Виктор Широков - Иглы мглы

1998

РОЖДЕСТВЕНСКИЕ СТРОФЫ

1Ко мне Господь подводит облако,держа, как лошадь, в поводу,и спрашивает: "Хочешь яблокоиль Вифлеемскую звезду?"А я оглядываюсь — околоплоды и звездочки висят,вот мимо облачко процокало;наверно, это райский сад.И я, такой неподобающетяжелый, стукнут по плечуи дружески, и чуть пугающе,и вот уже лечу, лечу…Первая строфа присниласьв ночь на Новый год2 января

2И зачем, скажи на милость,после всех невзгодпервая строфа присниласьв ночь на Новый год?В ней меня своим призналирайские друзья;словно накурился шмали,сам себя дразня.Было жаль со сном проститься,так тому и быть;что ж, проснулся — надо бриться,старый год забыть.Что там сон — пустяк, безделка…Жить бы не по лжи.Посмотрел, а на тарелкеяблоко лежит.3 января

ИЗ РОБЕРТА БЕРНСА

Жил-был капризнейший дурак,Бездумно жил, любил не так,Был слишком вежливым для драк,Позвольте сесть поближе;Он песнями набил рюкзакИ слез никак не слижет.Жил деревенской песни бард,Что городской толпе не рад,Он жаждал рифм, а не наград;О, проходи не мимо!Здесь, братской гордостью богат,Вздохну не хуже мима.Себе он вынес приговор,Читатель хроник, мыслей вор;Он с временем затеял спор,Бахвалясь дикой силой;Здесь пауза — и слез позорНад свежею могилой.Тюрьмы нередкий квартирант,На джин он променял талант,Был даже дома эмигрантС раздумьями своими;Под глупость не получишь грант,Лишь запятнаешь имя.Читатель, здесь повремени!Почти своим вниманьем дниЕго и руку протяни;Пусть был он непокорен;В том, что он жил и рос в тени,Есть, видно, мудрый корень.

5 января ЛЕРМОНТОВСКИЙ МОТИВ

Елене-Злате

Лазурь и золото — бессмертные цвета,возьмем мы их с тобою за основу,чтобы понять, откуда смелость та,с какой художник обращался к слову;с какою брался вновь за карандаш,едва дыша в прогибе нежных линий;и ты сегодня многое отдашь,чтоб разгадать явление эриний.

11 января СОНЕТ С КОДОЙ

Я битву с этой жизнью проиграли все же понимаю безотчетно:по крайней мере, хоть умру почетно:я жил, любил, боролся и страдал.Звезда моя, мой драгоценный лал,тобою восторгался я несчетно,а четно битым был или нечетноневажно, важно — выходил в финал.Недоедал порой, недосыпал,был обойден наградами, дарами,и все-таки я повстречался с вами,читатели, а значит, мой фиалбыл полон вдохновеньями, стихами,поистине волшебными духами,поэтому еще далек финал.

10 января ИЗ ОСКАРА УАЙЛЬДА

Из сумерек взвихренной рощиВлетел в луговой рассвет,Белея зубами, сверкая глазами,Мой фавн, нарушив запрет!Он пел, проскакав перелески,Плясать было тени не лень,И не знал я, что выслежу раньшеПесню или тень!О Ловец, поймай его тень мне!Соловей, излови хоть куплет!До сих пор, обезумев от пляски,Я напрасно ищу его след!

Малеевка, 29 июля ИЗ ОСКАРА УАЙЛЬДА

Свои цветы у каждого сезона:Нарцисс вздымает голову весной,Чтоб следом роза накопила зной,А осенью у астры все резоны;Пронзает крокус смело снег газона,И вновь деревья зашумят листвой,Земля опять покроется травойИ первоцвет взойдет во время оно.Лишь мы живем бессменно во грехе,На склоне лет мы вянем, чтобы властьПоследней ночи погасила дни?Амбиции, любовь, все искониТеряем, находя одну лишь сластьВ воспоминаний мертвых шелухе.

