Виктор Широков - Иглы мглы

1997

Эти вросшие мочки ушей,эти волчьи несытые взгляды…Быстро-быстро крест-накрест зашей,бедной памяти больше не надосохранять дорогие черты,облик той, что глядела по-волчьииз раствора сплошной темноты,из воронки ворованной ночи…

Анне

Архитектура осени проста:оголены распахнутые ветки,и существо пожухлого листалетит на землю, выживая редко.Сырое небо метлами деревметет до новой зелени округа,а мы, на милость поменявши гнев,круглогодично влюблены друг в друга.Когда и нас, отживших, понесет,как листья, ветер страшного прощанья,ты вспомнишь этот високосный годи все его пустые обещанья.

Как дьявол ни похохатывал,вращая злокозненный вал,"Записки об Анне Ахматовой"ХХ век прочитал.Здесь честно каждому выданаоценка за каждый час,обетами и обидамиуже не смущая нас.Зачислены в собеседники,раскрутим событий нить…Наследники мы, наследники…Самим бы не наследить!

Г. Адамовичу

Там солнца не будет… Конечно, там будет сплошная луна прожектором жутким беспечно светить, как велел сатана. Там будет чужое светило над ртутно-безмолвной водой искать средь прибрежного ила хоть оттиск ступни молодой. Не греет улыбкой обманной чужого огня торжество… Там Вронский не встретится с Анной и Анна простит не его. Я буду качаться распятый, конечно же, вниз головой, но будет ли это расплатой, последней расплатой с судьбой? Как мухи, жужжа, на варенье стремятся, оставишь едва, на мертвое стихотворенье слетятся, воняя, слова. Что ж, каждое слово отдельно, наверное, вправе желать себе подслащенной молельни, а вместе б их век не видать. Всесильной рукой остановлен бессмертной души маховик, и в дыры разрушенной кровли кривится бессмысленный лик. Заслуженный отдых… Конечно, на то и копилась вина, чтоб жутким прожектором вечно светила там злая луна.

Глаз хризопраз, и лес волос, и шеяФарфоровая, и тепло рукиЕдинство их рассудку вопрекиТебя моложе делает, нежнее.О, небеса! Какой здесь вид! Шалею.Нельзя не восхититься, до тоскиНельзя не озвереть — две-три строкиЯ подарить потом тебе сумею.Но как же ненасытен я с тобой:Твоей улыбке не страшна остудаЗнак острого ума, любви святой;Мне не страшны любые пересуды,Мой слух распахнут настежь, Боже мой,Твой голос я ловлю: ах, что за чудо!

Ближе, ближе, страстьСтисни влажной теньюБлиже, ближе, страсть!Дай мне искупленье!Ближе, ближе, сластьВ луговой постелиБлиже, ближе, сласть!Встретиться успели!Ближе, ближе, блажь,Жги дыханьем жизни,Ближе, ближе, блажьВ сердце солнцем брызни!Что ж, что чувств угарМигом улетает,Наслажденья жарБыстро угасает.Только б не забытьСчастье близко, близко!И нельзя любитьБез шального риска!Ближе, пусть к утруЗадохнусь от страстиЕсли я умру,Я умру от счастья!

Как много бардов зряшно золотитВремен упадок! К вящей из досадТо, что подобной пище был я рад;Уж лучше б я оглох или отитМеня отвлек от песенных харит,Я так устал от чувственных рулад;С бесстыдством дело не пойдет на лад,Как только не отбили аппетит!Прислушайся, что только ни принесНам вечер: листьев шепот, пенье птиц,Журчанье вод и шелесты страниц,Звон колокола и обрывки фраз;И как бы время ни валило ниц,Все-все гармонию рождает в нас.

Вращая томно глазками, сидят,Грызут печенье, устремивши взглядВ пространство, подавляют вздох с трудом,Забыв про чай, про аппетит, про дом;Скрестивши руки, сдерживая крикОгонь погас, нет угля, случай дик;Нет, чтоб позвать служанку, позвонив.Поодаль муха тонет в молоке,А где гуманность, тоже вдалеке?Нет-нет, вот Вертер ложечку возьметИ вовремя от гибели спасет;Чуток хлопот, и вот уже в полетСтремится муха, прочь от страшных вод.Ромео! Встань, нагар со свеч сними,Цветной капустой расползлись они.О, свечный саван! — То намек, что мнеПора в дом 7, на южной стороне."Увы мне, друг, какой у вас сюртук!Что за портной?" — "Простите, недосугОтветить. Я не знаю, что сказать.Где б мог он жить? Могу лишь повторять,Что я не знаю. Он, к моей беде,Жил в Вэппинге, а может жить везде".

