Владимир Маяковский - Пощечина общественному вкусу
Уж не исполняется ли древнее пророчество: «Мор омертвит, падая, склоны гор, когда поцелуи восстанут на мечи, противоборствуя»?
Горе! Тогда темная участь предстоит нам, скитальцам, верным своему вождю и в изгнании. И тогда о своей участи мы давно уже читали в детских сказках. Сколько встреч, сколько чудесного!
Но они вбегают на площадку святилища. Следует и нам поспешать туда.
(Площадка перед изваянием Чумнобога под сенью, усыпанной черными камнями, стоящего держа руку на железном посохе. Черные губы блестят, помазанные свежей кровью.)
Пробегающие жрецы, окружающие вереницей в белых одеждах своего бога: «Прочь, безумная чернь!»
Главный жрец. Назад, смертный!
Девий-бог. Здесь нет смертного.
Жрецы. Увы, сблизилось то, что мы ожидали. Пора нам удивляться себе. Так как никому не известно более будущее, чем нам, но и мы остаемся верны року, и не вам, земные девушки, а богу Чумноусту достоит наш последний поцелуй. Мы совершаем древле обещанное и возвещанное. И не удивляйтесь нам, так как мы тоже заимствуем свои силы не у людей. Мы хотим быть достойными наших богов.
(Жрецы в белых одеждах быстро пробегают мимо бога и, целуя его в губы, скатываются вниз по ступеням мертвые.)
Девий-бог. Делайте свое последнее земное дело так, чтобы мы, наблюдая вас, могли удивляться вам и рассказывать о вас в песнях. Мы, не умирающие смотрим на вас, умирающих.
Знайте об этом.
Девы. Ах, опять среди нас воительница, сдерживающая до нужного времени неутолимых гончих. Видно, мы перед страшным.
Девий-бог. Да, мы перед величественным и накануне страшного.
Главный жрец. О, живые еще воины Чумноуста. Устремитесь в последний раз с отравленными устами на пришельцев, кто бы они ни были.
Девы. Что нам делать! Можем ли мы поднять мечи на старцев, устремившихся на нас с поцелуями.
О, какой ужасный рок сделал нас участниками в войне поцелуев и железа! Нет, уроним железо и, закрыв лицо руками, отдадимся неизбежному. (Делают это.)
Присутствующие. Уже умолк главный жрец, уже прозвучали закрывшие лицо руками, а жрецы все еще продолжают свой страшный бег мимо лобзающего кумира, и вот уже последний из них низвергся, скатываясь, с красными глазами, белой бородой, по ступеням храма. И все тихо. Одни стоят с завернутой в плащ головой или же с заслоненными от ужаса глазами, другой, с дерзко протянутой рукой, устремляется к кумиру, и тот падает, шатаясь, в бездну, и бородатый еврей с мешком змей, растерявшись, остается на месте. Но легким движением кто-то отсекает ему голову, и она лежит, шевеля веками, среди расползающихся с шипом змей.
А между тем подымаются снизу цари и воины.
А между тем жрец смотрит глазами безумными и печальными и тихо идет, потупя бороду, к пришельцу.
Тот смотрит загадочно-открыто, и жрец наклоняется к нему шептать тайну и вдруг, расхохотавшись, касается его уст своими. Но тот смеется. Жрец падает, откидываясь назад, на руки прислужников, и умирает. Но нет, этого еще нет. Это еще только наше воображение. Еще только отошел от кумира жрец и идет мимо стоящих неподвижно девушек с плащами на голове. К спокойно стоящему Девьему-богу идет он. И что будет? Дальше что! Несет он с потупленными глазами смерть и бледный и смеющийся будет, сражаясь, падать, встретив лобзание, или бежать. Но бежать он мог бы и раньше. Но у него нет оружия!
Да, мы видим, твоя близка казнь, и правит гончих твоя спутница! Медленно движется жрец, задерживаемый какой-то силой.
Но уже приходят цари, и уже бегут убийцы.
И куда бежать, когда спереди старец приближается с чумными устами, сзади напряженно дрожащие луки и прильнувшие к ним головы злых людей. Так закрыть голову плащом осталось ему.
Но что это? Падает на землю жрец, несший смерть, и невредим отрок и стоит не шевелясь.
Нарочно ли переменили цели стрелки, или это вина невидимой власти, изменившей верные луки?
Не знаем, бедные, но отрок стоит невредим, и уже цари приходят прикрывать его щитами.
И кто-то, не будучи в состоянии вынести происходящего, бросился в пропасть.
