепчете все об одном:
«Теперь мы — как лебеди, сестры,
и раковин поезд наш пестрый
по озеру тихо везем».
VII
Средь поля сестры пронесли
из золотой соломы сети —
и всю окрестность оплели
и светлым золотом зажгли;
и смотрят — робкие, как дети:
«Куда же мы зашли?»
Тяжелый вечер пал на них.
И сестры в темноте готовы
идти вперед, на чьи-то зовы;
уже трепещут их покровы,
и в каждом сердце возглас новый:
«Кто мой жених?»
VIII
Вышли сестры вдоль реки
в степи, в светлые посевы,
и сплетают под напевы,
как степные королевы,
королевские венки.
И от них всегда струится
золотистая зарница,
как вечерняя хвала;
и солома полевая,
их слезами налитая,
тяжким золотом легла.
IX
В трепет вешней тишины,
после пасмурной разлуки,
вышел месяц сребролукий;
и дрожат они — и в муке
все заламывают руки
к ветру, вестнику весны.
С робкой нежностью идут,
словно их стесняют платья;
и молитвы, и заклятья
к тайне первого объятья
в час торжественный несут.
X
Улицы прямо ведут
к золоту, к огненной цели.
Покинув минутный приют,
девушки так захотели:
не скажут «прости» под лампадкой
старым, а надо бы: вдаль,
туда, где иная печаль,
все уходят украдкой
и сплетаются в нежности краткой,
и у каждой раскинется шаль
на плечах неожиданной складкой.
XI
Уже на рощу лег осенний
убор, — и сестры пленены,
Но, словно тайны, словно тени,
встает от лоз, от их сплетений,
волна бывалых вдохновений,
печаль прощальная весны.
И вечер крадется нежданно.
В саду, склонив свое чело,
тоскуют розы средь тумана.
Им больно, словно от обмана,-
созрело лето их так рано
и от плодов изнемогло.
Перевод А. Биска
XXVI
Слова, всю жизнь прожившие без ласки,
непышные слова — мне ближе всех.
Я их одену в праздничные краски,
услышу тихий, благодарный смех.
Откроется, о чем они молчали,
о чем не знали сами до сих пор.
Они в стихах ни разу не бывали
и робко входят, опуская взор.
Перевод Г. Ратгауза
XXVII
Дрожа, ощущаю порою
по жизни глубинный свой путь.
Слова воздвигались стеною,
а за ними синеет грядою
и сияет их суть.
Еще не ясны мне приметы,
но есть такая страна:
коса там звенит с рассвета,
и лодка плещется где-то,
и кругом — тишина.
Перевод Т. Сильман
Из цикла «ЯВЛЕНИЯ ХРИСТА»
I. СИРОТА
Рысцою потрусили прочь от храма.
На дрогах гроб. Колокола молчат.
Малютка знала: столько лет подряд,
как в камере, хворала дома мама.
Отмаялась — сегодня говорят.
Но как пугает девочку обряд!
Судьба пред ней темнеет, будто яма.
Что станется? Гроб с мамочкой зарыт.
И вот он. Боже, холм сырой стоит!
В могилу камни с глиною летели…
А мама спать привыкла на постели!
И на ресницах слезы заблестели.
Зачем ее зарыли так убого,
когда ей жить на небесах у Бога
И там она блаженствовать должна?
Ах небо! Там волшебная страна,
край светлых улиц, белых колоколен,
там лишь любовь и ясный воздух волен,
там не грустят, никто не обездолен,
там только песни весело поют.
А звезды — белые барашки. Брать
их можно, как игрушки, и играть.
И будут в лунной колыбели спать
те, кто послушен. И какой уют —
забраться в облачный перинный пух,
спать во весь дух и видеть сны за двух.
И видит крошка, что в цвету весна,
как сказка, ждет ее и взять готова
туда, где гномы седенькие снова
клад стерегут средь сумрака лесного
и колокольня золота литого,
сияя, воздымается из сна.
Нет, в Божьем мире столько есть утех!
На радость создал Бог его для всех.
И радостны у крошки вздох и смех.
