Хуан Хименес - Испанские поэты XX века

Подобно Марине Цветаевой, Мигель Эрнандес живет с «безмерностью в мире мер». Таким он был — максималистом, однолюбом, требовательным, бескомпромиссным. Его безмерность искала русло. Всему он отдавался безоглядно, жертвенно, страстно — в ранней юности религии, потом стихотворству, любви. И всего было мало.

В январе 1936 года Эрнандес писал в рецензии на книгу Пабло Неруды «Местожительство — земля»: «Поэзия — не вопрос аллитераций, поэзия — это вопрос сердца… Я по горло сыт нашим чистым и малым искусством. Меня волнует теперь хаотическая, беспорядочная громада Библии, в которой я вижу грандиозные зрелища, катаклизмы, бедствия, мятущиеся миры и слышу могучее биение крови…» Тоска по эпосу — в жизни и искусстве — звучит в этих словах.

В народной трагедии, обрушившейся на Испанию, поэт воистину нашел себя. В предисловии к сборнику своих пьес «Театр на фронте» (1937) Эрнандес пишет: «18 июля 1936 года перед лицом предательского военного мятежа я, поэт, и со мной моя поэзия вступили в самую трудную и скорбную, но в то же время н самую славную пору нашей жизни. Я до этого не был революционным поэтом в полном смысле этого слова. Я писал стихи и драмы, восхваляющие тружеников и осуждающие буржуазию, но только предательство 18 июля 1936 года побудило меня бесповоротно превратить мою поэзию в боевое оружие».

В республиканской поэзии военных лет стихи Эрнандеса выделяются юношеской пылкостью, пафосом старинных эпических песен и какой-то обнаженной прямотой. Вообще лиризм Эрнандеса не знал средостений между личной жизнью поэта и поэзией. В безграничной субъективности Эрнандеса, как будто не писавшего ни о чем другом, кроме как о своей жизни (даже когда он писал о событиях мирового масштаба), и как будто не умевшего говорить иначе, нежели стихом, — непреложное своеобразие Эрнандеса в ряду испанских поэтов. Для того чтобы стать более народным, ему нужно было становиться все более и более субъективным. Чем более полно, искренне, страстно выражал он самого себя — тем полнее раскрывался в его поэзии народный испанский характер.

Герой последних книг Эрнандеса — это он сам и вместе с тем это рядовой милисиано, принявший на свои плечи всю безмерную тяжесть войны и фашизма. Сначала боец, потом узник франкистской тюрьмы, испытавший все лишения и муки, но более всего страдающий за родную невспаханную землю, за жену, за растущего в голоде и нищете сына, — эту простую судьбу многих тысяч испанцев поэзия Эрнандеса подняла на вселенский уровень. Призванием Эрнандеса оказалось быть «соловьем несчастий». В тюремных стихах он обрел полный голос. Отпало все подражательное, искусственно сложное, осталось самое нужное — простота песни. «Романсеро и кансьонеро разлук» называется последняя книга Эрнандеса. Трудно измерить ответственность этого названия. Ведь «Романсеро» и «Кансьонеро» — собрания народных романсов и песен, хранилища вековых сокровищ народной культуры Испании. Во время войны 1936–1939 годов испанские поэты вместе слагали поэтическую хронику событий и назвали ее «Романсеро гражданской войны». Эрнандес имеет право на такое заглавие, потому что его судьба, его разлуки — с родиной, с любимой, с сыном — одновременно и личная и общая испанская судьба, и воспел он ее с первозданной мощью народной песни.

Предсмертная книга Эрнандеса — завершение и окончательное, высшее доказательство единства испанской поэзии. Поэты-изгнанники Рафаэль Альберти и Хуан Рамон Хименес продолжали свой романсеро и кансьонеро разлуки с родиной. Не случайно в заглавии первой поэтической книги, написанной Хименесом в эмиграции, стоит слово «романсы». Романсный стих, чуть монотонный и плавный, как движение морских волн, нужен поэтам и для торжественного реквиема, и для воспоминания о павших друзьях, и для горького тоскования на чужбине. С ним приходит большое дыхание мысли и чувства — дыхание истории испанского народа. А с песней, с коротенькой коплой, приходит высшая мудрость и высшая ясность.

