Сергей Маковский - Год в усадьбе
IX. «Что знаем, Господи! В веках горим…»
Что знаем, Господи! В веках горим,в веках Твоих — надеждой и гордыней,скорбим ли о небесной благостыне,иль вожделеем к дочерям земным.
Что свято? Что соблазн? Неизъяснимдвужалый взор праматери-богини.Кощунствуем, ревнуя о святыне,молясь Тебе, кумир животворим.
Буонаротт! В часовне Ватикана —языческий Олимп. Да Винчи, маг!Креститель твой — женоподобный Вакх.На ложе нег Данаю Тицианаласкает Зевс…А там — Голгофа, мрак,и кровью жертвенной точится рана.
X. «И кровью жертвенной точится рана…»
И кровью жертвенной точится раназа всех, за вся… И кровь любви — на нас,услышавших о Сыне отчий гласна берегу песчаном Иордана.
Дух-голубь над купелью Иоанна,судеб земных передрассветный час.Века, века… И день давно погас.Забрезжится ли вновь? Гряди, осанна!
И вдруг органа гром. Победный гимнгремит, растет, расторгнуть своды хочет…Вот рухнули: пророчеством благимтруба архангела с небес грохочет.И голос: «Pax vobiscum», — пробормочет.Я чуда жду, заблудший пилигрим.
XI. «Я чуда жду, заблудший пилигрим…»
Я чуда жду, заблудший пилигрим.И древние обряды литургии,все те же от времен Александрии,текут медлительно. Я внемлю им,
и вижу: холм и три креста над ним,уснули воины, у ног Мессиипростерты неутешные Марии,поодаль — осторожный Никодим.
И слышу, вопль из далей Ханаанавоззвал к Тому, Чье царство искони:Или! Или Лама савахфани!Мне страшно. Тмится солнце… Вспыхнув рдяно,померкли вдруг лампадные огнив туманах ладана, в грозе органа.
XII. «В тумане ладана, в грозе органа…»
В тумане ладана, в грозе органачредой плывут видения времен:волхвы, апостолы, Пилат, Нерон,последний жрец над прахом Юлиана.
Сбылось! Земля тиарой осияна,превыше царств Петра вознесся трон,и рыцари спешат, за сонмом сонм,на клик христолюбивого тирана.
«В Иерусалим!» И рати слышат клик.Вот ринулись на воинов Коранаи грабят Цареград Юстиниана.Пиры неправедных, закон владык,и торг, и блуд в кумирнях базилик…Сомкнулся круг священного обмана.
XIII. «Сомкнулся круг священного обмана…»
Сомкнулся круг священного обмана.Уж не стою ли посреди руиндержавы вознесенной до вершини рухнувшей? Сомкнулся? Или рано?
Кто скажет? Там — в моленной, у фонтанав саду своем разросшемся, один,торжественной неволи властелин,безмолвствует затворник Ватикана.
Осиротел Твой Дом и стал чужим,в забвении — таинственней и строже.И кажется: Твои глаголы, Боже,из уст священника не к нам, живым,Но мертвые Тебя не слышат тоже…Распятый Иисус… Державный Рим!
XIV. «Распятый Иисус… Державный Рим!..»
Распятый Иисус… Державный Рим!Скрижали битв и шелест голубиный,боголюбви гласящие глубины,зломудрие богоотступных схим!
Враги, народы — вихрем грозовым:норман и мавр, монгольские лавины,гуситы, альбигойцы, гибеллины,все, попранные посохом твоим.
Бред шабашей и огненный Лойола,суд милости — костры средь площадей,и в пламени костра Савонарола…Все сгинуло. Все сгинет. Казни сейчто избежит? О, Матерь всех скорбей,молюсь изгнанником в дверях костёла.
XV. «Молюсь изгнанником в дверях костёла…»
Молюсь изгнанником в дверях костёла.Величий дым… И мудрость и тщета.На всём, над всем над всеми тень креста.В родной земле и холодно, и голо.
Иль человек лишь прихоть произвола,и все, чему названье красота, —неверия и веры слепотав даль запредельную святого дола?
Что знаем, Господи! В веках горими кровью жертвенной точится рана.Я чуда жду, заблудший пилигрим.В тумане ладана, в грозе органасомкнулся круг священного обмана.Распятый Иисус… Державный Рим!
