Николай Гумилев - Глоток зеленого шартреза

Из книги «ШАТЕР»

Оглушенная ревом и топотом,Облеченная в пламя и дымы,О тебе, моя Африка, шепотомВ небесах говорят серафимы.

И, твое раскрывая Евангелье,Повесть жизни ужасной и чудной,О неопытном думают ангеле,Что приставлен к тебе, безрассудной.

Про деянья свои и фантазии,Про звериную душу послушай,Ты, на дереве древнем ЕвразииИсполинской висящая грушей.

Обреченный тебе, я поведаюО вождях в леопардовых шкурах,Что во мраке лесов за победоюВодят полчища воинов хмурых;

О деревнях с кумирами древними,Что смеются улыбкой недоброй,И о львах, что стоят над деревнямиИ хвостом ударяют о ребра.

Дай за это дорогу мне торнуюТам, где нету пути человеку,Дай назвать моим именем чернуюДо сих пор неоткрытую реку;

И последнюю милость, с котороюОтойду я в селенья святые:Дай скончаться под той сикоморою,Где с Христом отдыхала Мария.

Здравствуй, Красное море, акулья уха,Негритянская ванна, песчаный котел!На утесах твоих вместо влажного мхаИзвестняк, словно каменный кактус, расцвел.

На твоих островах в раскаленном песке,Позабыты приливом, растущим в ночи,Издыхают чудовища моря в тоске:Осьминоги, тритоны и рыбы-мечи.

С африканского берега сотни пирогОтплывают и жемчуга ищут вокруг,И стараются их отогнать на востокС аравийского берега сотни фелук.

Если негр будет пойман, его уведутНа невольничий рынок Ходейды в цепях,Но араб несчастливый находит приютВ грязно-рыжих твоих и горячих волнах.

Как учитель среди шалунов, иногдаОкеанский проходит средь них пароход,Под винтом снеговая клокочет вода,А на палубе – красные розы и лед.

Ты бессильно над ним; пусть ревет ураган,Пусть волна как хрустальная встанет гора,Закурив папиросу, вздохнет капитан:«Слава Богу, свежо! Надоела жара!»

Целый день над водой, словно стая стрекоз,Золотые летучие рыбы видны,У песчаных серпами изогнутых косМели, точно цветы, зелены и красны.

Блещет воздух, налитый прозрачным огнем,Солнце сказочной птицей глядит с высоты:– Море, Красное море, ты царственно днем,Но ночами вдвойне ослепительно ты!

Только тучкой скользнут водяные пары,Тени черных русалок мелькнут на волнах,Нам чужие созвездья, кресты, топорыНад тобой загорятся в небесных садах.

И огнями бенгальскими сразу мерцатьНачинают твои колдовские струи,Искры в них и лучи, словно хочешь создать,Позавидовав небу, ты звезды свои.

И когда выплывает луна на зенит,Ветр проносится, запахи леса тая,От Суэца до Баб-эль-Мандеба звенит,Как Эолова арфа, поверхность твоя.

На обрывистый берег выходят слоны,Чутко слушая волн набегающих шум,Обожать отраженье ущербной луны,Подступают к воде и боятся акул.

И ты помнишь, как, только одно из морей,Ты исполнило некогда Божий закон,Разорвало могучие сплавы зыбей,Чтоб прошел Моисей и погиб Фараон.

Как картинка из книжки старинной,Услаждавшей мои вечера,Изумрудные эти равниныИ раскидистых пальм веера.

И каналы, каналы, каналы,Что несутся вдоль глиняных стен,Орошая Дамьетские скалыРозоватыми брызгами пен.

И такие смешные верблюды,С телом рыб и с головками змей,Как огромные древние чудаИз глубин пышноцветных морей.

Вот каким ты увидишь ЕгипетВ час божественный трижды, когдаСолнцем день человеческий выпитИ, колдуя, дымится вода.

К отдаленным платанам цветущимТы приходишь, как шел до тебяЗдесь мудрец, говоря с Присносущим,Птиц и звезды навек полюбя.

То вода ли шумит безмятежноМежду мельничных тяжких колес,Или Апис мычит белоснежный,Окровавленный цепью из роз?

Это взор благосклонный ИзидыИль мерцанье встающей луны?Но опомнись! Растут пирамидыПред тобою, черны и страшны.

На седые от мха их уступыНочевать прилетают орлы,А в глубинах покоятся трупы,Незнакомые с тленьем, средь мглы.

Сфинкс улегся на страже святыниИ с улыбкой глядит с высоты,Ожидая гостей из пустыни,О которых не ведаешь ты.

Но, Египта властитель единый,Уж колышется нильский разливНад чертогами Елефантины,Над садами Мемфиса и Фив.

Там, взглянув на пустынную реку,Ты воскликнешь: «Ведь это же сон!Не прикован я к нашему веку,Если вижу сквозь бездну времен.