Малеевка, 30 июля ИЗ МАЛЕЕВСКОЙ ТЕТРАДИ ИЮЛЬСКИЙ КОЛОБРОД

Я вчера подсмотрел — между трав в огороде козлоногий сатир, чуть растерянный, бродит, временами вздыхает и вертит ромашку… Неужели природа допустила промашку? Неужели нет нимф и тем паче — нимфеток, и осталось лишь только откушать конфеток, и осталось лишь только на дамцов облизнуться и уснуть, чтоб в Аркадии снова проснуться…..Где купаются нимфы в ночном Геликоне, где сатиры топочут, как звонкие кони, где играют друг с другом в чехарду или салки, где за ними следят, испугавшись, русалки; где таится наш русский доморощенный леший за березы стволом, застыдившись, что пеший; где как мышка-норушка скользит бабка-ежка, рот зашив, потому что картавит немножко… Мой сатир чешет репу в ночном огороде, погадав на ромашке, успокоившись вроде; был бы грамотный, может быть, взялся за книжку, а поскольку долбак, то не сдержит отрыжку (он опять доотвалу наелся моркови от такой несусветной козлиной любови)… Я стоял полчаса, наблюдая за фавном, я ведь тоже такой же в томлении явном, я ведь тоже порой на ромашке гадаю и рюмашкой промашку свою запиваю. Я ведь тоже стучу каблуком по асфальту и никак не доеду на Кипр или Мальту, чтобы там поиграть в чехарду или салки, то ли денежек нет, то ли времени жалко; но зато я читаю различные книжки, там сатиры и нимфы порою в излишке, сам порою пишу или перелагаю и гадаю, гадаю, гадаю, гадаю… где очнусь и когда буду я знаменитым, как Уайльд или Китс, повсеместным пиитом, и меня будут тихо ненавидеть студенты за стишки, где описаны горе-моменты, особливо достанет ономатопея1, бесконечная, словно роман-эпопея… Что ж, наверное, хватит царапать бумагу, вот я кончу, остыну и вежливо лягу на кровать, разверну, может, свежий журнальчик, прикрывая слегка сатирический пальчик: вдруг откуда-то глянет ревниво супруга, почему я журнальчик листаю упруго, почему я писал о противном сатире, может, сам размечтался потренькать на лире, постучать по Малеевке звонким копытом и моркови халявной пожрать с аппетитом… Дорогая, я — пас, я давно отпастушил, у меня очи слепы и заткнуты уши, я не вижу ни нимф, ни тем паче нимфеток и терпеть не могу шоколадных конфеток. Я мечтаю… Но впрочем, уж это повторы и не надо, пожалуйста, свары и ссоры. Я сегодня устал от двойной вилланели, что Уайльд сочинил, возмечтав в самом деле об Аркадии, о божестве козлоногом… Я стихи перечел и подумал о многом, о соседе своем, на сатира похожем, о соседках-нимфетках с прыщавою кожей, об охранниках ражих, морковь стерегущих, о малеевских кущах… Ах, впрямь, это кущи! В них есть то, что Аркадии даже не снилось, это даже не чудо, а высшая милость непонятного органа вроде Литфонда, но сейчас повылазит ненужная фронда, что забьет чертовщину любую с налета, а я лучше посплю, мне сейчас неохота сон аркадский, малеевский, сон досточтимый, сон с грибами, купаньем, загаром, малиной променять на проблему навроде сортира, нет, уж лучше давайте опять про сатира…..Я вчера подсмотрел — между гряд в огороде козлоногий сатир без конца колобродит…

31 июля * * *

Сауна — это флора, фауна — это мы, любители разговора средь лета и средь зимы. А разговоры под пиво и под фисташки тож льются неторопливо, с правдой мешая ложь. Медленное лето, длительная зима порой налагают вето на изыски ума. Сауна малоподвижна, плавленым сядешь сырком; то ли дело: оближешь тело веником и парком. Фауна многоголова, лысоголова порой, выронишь красно слово, словно родился впервой. Словно сам снес яичко и закудахтал: "Ура!" Сауна — сад для птичек и предлог для пера. И предлог для восторга, и предлог для любви… Что ж, не судите строго описанья мои.

