Владимир Маяковский - Том 7. Стихотворения, очерки 1925-1926
Мехико-сити
20/VII 1925 г.
Богомольное*
Большевики надругались над верой православной.В храмах-клубах — словесные бои.Колокола без языков — немые словно.По божьим престолам похабничают воробьи.Без веры и нравственность ищем напрасно.Чтоб нравственным быть — кадилами вей.Вот Мексика, например, потому и нравственна,что прут богомолки к вратам церквей.Кафедраль — богомольнейший из монашьих институтцев.Брат «Notre Dame’a»[3] на площади, — а около,запружена народом, «Площадь Конституции»,в простонародии — «Площадь Со́кола».Блестящий двенадцатицилиндровый Пакардостановил шофер, простоватый хлопец.— Стой, — говорит, — помолюсь пока… —донна Эсперанца Хуан-де-Лопец.Нету донны ни час, ни полтора.Видно, замолилась. Веровать так веровать.И снится шоферу — донна у алтаря.Парит голубочком душа шоферова.А в кафедрале безлюдно и тихо:не занято в соборе ни единого стульца.С другой стороны у собора — выходсразу на четыре гудящие улицы.Донна Эсперанца выйдет как только,к донне дон распаленный кинется.За угол! Улица «Изабелла Католика»,а в этой улице — гостиница на гостинице. А дома — растет до ужина свирепость мужина. У дона Лопеца терпенье лопается. То крик, то стон испускает дон.Гремит по квартире тигровый соло:— На восемь частей разрежу ее! —И, выдрав из уса в два метра волос,он пробует сабли своей остриё.— Скажу ей: «Ина́че, сеньора, лягте-ка!Вот этот кольт ваш сожитель до гроба!» —И в пумовой ярости — все-таки практика! —сбивает с бутылок дюжину пробок. Гудок в два тона — приехала донна.Еще и рев не успел уйтиза кактусы ближнего поля,а у шоферских виска и грудинависли клинок и пистоля.— Ответ или смерть! Не вертеть вола!Чтоб донна не могла запираться,ответь немедленно, где былажена моя Эсперанца? —— О дон-Хуан! В вас дьяволы зло́бятся.Не гневайте божью милость.Донна Эсперанца Хуан-де-Лопецсегодня усердно молилась.
[1925]
Мексика — Нью-Йорк*
Бежала Мексика от буферовгорящим, сияющим бредом.И вот под мостом река или ров,делящая два Ларедо.Там доблести — скачут, коня загоня,в пятак попадают из кольта,и скачет конь, и брюхо коняо колкий кактус исколото.А здесь железо — не расшатать!Ни воли, ни жизни, ни нерва вам!И сразу рябит тюрьма решетавам для знакомства для первого.По рельсам поезд сыпет,под рельсой шпалы сыпятся.И гладью Миссисипипод нами миссисипится.По бокам поезда не устанут сновать:или хвост мелькнет, или нос.На боках поездных страновеют слова:«Сан Луи́с», «Мичига́н», «Иллино́йс»!Дальше, поезд огнями расцвеченный!Лез, обгоняет, храпит.В Нью-Йорк несется «Тве́нти се́нчериэкспресс». Курьерский! Рапи́д!Кругом дома, в этажи затерявпутей и проволок множь.Теряй шапчонку, глаза задеря,все равно — ничего не поймешь!
[1926]
Бродвей*
Асфальт — стекло. Иду и звеню.Леса и травинки — сбриты.На север с юга идут авеню,на запад с востока — стриты.А между — (куда их строитель завез!) —дома невозможной длины.Одни дома длиною до звезд,другие — длиной до луны.Янки подошвами шлепать ленив:простой и курьерский лифт.В 7 часов человечий прилив,в 17 часов — отлив.Скрежещет механика, звон и гам,а люди немые в звоне.И лишь замедляют жевать чуингам,чтоб бросить: «Мек мо́ней?»Мамаша грудь ребенку дала.Ребенок, с каплями и́з носу,сосет как будто не грудь, а долла́р —занят серьезным бизнесом.Работа окончена. Тело обвейв сплошной электрический ветер.Хочешь под землю — бери собвей,на небо — бери элевейтер.Вагоны едут и дымам под рост,и в пятках домовьих трутся,и вынесут хвост на Бру́клинский мост,и спрячут в норы под Гу́дзон.Тебя ослепило, ты осовел.Но, как барабанная дробь,из тьмы по темени: «Кофе Максве́лгуд ту да ласт дроп».А лампы как станут ночь копать,ну, я доложу вам — пламечко!Налево посмотришь — мамочка мать!Направо — мать моя мамочка!Есть что поглядеть московской братве.И за́ день в конец не дойдут.Это Нью-Йорк. Это Бродвей.Гау ду ю ду!Я в восторге от Нью-Йорка города.Но кепчонку не сдерну с виска.У советских собственная гордость:на буржуев смотрим свысока.
6 августа — Нью-Йорк.