Прага — Париж. 1922–1926
AMOR OMNIA
Март Веньяминовне Абельман
На веницейском кладбище когда-топрочел я надпись: — Здесь почиет прахЛукреции и Гвидо, в небесахсоедини! Господь, любивших свято.
«Любовь, синьоре! — пояснил монах.— Жил Гвидо вольной птицей, да она-тобыла за герцогом ди Сан-Донато.Их тайну выдало письмо. В сердцах
обоих заточил супруг: был зорокревнивый герцог и душой кремень.А умерли они, спустя лет сорок,хоть жили врозь, да чудом — в тот же день».Монах умолк. И набегала тень…И древний ночь договорила морок.
Он
Мадонна! Сон приснился мне чудесный:как будто, по пути, я встретил васблиз Santa Carita. Был утра час,с дуэньей ты к обедне шла воскресной.
Я — следом. Дверь — и с живостью прелестнойты обернулась… Синий омут глазволшебно вспыхнул… Вспыхнул и погас,но озарил миры зарей небесной!
Ах, этот взор (простишь ли ты мечтехудожника и дерзости невольной?)запечатлел я кистью на холсте:да светится, в нетленной красоте,безгрешный лик Владычицы Престольноймоей тоской и страстью богомольной…
Он
О, сон обетованный, повторись!Пред образом твоим клоню колена,молюсь Единственной, над миром тленабоготворю таинственную высь.
В одной мольбе слова мои слились,и не уйти от сладостного плена, —Лаура, лебедь райская, Елена,виденье вожделенное, продлись!
Как льды вершин, я знаю, знаю — латылюбви твоей… Но зноен Аполлон,лучи его разящие — закон,лобзанья огненного бога святы.Явись, явись! В то утро не лгала ты…О, повторись, обетованный сон!
Опять молчишь, надменная синьора?Иль сердце без ответа на призыв?Или забыла сон? Иль, не забыв,раскаялась в короткой вспышке взора?
Нет, не ропщу! В любви я терпелив,не отдаюсь отчаянью так скоро…Но ты молчишь. Больнее нет позора,чем эта казнь за пламенный порыв!
Не знатен я. Копье свое, как жало,врагу мой пращур не вонзал в забрало,но солнце любящих в моей крови.Я беден. Пусть! Ничтожным не зовитого, кому сокровищ Бога малоза тень, земную тень твоей любви.
Ты прав, Мессир! Любовь — как полдень жаркий.Признаюсь ли? От солнечных лучейрастаял лед… И прожурчал ручей,ручей души на языке Петрарки:
Она
«О, горе мне смиренной! Слишком яркисверканья Феба, страшен зной речей —мне, в сумраке довременных ночейвнимавшей лепету дремучей Парки…
Дай вновь уснуть измученной рабеВсевышнего! На что она тебе?Обманет сон. Неволя жизни — пытка.И дни мои, и слезы о судьбе,за каплей капля на пергамент свитка —что жемчуга разорванная нитка».
Он
В немой дали небесных узорочийТворец качает мира колыбель,сквозь тьму, огонь и звездную метель —одна любовь у богоносной ночи.
Туда — и дальше, к берегам земель,где тишина блаженный рай пророчити Матерь Древняя во сне бормочет,разматывая вечную кудель!
Туда — в Эдем любви, за грань вселенной,где веет Дух, начало всех начал,и нас венцом бессмертья увенчалЭнтелехии свет неизреченный, —где купиной звезды благословеннойсветильник наш вовеки просиял!
Она
Хвала певцу! Рассудок ослепленсияньями божественного лона,и поклянусь я мудростью Платона:всемудры Аристотель и Платон!
Ах, царственна любви твоей короназвездоубранная, и вознесенв селенья горние наш… грешный сон,так близко от церковного амвона…
И все ж боюсь, — открыться ли шутя? —что, на земле о неземном грустя,я изменить могу бесплотной яви,что грусть моя не о надзвездной славе,что все-таки я женщина, хотя…быть женщиной, как будто, и не вправе.
Он
Ленивый плеск, серебряная тишь,дома — как сны, и отражают кодыповисшие над ними переходыи вырезы остроконечных ниш.
И кажется, что это длится годы…Скользит луна по черепицам крыш.И где-то песнь, и водяная мышь,как тень, шмыгнет под мраморные своды.