1 августа * * *

Домочадцы мои, домочадцы,алкоголики, тунеядцы,чукчи, немцы, мордва, чеченцы,кто з/к, а больше лишенцы,коногоны, крестьяне, шахтеры,нищета и, конечно, воры,"челноки", врачи, журналисты,инженеры, бомжи, артисты,доходяги, жертвы аборта,в общем, люди второго сорта,я люблю вас, всегда жалею,только вот сказать не умею.Подбираю нежнее слово,и выходит "Будьте здоровы!"Дай Бог нам и дальше встречаться!Будьте здравы, мои домочадцы!

2 августа ЗАКОН КОНФУЦИЯ

Живу в другой стране, почти что эмигрантом, но все не мыслю — вне, "с душою и талантом". Как Пушкин восклицал и как пытался Бродский, и я порой бряцал, порыв смиряя плотский. У. е. = е. у. Такая аксиома. А я ее е. у не по закону Ома. Вишь, вырос ротозей, забывший отчего-то закон Лавуазье и Бойля-Мариотта. Впрямь — с выпускным звонком, в вселенской карусели… Но есть один закон, непонятый доселе. Его твердит жена (открылся ей Конфуций). Жаль, этот пункт страна сняла из конституций. Припомню без труда, что не открылось Ому: "Не делай никогда того-сего другому, чего б не пожелал себе ты сам, родимый". Такой простой финал, но точный и любимый.

2 августа ЛЕТНЕЕ-ЛЁТНОЕ

Мы с тобою шли, похохатывая, по траве вдоль речного откоса. То ли замшевые, то ли бархатные барражировали стрекозы. Точно малые вертолетики иногда на цветы садились. Древнерусская ли экзотика или просто природы милость. Солнце нас припекло по-летнему. Пахло так, как на сеновале. То ли бархатные, то ль вельветовые мимо бабочки пролетали. И махали китайским веером: сложат крылышки и разложат… Поначалу ты мне не верила и едва ли верила позже. Что ж, забудем, что было давеча, сердце тает, хоть не из воска… Огнекрылая ты, моя бабочка! Фиолетовая стрекозка!

4 августа МИМИЧЕСКИЙ СОНЕТ

Смешное дело, все мои намекина подлинность и первородство чувствлишь вскрыли искушенье подоплекиприльнуть к давно знакомому плечу.Так вот к чему вели твои уроки,гасить во тьме зажженную свечуи, как таблетки, проглотить упрекине научился, вряд ли научусь.В канат совью канатчиковы строки,а значит, хоть на время замолчу,и все свои банальные порокиподставлю стричь врачу иль палачу.И все-таки не надо вновь о проке,и так я всею мимикой кричу.