Исполняя царевы веленья,Не при мне ли нагие рабыПо пустыням таскали каменья,Воздвигали вот эти столбы?

И столетья затем не при мне лиХороводы танцующих жрицКрокодилу хваления пели,Перед Ибисом падали ниц?

И, томясь по Антонии милом,Поднимая большие глаза,Клеопатра считала над НиломПробегающие паруса».

Но довольно! Ужели ты хочешьВечно жить средь минувших отрад?И не рад ты сегодняшней ночиИ сегодняшним травам не рад?

Не обломок старинного криптаПод твоей зазвеневший ногой, –Есть другая душа у ЕгиптаИ торжественный праздник другой.

Точно дивная Фата-Моргана,Виден город у ночи в плену,Над мечетью султана ГассанаМинарет протыкает луну.

На прохладных открытых террасахЧешут женщины золото кос,Угощают подруг темноглазыхИмбирем и вареньем из роз.

Шейхи молятся, строги и хмуры,И лежит перед ними Коран,Где персидские миниатюры –Словно бабочки сказочных стран.

А поэты скандируют строфы,Развалившись на мягкой софеПред кальяном и огненным кофеВечерами в прохладных кафе.

Здесь недаром страна сотворилаПоговорку, прошедшую мир:– Кто испробовал воду из Нила,Будет вечно стремиться в Каир.

Пусть хозяева здесь – англичане,Пьют вино и играют в футбол,И Хедива в высоком ДиванеУж не властен святой произвол!

Пусть! Но истинный царь над страноюНе араб и не белый, а тот,Кто с сохою или с бороноюЧерных буйволов в поле ведет.

Хоть ютится он в доме из ила,Умирает, как звери в лесах,Он любимец священного НилаИ его современник – феллах.

Для него ежегодно разливыЭтих рыжих всклокоченных водЗатопляют богатые нивы,Где тройную он жатву берет.

И его ограждают порогиПолосой острогрудых камнейОт нежданной полночной тревоги,От коротких нубийских мечей.

А ведь знает и коршун бессонный:Вся страна – это только река,Окаймленная рамкой зеленойИ другой, золотой, из песка.

Если аист задумчивый близкоПоселится на поле твоем,Напиши по-английски запискуИ ему привяжи под крылом.

И весной на листе эвкалипта,Если аист вернется назад,Ты получишь привет из ЕгиптаОт веселых феллашских ребят.

Все пустыни друг другу от века родны,Но Аравия, Сирия, Гоби –Это лишь затиханье сахарской волны,В сатанинской воспрянувшей злобе.

Плещет Красное море, Персидский залив,И глубоки снега на Памире,Но ее океана песчаный разливДо зеленой доходит Сибири.

Ни в дремучих лесах, ни в просторе морей –Ты в одной лишь пустыне на светеНе захочешь людей и не встретишь людей,А полюбишь лишь солнце да ветер.

Солнце клонит лицо с голубой вышины,И лицо это девственно юно,И, как струи пролитого солнца, ровныЗолотые песчаные дюны.

Всюду башни, дворцы из порфировых скал,Вкруг фонтаны и пальмы на страже,Это солнце на глади воздушных зеркалПишет кистью лучистой миражи.

Живописец небесный вечерней поройУ подножия скал и растенийНа песке, как на гладкой доске золотой,Расстилает лиловые тени.

И, небесный певец, лишь подаст оно знак,Прозвучат гармоничные звоны –Это лопнет налитый огнем известнякИ рассыплется пылью червленой.

Блещут скалы, темнеют под ними внизуДревних рек каменистые ложа.На покрытое волнами море в грозу,Ты промолвишь, Сахара похожа.

Но вглядись: эта вечная слава песка –Только горнего отсвет пожара.С небесами, где легкие спят облака,Бродят радуги, схожа Сахара.

Буйный ветер в пустыне второй властелин.Вот он мчится порывами, точноСредь высоких холмов и широких долинДорогой иноходец восточный.

И звенит и поет, поднимаясь, песок,Он узнал своего господина.Воздух меркнет, становится солнца зрачокКак гранатовая сердцевина.

И, чудовищных пальм вековые стволы,Вихри пыли взметнулись и пухнут,Выгибаясь, качаясь, проходят средь мглы,Тайно веришь – вовеки не рухнут.

Так и будут бродить до скончанья веков,Каждый час все грозней, и грознее,Головой пропадая среди облаков,Эти страшные серые змеи.

Но мгновенье… отстанет и дрогнет одна,И осядет песчаная груда.Это значит – в пути спотыкнулась онаО ревущего в страхе верблюда.

И когда на проясневшей глади равнинВсе полягут, как новые горы,В Средиземное море уходит хамсинКровь дурманить и сеять раздоры.

И стоит караван, и его проводникВсюду посохом шарит в тревоге,Где-то около плещет знакомый родник,Но к нему он не знает дороги.