У пристани заветной не спешав кольцо я продеваю цепь. Гондолапокачиваясь дремлет, — чуть дышаприслушиваюсь: вот, как вздох Эола,прошелестит в окне ее виола…И в ожиданье падает душа.
Она
В окно — жасмины купой озаренной,ни звука из серебряной тиши.Каналы пусты… Ночь! — как хорошиузоры вод и месяц отраженный.
Ночь! Я безумствую. Нет сил влюбленной,изнемогающей унять души…Эвтетрпа милая, ко мне спеши,дай сердце выплакать виоле сонной!
Ах, все, что не сказала б никому,ночь! — говорю без слов ему, во тьму,в мерцающую тишину лагуны,и думаю, перебирая струны:вон там, у пристани, любовник юныйвнимает, ночь! — безумью моему…
Он
Не может море укротить прилива,унять не может сердце страстных мук.На берега нахлынут волны вдруг.Ты слышишь? — пенятся, кипят бурливо…
Судьба зовет, последний чертит круг,и ждать нельзя: любовь нетерпеливаи только безрассудная — счастлива.Прочь из Венеции! Со мной, на юг!
Там, где-нибудь в заброшенном виллино,среди олив родного мне Урбинозабыв твой герб и герцогский венец,тебе отдам всю душу наконец, —одной тебе: и кисти, и резец…И райской будет нам земля долиной.
Он
Доверимся созвездьям зодиака:перед постом, к восходу «Рыб», ночнойу Дожа пир. Толпа зальет волнойПьяцетту… Жди условленного знака!
С ватагой ряженых в чертог со мнойвойдет паяц. Шутник и забияка —приятель мой: где он, уж там и драка.Тогда — ко мне! Из двери потайной
направо, вниз, среди переполохавельмож и слуг. С меня бери пример:вперед, смелей — сквозь толпы скоморохов,гитан, волхвов, чертей и баядер!..Гондола будет ждать у Моста Вздохов —без фонаря, и в маске гондольер.
Она
Ах, Гвидо, Гвидо, это ль искупленье?Коснулся уст божественный потири расплескался весь. И рухнул мир.Мы — под обломками, и нет спасенья.
Он знал, суровый муж, готовил мщенье…И только вышла я, покинув пир,смотрю — за мной, проворной тенью, сбир!Письмо! Была подкуплена дуэнья.
А дальше? Милый! За тебя мой страх,всю ночь бессонную брожу в слезах:Совета Десяти не шутят слуги…Где ты? Спасен? Далеко ли? На юге?Иль — пойман, здесь, под сводами, в цепях —томишься о потерянной подруге?
Он
Послание твое слуга донес, —вручить ответ поклялся он… О, Боже!Я жив еще! Но стали дни похожина темный бред, вся жизнь — как чаша слез.
А впереди застенок и допрос:суд короток у веницейских дожей…Изгнанье? Нет. Уйду в обитель тоже —туда, в приют, где я младенцем рос.
Бесцельно все в потоке мира шумном.Что дар мой без тебя? — унынье, гнет.Туда, к святым отцам — один исход!В монастыре я дружен был с игумном.Он милостив: тоску мою поймет,узнав тебя — не назовет безумным.
Она
Заутра я для мира умираю.Часы, как молот, бьют. B монастыреодна не сплю и плачу… На зарея принимаю постриг: дух вверяю
и тело Господу. Любя, сгораюраскаянно на медленном костре, —как дым кадильный, возношусь горе,забыв о счастья, неугодном раю.
И ты забудь! Не мучь души. Вернутьнадежд обманутых не в нашей воле.На боль осуждены мы здесь, доколенакажет Бог… Молись! Когда-нибудьпозволит Он и нам уснуть — уснутьи никогда не разлучаться боле.
Он
Рука дрожит, глаза мои слабыи память омрачается затменьями.Былое смутно и томит виденьями,а в кельях ждут отшельничьи гробы…
Но тень твою, возлюбленной рабыВсевышнего, зову я песнопеньями,и кажутся года разлуки звеньямисвязавшей нас таинственно судьбы.
Звезда любви все ближе, все огромнее,любви вселенской тайная звезда—На небесах тебя, земную, вспомню я,и ты со мной пребудешь навсегда.Представ Творцу, воскликну: Amor omnia!И ты, небесная, ответишь: да.
Ржевница. 1923.