6 августа АПОЛОГИЯ

Господа, если каждая божья шваль любит и себя возомнить пытается, значит, партия сыграна, дело — швах, и гарема стражникам отрубаются причиндалы. Впрочем, болезным, им петь и плакать, и рвота не возбраняется, если вдруг топор оказался тупым или железобетонными яйца. Я прополз, прошел и проехал одну шестую часть невесть кем надутого шарика, плыл по лужам и чуть не пошел ко дну от присосавшегося ночью комарика. Всех нас не милует комариная любовь, от комарья, как от ворья, нет продыху. Я разбил в кровь левую бровь во время якобы летнего отдыха. Ранним утром нечесаный, злой, пытаюсь плевать со своего балкона, ан нет слюны… Боже мой, полон рот какого-то поролона. В номере нет никакой воды. Электричества нет. Мол, не обессудьте, если хотите заслужить "Труды и дни" хотя бы после смерти живите как люди обычные, то есть цивилизационных благ не вкушайте, и так вкусили изрядно меду, и алкайте почаще не дворец, а — барак. Жабрами хлебайте природу. Что ж, согласен, ведь время мое началось до гибели последнего фараона, и коммунистическое воронье не валило на него издержки вранья и трона не раскачивало… Шла как корабль страна в светлое будущее, которое оказалось темным. Век кончается, хочешь не хочешь — страда, а урожай не случился… Заменим терном сорго, пшеницу, рис, овес, ячмень, впрочем, скорее заменим венцом терновым или колючей проволокой, чтобы новый день нового тысячелетия был хоть капельку новым. Капелькой новой крови пророка иль хотя бы историка — для пресловутой справки и точки отсчета, иначе прошлая гниль уцелеет в дем. переплавке. Век дембельнул. Чего с него взять — дебил! Вот и добился и ускользнул от казни. Длился, тянулся, мучился и давил, в свою очередь муча того, кто душой отказник. Кто с рождения узник, знать, мазохист, даром, что едва ли читал Мазоха… Неужели новый путь столь же тернист и пятниста эпоха? Леопарды выбиты, но зато в пандан чучелам маршируют униформисты. Сколько раз я складывал чемодан, но не решался пересадиться… И так садисты ручки свои приложили к моей судьбе выспреннего и столь наивного человека, думающего искренне, что в себе сохранил идеалы века. Рано сегодня проснулся мужик-сова. Хлопаю веками, силясь понять спросонья собственные, идущие горлом слова, чтобы в конце концов спрессован в плотный куплет, в букет неувядших фраз не полевых, а скорее — с речных откосов, бился цветной огонь и уже не гас от всевозможных ветров-вопросов. Кто задает их? Сами себе иль Бог на пути к самому себе, абсолюта ожидая в чехарде любых дорог в виде точки или салюта, что всего лишь взрыв точки и точек разлет… Я по-прежнему люблю твои брови разлетом. Господа, почему никто не поет? Надо петь и выпить перед улетом в новый день. Он заждался, когда же старт. Он исполнен, если не надежды, то хотя бы азарта. Среди всех географических карт я предпочитаю рассматривать гадальные карты. Дайте, дайте мне колоду Таро! Отыщу свое созвездие Зодиака. Мне плевать, что предсказание старо. Я каждый миг неодинаков. Господа, если каждая божья шваль так себя любит, а не в себе Бога, значит, все повторится, как встарь, будем жить плоско и убого. Партия сыграна. Новые партии вряд ли сумеют быть столь многолюдными. Век начинается. Тысячелетие. Совершим же обряд крещения и склонимся над лютнями. Музыки, больше музыки! Голый звук был до слов, как сказал якобы всезнающий Рабинович. А что было до крестных мук, не знает ни раввин, ни поп, ни попович. Радуги, больше радуги! Небесных стропил под новую крышу старого мирозданья. Своим отъездом из страны я бы лучше скрепил подлинность и силу своего признанья. Отечеству. Уехать бы из страны, а я всего навсего из дома творчества перевожу себе в квартиру запасные штаны и записанные наспех пророчества. Не случилось. Испугался. Уже не суметь жизнь переписать заново. Что ж, еще остается смерть вроде экзамена. Еще остается рулетка. Она, как и положено, чисто русская. Непредсказуемая, как моя страна, где традиционна лишь водка с закускою в виде занюханного рукава. Надеюсь, что это еще далекое будущее. Что предъявлю Богу? Слова, слова, слова. Надеюсь, не самое худшее.

Малеевка, 6 августа ДВА СОНЕТА

1Я размышляю часто: "Почемуне удалась мне все же лит. карьера?Как будто есть талант, своя манера,нашел с годами костыли уму".И все-таки никак я не пойму:не кирпичи, не бревна, а фанеравоздвигнута навроде стен, примераяснее нужно ль? Сам себя в тюрьмузагнал — таков итог… Какого херавсю жизнь истратил, ежели в домуне Муза, а зловредная мегеранатягивает на плечи суму,и, как свеча, истаивает вера,душа скулит, предвосхищая тьму?

2Мой дом, мой сад, где мысли как цветыветвятся и головками кивают…Мне бабушка твердила в детстве: "Бают,один Господь лишь воплотить мечтыспособен, и зачем решился тытворить стихи, в них гласные зияюткак раны ножевые, убиваютнеосторожно ждущих красоты,а главное, что люди не прощаюти после смерти — выдернут листыиз Книги Жизни и легко сжигают…Согласные похожи на кресты…А уж при жизни-то ругмя ругают…"Решения досужие просты.