В 50–60-е годы для испанской литературы наступила пора возрождения, зазвучали новые голоса. Не сразу и лишь благодаря мужественным усилиям передовой испанской интеллигенции творчество пяти великих национальных поэтов вновь стадо доступным их соотечественникам. Но и в самые тяжелые годы франкистской диктатуры молодежь внутри Испании иснала нравственные уроки в стихах поэтов, чьи жизни стали уже легендой. Один из первых актов консолидации сил антифранкистской интеллигенции связан с именем Антонио Мачадо: в 1959 году в день двадцатилетия смерти поэта на кладбище в Кольюре собрались республиканцы-эмигранты и писатели, тайком приехавшие из Испании, чтобы участвовать в этом торжественном митинге.

Произведения Хуана Рамона Хименеса, Антонио Мачадо, Федерико Гарсиа Лорки, Рафаэля Альберти, Мигеля Эрнандеса стали признанной неотъемлемой частью мировой классики. Критика пытается разгадать секрет их растущей притягательности для международного читателя. Очевидно, сегодняшнего читателя поражает и привлекает то, что эти произведения созданы людьми, искушенными в сложностях философской и художественной культуры нашего столетия, владеющими самыми современными средствами языкового выражения, — и при этом людьми, для которых народное мироощущение остается огромной, необходимой, даже главной частью собственной духовной жизни. Фольклор — их духовная родина, но они не растворяются, не теряют в этой стихии ни грана индивидуальности, а находят именно в фольклоре прямой, единственно верный, в их представлении путь к самоосуществленпю, к выявлению неповторимого склада личности каждого художника. И в этом — одно из чудес искусства XX века.

Хуан Рамон Хименес

СТИХОТВОРЕНИЯ

Из книги

«ТРЕТЬЯ ПОЭТИЧЕСКАЯ АНТОЛОГИЯ» (1898–1953)

ЛИЛИЯ И СОЛНЦЕ

Перевод Н. Горской

Мои слезы горьки, как море,когда ты вздыхаешь весною,я с тобой никогда не встречусь,как не встретишься ты со мною.

Я могу умереть от горя,когда ты идешь стороною,я с тобой никогда не встречусь,как не встретишься ты со мною.

БЕЛЫЕ ПЕЧАЛИ

Перевод М. Самаева

Захотелось луне —той, что плачет ночами, —прикоснуться к земле.Может, знаешь зачем?Чтоб меня опечалить?

Может, знаешь, откудаэта прихоть луны?Не с того ли случайно,что жасмина и нардабелизну облачалаэта ночь и сливалсяаромат их с лучами…

Или просто затем,чтоб меня опечалить?..

Может, знаешь, зачембелый свой ароматлепестки излучали?

Для чего в белый траурночь тогда облачаласьи, целуя меня,ты сквозь слезы смеяласьздесь, на этой земле…Чтоб меня опечалить?..

Этот смех, эти слезы —что они означали?И твои поцелуи…

Так… Хотела тебя опечалить…

«Мне снилось сегодня ночью…»

Перевод А. Гелескула

Мне снилось сегодня ночью,что сбылся вчерашний сон,но ласков и беспощаденбыл утренний небосклон.

Как нежно ложились тенивчера на исходе дня!Казалось, душа роднаяпришла навестить меня.

Пришла из иного мираи долго была в пути,но с ней аромат надеждыуспел до меня дойти.

И шла она, будто знала,что путь одинокий крути дни мои — словно слезы,которые все бегут.

ЮНОСТЬ

(«Мы с тобой одни остались…»)

Перевод Н. Горской

Мы с тобой одни остались —ты и я — в тиши балкона.Ты моей невестой сталаэтим утром полусонным.

         …Вся природа в сладкой лени,          краски стерты, блеклы тени,          серо-розовое небо,          тускловатый свет осенний…

Я к тебе приблизил губы,и, не поднимая взгляда,ты подставила мне щеку,расставаясь будто с кладом.

        …Пожелтевших листьев груды          на глухих садовых тропах,          но еще разлит повсюду          аромат гелиотропов…

Я назвал тебя невестой;ты молчание хранила,но из глаз меланхоличныхдве слезинки уронила.

ЮНОСТЬ