Цари. Свершилось. Обреченными выполнен заданный им урок, живые же смотрят на них и поучаются. Вы же, безумные юноши, сложите мечи и копья. Не вам дано право карать и миловать. Тот же, на кого направлена ваша молодая ярость, пусть уйдет отсюда в изгнание. Волны, которые бьются о подножие этой горы, донесут его до теплого моря, где в скитаньях со своими спутницами он найдет конец светлый и чудесный, какой возвещен ему в древних сказках. Спросите его, открывающие свои головы от плащей и рук, принимает ли он наш суд?
Девий-бог (подымая голову). Да.
Цари. Тогда спускайтесь к волнам, на которых качаются челны со всем нужным для вас.
(Девий-бог и латницы спускаются.)
(Цари остаются и смотрят на них.)
Памятник
Далеко на острове, где русской державеВновь угрожал урок или ущерб,Стал появляться призрак межавый,Стаи пугая робких нерп.Они устремлялись с плачем прочь,Белое пятно имея наездником.Меж тем как сверху слепо ночьИм освещала путь отзвездником.
Синеокая дочь молокан, Зорко красные губки, «Ишь, какой великан»! Молвив, пошла, поплыла в душегубке. Вон ладья и другая: Японцы и Русь. Знаменье битвы: грозя и ругая, Они подымают боя брус.
Тогда легли друг к другу лодки,Пушки блестели как лучины.Им не был страшен голод глоткиБездной развернутой пучины.
Рев волн был дальше, глуше Ревели, летели над морем олуши, Грузно освещая темь и белые, Как бы вопрошая: вы здесь, что делая?
Тюлени взглядывали глазами мужа,Отца многочисленного семейства.И голос волн был уже, тужеТочно застывали в священнодействииЗеленое море как нива ракитКогда закат и сиз и сив.Из моря плюется к небу китБез смысла темен и красив.Тогда суровые и гордые глазаУзнали близко призрак смерти,Когда увидали победы что лозаВ руках японцев и ею вертят.С коротким упорным смешком«Возвратись, к черноземному берегу чалиХочешь-ли море перейти пешком?»Японцы русскому кричали.И воины, казалось, шли ко дну.Смерть принесла с собой духи «смородина».Но они помнили ее одну.Далекую русскую родину!
По прежнему ветров пищали, В прах обращая громадные глыбы. Киты отдаленно пищали И пролетали летучие рыбы. Они походили на старушек, Завязанных глухим платком У которых новый выстрел из пушек, Заставит плакать по ком?
Но в этот миг сорвался, как ядро,Стоявший ка брегу пустынном всадник.И вот худое как ведроПошел ко дну морей посадник.
И русским выпал чести жребий На дно морское шли японцы. «Иди, иди» звал голос рыбий. Склонялось низко к морю солнце. Последний выстрел смерти взором На небе сумрачном блеснул И кто на волнах был сором Пошел ко дну, уснул И воины, умирая, трепетали. Они покорно принимали жизни беды (заложники) Но они знали, что они тали Грядущей русского победы. И всадник, кверху взмыл, исчез Его прочерчен путь к закату Когда текло, струясь, с небес На море вечернее злато
Меж тем наПеред изваяньем — создательКогда на отдых шел росам, инейМолниепутной окруженный цкой,. . . . . . . . . . . . . . .По прежнему блистал как зеркало валунВ себе отразив и страхование от кражиИ взоры неги серебряные лун.Но памятник был пустНа нем в тот миг стоял никто.И голос вещий вылетел из уст:Здесь дело с нечистью свито!Когда из облаков вдруг тяжко пал,Копытами ударив звонко в камень,Тот кто в могиле синей закопалТого, грозившего руками.
И ропот объял негодующе народ И памятник вели в участок Но он не раскрыл свой гордый рот И в лике скачущего застыл И оттираясь жирно, в сале Ему в участке предписали На площадь оную вернуться И пребывать на ней и впредь без гривы, дела, куцо. От конного отобрали медежа расписку, Отмеченную такой-то частью, И конь по прежнему склоняет низко Главу, зияющую пастью.
По прежнему вздымает медьПамятник зеркальный и блестящийРужье не перестает в руках иметь. . . . . . . . . . . . . . .Толпа беседует игривоВзором слабеющим взирает часовой на нихИ кто, нибудь подсмеиваясь над гривой,Советует позвать портних.И пленному на площади вновь тесно и узко.Толпа шевелится как зверя мех,Беседуют по французскиРаздается острый смех.
И и Э (Повесть каменного века)