16 августа СЛЮНИ АПОЛЛОНА

В доме Шехтеля — посольство Уругвая… Там однажды мне привиделась нагая то ли нимфа, то ль дриада, то ль русалка… Я впотьмах не разглядел, и очень жалко, что не знаю, когда выдастся мгновенье, чтобы снова заглянуть в стихотворенье, где дом Шехтеля стоит, ни шагу с места, в ожиданье большевистского ареста (и такое было чудное мгновенье…) Корвалолом заглушив сердцебиенье, боль зубную чистым спиртом заглушая, я мечтаю снова диву Уругвая встретить в сумерках, мне даже знать не надо, кто она: русалка, нимфа иль дриада… Лишь бы вновь ко мне тянулись ветки-руки, лишь бы взгляд мелькнул, мои уменьшив муки, и луна светила, видеть помогая, как танцует красота любви нагая в тихом дворике закрытого посольства, проявляя на мгновенье хлебосольство, утоляя мой порыв… Какое чудо знать, что может просочиться из-под спуда низких истин влага выдумки, живая родниковая вода… Из Уругвая привезли ее? Я думаю: едва ли, ни к чему чужим аршином мерить дали, ни к чему черпать чужую воду ситом, чужестранца убеждая сном забытым, сном неясным, чуть мерцающим, как блики расшалившейся луны, чьи ласки дики… "Это я-то чужестранец?" — я подумал, и мгновенно из-под арки ветер дунул, ветер злобный, обдирающий одежды и в пандан мои последние надежды… Огляделся я, очнулся, нет русалки или нимфы, иль дриады… Лишь вразвалку ходит двориком обычная ворона… Вот тебе, поэт, подарок Аполлона! Вот тебе, мой друг, сегодняшняя муза! Был ты жителем Советского Союза, а сейчас глядишь, страны не узнавая, на пустынное посольство Уругвая. Ночь, хоть выколи глаза, как пел ты в песне днем ли, ночью ль, пробегаючи по Пресне, повторяя с постоянством попугая, как пленительны мартышки Уругвая. Первокурсником, очкариком, салагой, вечно с книжкою под мышкой, не со шпагой. А с чего тогда подался в Дон-Кихоты, если драться с ветряками нет охоты? Ветер времени, порывистый и резкий, режет память на короткие отрезки, режет яростно, ему совсем не жалко то ли нимфу, то ль дриаду, то ль русалку, и меня, уже беззубого, кромсает и во дворик лунодольками бросает… Подбирай скорей, ворона, эту падаль, а чего тебе иной кормежки надо ль, клюй да клюй себе уже не понарошку, попривыкнешь и зажалуешь кормежку. Я мечтал когда-то в детстве: великаном буду я и Прометеем, может, стану… Что ж, увы, не вышло что-то в Прометеи, медным тазом принакрылись все затеи, и луна сейчас сияет медным тазом, как циклоп своим последним третьим глазом… Что не стал я Прометеем — эка вона, клюет печень не орел мне, а ворона… Зарастает ночью мясом диким печень, ну а днем опять по-новой, дескать, нечем заслониться, руки связаны, придурок, жизнь сгорела, как табак, соси окурок, едкий дым пускай расхлябанным хлебалом… Что ж, порой покуришь, выпьешь… И навалом снова радости, и ты как прежде молод, утолив души бессонной блажь и голод… Огляделся я, очнулся — мрак и морось, нет луны и даже ветви мерзнут порознь, и, увы, давно исчезла стервь нагая, то ли нимфа, то ли блядь из Уругвая… Я стою, держусь руками за решетку, ноги сами то и дело бьют чечетку, а на плешь мою, как слюни Аполлона, что-то скользкое оставила ворона.

5 сентября РОССИЙСКИЕ КАТАКЛИЗМЫ

"Не жди, чтобы цвела страна…"