Федерико Гарсиа Лорка - Дом Бернарды Альбы

Федерико Гарсиа Лорка

Дом Бернарды Альбы

Драма из жизни женщин в испанских селениях

Бернарда, 60 лет.

Мария Xосефа, мать Бернарды, 80 лет.

Ангустиас, дочь Бернарды, 39 лет.

Магдалена, дочь Бернарды, 30 лет.

Амелия, дочь Бернарды, 27 лет.

Мартирио, дочь Бернарды, 24 лет.

Адела, дочь Бернарды, 20 лет.

Понсия, служанка, 60 лет.

Служанка, 50 лет.

Пруденсия, 50 лет.

Нищенка.

Первая женщина.

Вторая женщина.

Третья женщина.

Четвертая женщина.

Девушка.

Женщины в трауре.

Действие первое

Сверкающая белизной комната в доме Бернарды. Толстые стены. Арочные двери с джутовыми гардинами, отделанными кисточками и рюшем. Плетеные стулья. Картины, изображающие сказочных королей или нимф на фоне неправдоподобных пейзажей. Лето. Сцена погружена в тень и тишину. При поднятии занавеса на сцене никого нет. Слышится колокольный звон. Входит Служанка.

Служанка. От этих колоколов у меня уже в голове гудит.

Входит Понсия, жуя колбасу и хлеб.

Понсия. Уже третий час отпевают. Со всей округи съехались священники. А церковь-то как разубрана! При первом поминании Магдалена лишилась чувств,

Служанка. Она больше всех горюет.

Понсия. Только она и любила отца. Ох, господи! Слава богу, хоть довелось немножко побыть одним. Я пришла поесть.

Служанка. Увидела бы тебя Бернарда!…

Понсия. Что же теперь, раз она не ест, нам всем помирать с голоду? Ишь чего захотела! Всех бы она держала в кулаке, всеми бы помыкала! Да провались она! Я назло ей почала корчагу с колбасой.

Служанка (жалобно, с мольбою в голосе). Что же ты мне не дашь для дочки, Понсия?

Понсия. Поди и возьми малость фасоли. Сегодня она не заметит!

Голос (из глубины дома). Бернарда!

Понсия. Старуха. Она хорошо заперта?

Служанка. На ключ. На два поворота.

Понсия. Для верности надо и на засов запирать. У нее пальцы что отмычки.

Голос. Бернарда!

Понсия (кричит). Сейчас придет. (Служанке.) Хорошенько все вычисти, чтобы блестело, не то Бернарда мне выдерет остатние волосы.

Служанка. Что за женщина!

Понсия. Одно слово – тиранка. Она будет из тебя по капельке кровь выжимать и с улыбочкой смотреть, как ты подыхаешь, – ни одна жилка у проклятой не дрогнет. Не стой, не стой, перетри-ка все в горке!

Служанка. Терла, терла, уж руки раскровенила.

Понсия. Она, видишь ли, самая чистоплотная, самая чинная, самая главная. Бедный ее муженек, только теперь и отдохнет!

Колокольный звон стихает.

Служанка. Наверно, пришла вся их родня?

Понсия. Только с ее стороны. Его родичи ненавидят Бернарду. А эти пришли, посмотрели на покойника – и с плеч долой.

Служанка. Стульев-то хватит?

Понсия. За глаза. А нет, так пусть на пол садятся. С тех пор как умер отец Бернарды, в этом доме ни разу не было гостей. Она не хочет, чтобы люди видели, какие здесь порядки. Будь она проклята!

Служанка. Да ведь с тобой-то она обходится хорошо.

Понсия. Тридцать лет я стираю ее простыни; тридцать лет ем ее объедки; ночи не сплю, когда ей неможется; по целым дням через щелку подглядываю за соседями и обо всем ей докладываю; одной жизнью живем, друг от друга ничего не таим, и все-таки будь она проклята! Чтоб ей глаза повылазили!

Служанка. Полно тебе!

Понсия. Но я хорошая собака: когда велят – лаю, когда науськивают – кусаю за пятки побирушек. Мои сыновья работают на ее земле и двое уже женаты, но когда-нибудь у меня лопнет терпение.

Служанка. И тогда…

Понсия. И тогда я запрусь с ней в комнате и целый год буду плевать ей в лицо да приговаривать: «Вот тебе за одно, Бернарда, вот тебе за другое, вот тебе за третье». Не успокоюсь, пока она у меня не станет вроде змеи, которую дети поймали и измочалили. Да она и есть змея, и вся ее родня такая же. Конечно, ей не позавидуешь. У нее на руках пять дочерей, пять дурнушек, и только у старшей, Ангустиас, есть деньги – она от первого мужа, – а у остальных одни кружева да тонкие рубашки: в наследство им досталось всего ничего – только с хлеба на воду перебиваться.

Служанка. Хотела бы я иметь то, что они!