1Вновь бабье лето, и закатный лучзазывно золотит дерев верхушки,и я чешу проплешины макушкии думаю, что я еще могуч,поскольку навестил Кастальский ключ,читал, переводил стишок о мушке,попавшей в чай, но спасшейся из кружки…А, впрочем, я, мой друг, не так везуч.Не платят денег мне который год,я позабыл и думать о зарплате,в стране — то гололед, то недород,а то — переворот; какой палатени заседать — все окромя острот,не услыхать о суке-демократе.

2Еще вчера я говорил с тобойо Блоке, о Горации, о Боге;так были мысли плоски и убогии перла серость, точно на убой.Наверно, так назначено судьбой:и наши встречи на ночной дороге,и темы разговоров, чтоб в итогенас после смерти осуждал любой.Мол, недотепы, что с убогих взять,толкуют то, чего не понимают.Другое дело — подлинная знать,элита (как сегодня называют).Браток, ты понапрасну сил не трать.Ты прав, хотя за это убивают.

3Ночная лампа далеко видна,и на нее летит любая нечисть,а если из итога пламя вычесть,то ни покрышки не сыскать, ни дна.Тут логика простая не годна,за что светильнику такая почесть?Что ж, и уроду достается певчесть,а мне — моя великая страна.Вот и сижу за письменным столом,забывшись в стихотворческом азарте,мой кабинет, странноприимный дом,шатается, словно бегун на старте,и вы его отыщете с трудом,но дайте время — нанесут на карте.

Опять столицу промывает дождь, отвратно на душе, и небо серо, похмельная снедает тело дрожь, азарт упал до нижнего предела. Я скис, как пожилое молоко. Одряб, как яблоко, оббитое о землю. И мысли об искусстве далеко, да я им, собственно, почти не внемлю. Мне только б продержаться пару дней, вдруг среди туч покажется светило; пусть будет голодней и холодней, но только б вдохновенье накатило. Я простоквашу чувств хочу отжать и спрессовать хотя б таблетку сыра… Опять непредсказуема, как блядь, погода, и в ботинках тоже сыро. Вот так всегда. Великая страна найти не может в гражданах опоры. И на Кавказе вялая война, и на Балканах клацают затворы. Писатель Эдичка, влюбленный в автомат, стреляет по врагам, как будто в тире; его коллега, "маленький де Сад", с досады стены пачкает в сортире. Мой тезка, он, конечно, преуспел и многое переиздал с избытком, но будет на него прострел — пострел ужо поплачет и походит жидко. Однообразно с осенью, как раз, чтобы в столетье эдак XXIII-м его переиздали в сотый раз и не читали даже в школе дети. Мой ритм напомнил про виолончель, гудящую, как ель, и то — как скрипки, навроде птиц, за тридевять земель спешат, от канифоли знойной липки. Прибавил дождь, но все-таки, как встарь, неподалеку женщина смеялась, и в кожу также вкраплен был янтарь… Когда б внутри погода не сменялась, тогда была бы точно благодать и солнечно любое время года, а я б не напивался вдругорядь, страшась неотвратимого исхода.

История не терпит грима. Оставим для актеров грим. Великое неповторимо, Пермь и Москва, Париж и Рим… Порывом яростного ветра натянут до отказа трос времени, цепь километров… Я вновь вне дома. Я — в метро. Как поршень, поезд по туннелю мчит, воздух пред собой гоня… Вот так и езжу всю неделю, нет передышки у меня. Забавное, однако, сходство: инъекция чужой судьбы опять лишает первородства и отучает от ходьбы. Подачка тоже ждет отдачи… Не хочешь, ситный друг, в ебло, чтобы от истины ходячей вдруг стало больно и светло? Затем и лупят по кресалу, чтоб запалить поярче трут, чтобы почаще воскресала любовь, преображая труп ходячий, едущий, едящий, берущий с боем рубежи… Живи, мой милый, настоящим, а прошлым вряд ли стоит жить. Великое неповторимо, в одном-единственном числе и Нотр-Дам, и дамы Рима, и каждый листик на земле. И ты, такой несовершенный, сумел пробиться на авось, сумел… но в качестве мишени, пробитый временем насквозь.

"Кругом измена, трусость и обман",писал последний русский император.Внезапно перед ним разверзся кратер,и ссыпалась империя в карманвременщиков… Сейчас телеэкраннадежней оболванит, чем ротатор;телелистовки падают в фарватерслучайных связей разведенных стран.Я сяду на продавленный диван,под телевизор захраплю, как трактор,тем самым проявляя свой характер,струной звенящий сквозь сплошной туман."Россия, мати, что там за бугром?"Знакомый погрохатывает гром.

1998