Антология - Поэзия Латинской Америки
Оборванная элегия
Я снова вспоминаю наших мертвых.
Той первой смерти нам не позабыть,хотя такой была она мгновенной,что не дала ни лечь, ни причаститься.Я слышу неуверенную палку,и шум переводимого дыханья,и звук шагов. Умерший на пороге.Недолог путь от лестницы до смерти,и времени едва хватает сесть,поднять лицо, найти глазами стрелкии удержать сознаньем: полвосьмого.И до сих пор я слышу, как часыупрямо отбивают шаг на месте,не уходя и вспять не возвращаясь.
Я снова вспоминаю наших мертвых.И ту, что умирала ночь за ночью,и медленная смерть ее былакак долгое прощание, как поезд,который все не может отойти.Все ловят губы ниточку дыханья,все ширятся зрачки, о чем-то просят,и, с лампы на меня перебегая,глаза ее впиваются в моитак жадно, словно душат их в объятьях,но взгляд мой, задыхаясь, ускользает,и прячется, и с берега следит,как тонет тело, тонет и теряетсоломинку спасительного взгляда.
Куда она звала меня? С собою?Наверно, смерть вдвоем — уже не смерть.Наверно, оттого и умираем,что с нами умереть никто не хочет,в глаза нам заглянуть никто не может.
Я снова вспоминаю наших мертвых.Того, кто вышел из дому и канул,и неизвестно, где он заблудился,куда забрел, в какую тишину.Но за столом семенным, вечерами,бесцветные пустоты наших паузили порой оборванная фраза,повисшая в молчанье паутинном,распахивают двери — перед ним.Слышны шаги. Идет. Остановился…И кто-нибудь из нас тогда встаети двери запирает понадежней.Но он упрям, он долго протестует.Он прячется среди зевков и стульев,в пустых углах и складках занавесок.Ведь он не мертв, он просто не вернулся.И протестует, как ни запирай.
Я снова вспоминаю наших мертвых.Их лица, повторенные моим,безглазые и пристальные взгляды, —не прячется ли в них моя разгадка,кровавый бог, который движет сердцем,и ледяной, по капле пьющий кровь?Их тишиной зеркально отраженный,я — их смертей живое продолженье,и — что скрывать — я их последний крах.
Я снова вспоминаю наших мертвых.Порочный круг мышления, все тот жеи завершенный там, откуда начат.Поток слюны, который станет пылью,неискренние губы, ложь за ложью,полынный привкус мира, безучастье,пустых зеркал абстрактные пучины,все то, что в час кончины остаетсяи ждет, и все, что кануло навеки, —все разом поднимается во мнеи хочет жить, и просит корку хлебаглоток воды, в которой отказали.Но нет воды, все высохло до дна.Изглодан хлеб, изжевана любовь,взамен нее невидимые прутьяи в клетке дрессированная сучкана пару с рукоблудом павианом,а что пожрал — тебя же пожирает,и в жертве обретаешь палача.Растоптанные дни, газетный мусоругар ночей, раскупоренных наспехи галстук поутру скользит удавкой:«Не злобься, клоп, ползи, встречай зарю…»
Пустынен мир, и нет конца пустынеи рай закрыт, и ни души в аду.
ХАЙМЕ САБИНЕС[200]
Перевод И. Копостинской
Медлительное, скорбное животное
Медлительное, скорбное животное…Таким живу. И был всегда такой.Скорбный с тех самых пор, когда схлестнулисьветер, пыль и вода.Я с незапамятных времен протягиваю руку богу.Скорбный, как очертанья этих скорбных горв ночи проклятого и злого одиночества,тяжелого, как забытье.Оно подкатывает к горлу,а струпья тишинысжимают, душат и снова отпускают.Скорбный, как этот голос скорбный,как будто он возник еще задолго до того,как зародилась жизнь.Который постепенно постигаем…Скорбный сам по себе, как эта ночьи до меня и после.А плоть моя точь-в-точь, как мой языкс далеких, незапамятных временпредчувствует, пророчит.Медлительный из глубины веков, покрытых мглой —Далекий, дальний, незнакомый голос —оттуда, где лишь покой небытия немой.Медлительное, скорбное животное.Таким живу. И был всегда такой.
Ты горе тащишь на плечах
Ты горе тащишь на плечах.В твоих карманах одна печаль,а под ногтями горькая земля могил,и кровоточат ссадины.Запавшие глаза обведены глубокой тенью —ее как будто впрыскивает ночь, впиваясьбесчисленными иглами.У тебя сердце выздоравливающего —беспомощное, неуклюжее, как новорожденный,и нежное, как яблоко.Идешь по улицам, присматриваясь, наблюдая…И ширится улыбка на губах.Ты чувствуешь себя, как первый житель на земле.Ведь ты воскрес. И для тебя вся эта улица, дома,деревья, дымка…И солнце, что вонзается и жжет,и зябкий вечер, наводящий на мыслио постели теплой и женщине.И ночь, которая любовно обнимаеттебя и книгу у тебя в руках.И утро дымное перед работой.Грохочущие глотки шумных фабрик.И распорядок канцелярий — тоскливый, как несварениежелудка. И влажность унавоженных конюшен,витрины бакалейных лавок,столпотворенье разноцветных тентов,приправленная борной кислотой вода контори ежедневная карболка мессы.И мудрость мусорщиков грустная. Все для тебя.Весь этот город любви, соблазнов, преступленийи упорядоченных сплошь безумств.И острая потребность кого-то отыскать,и одиночество в вечерней толчее…Библиотеки и бордели,кино, театры, стадионы,арены, танцплощадки,асфальт пустынный на рассвете, — все для тебя.И эти люди, и призраки людей.И те, вернувшиеся к жизни, и эти тени —они едят, передвигаются и веселятся,страдают, наслаждаются,болеют, умирают везде, где ты бываешь…И для тебя все эти сбившиеся в кучу руки,чтоб ты пожал их своими культями — руками,которые, конечно, тут же вырастут…Тебе дано все это, чтобы и ты себя отдали чтобы ты оставил свое изношенное телотам, где лежишь ничком в пыли и плачешь.И чтобы ты поднялся в твои тридцать три года,и чтобы ты играл с детьми своими и с народомво имя отца и святого духа,во имя горького сиротства и раненого духа,во имя славы той игры, в которую играет человек.
НИКАРАГУА
ХОСЕ КОРОНЕЛЬ УРТЕЧО[201]
Маленькая ода дядюшке Койоту[202]
Перевод В. Васильева
Среди животных дядюшка Койотне кто иной, как Дон Кихот.
Как одинокий пес, он не встречал привета,сын беззащитности, не забегал в стада,его чужая трогала беда,он жил прекрасною мечтою, но за этоиздевки и пинки терпел всегда.
Теперь он постоянный странникна тропах сказок самых странных.До фруктов он охотник был большой,притом не признавал в садах калиток,шкафов закрытыхи собственности, как на грех, чужой.Глотая запахи из деревенских кухонь,он угодил в капкан,и, жертва хитрости скупых крестьян,в кругу бранчливых злых старух ончуть не скончался, страхом обуян.
Так Дон Кихотишкою кухонным прозвалиКайота, рыцаря печали.Верша неправый суд,все были с ним безжалостны и грубы,ему спалили зад, повыбивали зубы,и в довершенье бед он прыгнул в пруд,в котором лунное увидел отраженьеи порешил, что это сыр.
Тут кончились его мученья:Койот земной покинул мири поселился в мире сказки.
Был наделен такою же судьбойкитайскийпоэт Ли Бо.
ПАБЛО АНТОНИО КУАДРА[203]