Понсия. У нас есть руки да три аршина земли на погосте.

Служанка. Только эту землю нам, беднякам, и оставляют.

Понсия (заглядывая в стенной шкаф). На стекле какие-то пятнышки.

Служанка. Я уж и с мылом мыла, и фланелью терла – не отходят.

Звонят колокола.

Понсия. Последнее поминание. Пойду послушаю. Уж больно мне нравится, как поет наш священник. Намедни, когда тянул «Отче наш», он забирал все выше и выше – ни дать ни взять вода в кувшин льется тоненькой струйкой. Под конец, правда, пустил петуха, но все-таки слушать его одно удовольствие. Конечно, теперь уж никто так не поет, как, бывало, пел пономарь Трончапинос. Помню, как он отпевал мою мать, царство ей небесное. Стены дрожали, а когда он возглашал «Аминь», можно было подумать, что в церкви волк завыл. (Подражая ему.) Ами-и-инь! (Закашливается.)

Служанка. Горло побереги.

Понсия. Чего его беречь! Я и кое-что другое не берегла! (Уходит, смеясь.)

Служанка вытирает пыль. Звонят колокола.

Служанка (подпевая). Динь-динь-дон, динь-динь-дон. Прости его бог!

Входит Нищенка с девочкой.

Нищенка. Хвала господу!

Служанка. Динь-динь-дон. Пусть он ждет нас много лет. Динь-динь-дон.

Нищенка (громко и с некоторым раздражением). Хвала господу!

Служанка (с досадой). Во веки веков!

Нищенка. Я пришла за остатками.

Колокольный звон стихает.

Служанка. Вот тебе бог, а вот порог. Сегодня остатки я возьму себе.

Нищенка. Милая, у тебя ведь есть кому заработать, а мы с дочкой одни-одинешеньки.

Служанка. Собаки тоже одинокие, и ничего, живут.

Нищенка. Мне здесь всегда подают.

Служанка. Ступай отсюда. Кто вам позволил войти? Уже наследили.

Нищенка с ребенком уходят.

Служанка продолжает наводить чистоту.

Натертые полы, – сколько на них постного масла ушло! – поставцы, железные кровати, а мы, горемычные, почитай что в норах живем, а не в домах, и всего-то пожитков у нас – плошка да ложка. Хоть бы когда-нибудь такие, как мы, перевелись, чтобы и рассказывать про это было некому.

Снова звонят колокола.

Ну, ну, пусть звонят! Пусть глядят на гроб с золотыми кистями, пока его не опустили на полотенцах в могилу! Все там будем! Так-то, Антонио Мариа Бенавидес, ни дна тебе, ни покрышки! Лежишь вот окоченелый в своем суконном костюме и опойковых сапогах – пожил, и хватит! Так-то! Уж больше не будешь задирать мне юбки в хлеву!

Из-за кулис начинают по двое выходить женщины в трауре – в черных платках, в черных юбках, с черными веерами. Они медленно заполняют сцену.

Служанка принимается голосить.

Ох, Антонио Мариа Бенавидес, уж не увидишь ты больше этих стен, не поешь хлеба в этом доме! Ни одна служанка тебя так не любила, как я! (Рвет на себе волосы.) Как же мне жить-то без тебя? Как же мне жить?

Вслед за шествием женщин появляется Бернарда со своими пятью дочерьми.

Бернарда (Служанке). Тихо!

Служанка (плача). Бернарда!

Бернарда. Меньше крика, больше дела. Лучше бы прибрала как следует в доме к нашему приходу, чтобы не стыдно было людей принять после похорон. Ступай. Тебе здесь не место.

Служанка уходит, плача.

Бедняки что скотина; точно из другого теста сделаны.

Первая женщина. Бедняки тоже чувствуют горе.

Бернарда. Только забывают его перед тарелкой с фасолью.

Девушка (робко). Без еды нельзя жить.

Бернарда. Молода еще встревать, когда старшие разговаривают.

Первая женщина. Помолчи, дочка.

Бернарда. Я никому не позволю себя учить. Садитесь.

Женщины садятся. Пауза.

(Громко.) Магдалена, не плачь; если хочешь плакать, залезай под кровать. Слышишь?

Вторая женщина. Вы уже начали молотить?

Бернарда. Вчера.

Третья женщина. Спасу нет, как солнце палит.

Первая женщина. Много лет такой жары не было.

Пауза. Все обмахиваются веерами.

Бернарда. Лимонад приготовили?

Понсия. Да, Бернарда. (Входит с большим подносом, уставленным белыми кружками, и раздает их присутствующим.)

Бернарда. Обнеси и мужчин.

Понсия. Они уже пьют во дворе.

Бернарда. Уходят пусть как вошли, через калитку. Я не хочу, чтобы они заходили в дом.

Девушка (обращаясь к Ангустиас). Пепе Римлянин тоже был на панихиде.

Ангустиас. Да, я знаю.