А в оазисах слышится ржанье коняИ под пальмами веянье нарда,Хоть редки острова в океане огня,Точно пятна на шкуре гепарда.

Но здесь часто звучит оглушающий вой,Блещут копья и веют бурнусы.Туарегов, что западной правят страной,На востоке не любят тиббусы.

И пока они бьются за пальмовый лес,За верблюда иль взоры рабыни,Их родную Тибести, Мурзук, ГадамесЗаметают пески из пустыни.

Потому что пустынные ветры гордыИ не знают преград своеволью,Рушат стены, сады засыпают, прудыОтравляют белеющей солью.

И, быть может, немного осталось веков,Как на мир наш, зеленый и старый,Дико ринутся хищные стаи песковИз пылающей юной Сахары.

Средиземное море засыпят они,И Париж, и Москву, и Афины,И мы будем в небесные верить огни,На верблюдах своих бедуины.

И когда наконец корабли марсианУ земного окажутся шара,То увидят сплошной золотой океанИ дадут ему имя: Сахара.

Стаи дней и ночейНадо мной колдовали,Но не знаю светлей,Чем в Суэцком канале,

Где идут кораблиНе по морю, по лужам,Посредине землиКараваном верблюжьим.

Сколько птиц, сколько птицЗдесь на каменных скатах,Голубых небылиц,Голенастых, зобатых!

Виден ящериц ройЗолотисто-зеленых,Словно влаги морскойСтынут брызги на склонах.

Мы кидаем плодыНа ходу арапчатам,Что сидят у воды,Подражая пиратам.

Арапчата орутТак задорно и звонко,И шипит марабутНам проклятья вдогонку.

А когда на пескиНочь, как коршун, посядет,Задрожат огонькиВпереди нас и сзади;

Те красней, чем коралл,Эти зелены, сини…Водяной карнавалВ африканской пустыне.

С отдаленных холмов,Легким ветром гонимы,Бедуинских костровК нам доносятся дымы.

С обвалившихся стенУ изгибов каналаСлышен хохот гиен,Завыванья шакала.

И в ответ пароход,Звезды ночи печаля,Спящей Африке шлетПереливы рояля.

Ах, наверно, сегодняшним утромСлишком громко звучат барабаны,Крокодильей обтянуты кожей,Слишком звонко взывают колдуньиНа утесах Нубийского Нила,Потому что сжимается сердце,Лоб горяч, и глаза потемнели,И в мечтах оживленная пристань,Голоса смуглолицых матросов,В пенных клочьях веселое море,А за морем ущелье Дар-Фура,Галереи-леса КордофанаИ великие воды Борну.

Города, озаренные солнцем,Словно клады в зеленых трущобах,А из них, как грозящие руки,Минареты возносятся к небу.А на тронах из кости слоновойВосседают, как древние бреды,Короли и владыки Судана;Рядом с каждым, прикованный цепью,Лев прищурился, голову поднялИ с усов лижет кровь человечью,Рядом с каждым играет секиройТолстогубый, с лоснящейся кожей,Черный, словно душа властелина,В ярко-красной рубашке палач.

Перед ними торговцы рабамиСвой товар горделиво проводят,Стонут люди в тяжелых колодках,И белки их сверкают на солнце,Проезжают вожди из пустыни,В их тюрбанах жемчужные нити,Перья длинные страуса вьютсяНад затылком играющих коней,И надменно проходят французы,Гладко выбриты, в белой одежде,В их карманах бумаги с печатью,Их завидя, владыки СуданаПоднимаются с тронов своих.

А кругом на широких равнинах,Где трава укрывает жирафа,Садовод Всемогущего БогаВ серебрящейся мантии крыльевСотворил отражение рая:Он раскинул тенистые рощиПрихотливых мимоз и акаций,Рассадил по холмам баобабы,В галереях лесов, где прохладноИ светло, как в дорическом храме,Он провел многоводные рекиИ в могучем порыве восторгаСоздал тихое озеро Чад.

А потом, улыбнувшись, как мальчик,Что придумал забавную шутку,Он собрал здесь совсем небывалых,Удивительных птиц и животных.Краски взяв у пустынных закатов,Попугаям он перья раскрасил,Дал слону он клыки, что белееОблаков африканского неба,Льва одел золотою одеждойИ пятнистой одел леопарда,Сделал рог, как янтарь, носорогу,Дал газели девичьи глаза.

И ушел на далекие звезды –Может быть, их раскрашивать тоже.Бродят звери, как Бог им назначил,К водопою сбираются вместеИ не знают, что дивно-прекрасны,Что таких, как они, не отыщешь,И не знает об этом охотник,Что в пылающий полдень таитсяЗа кустом с ядовитой стрелоюИ кричит над поверженным зверем,Исполняя охотничью пляску,И уносит владыкам СуданаДорогую добычу свою.

Но роднят обитателей степиИногда луговые пожары.День, когда затмевается солнцеОт летящего по ветру пеплаИ невиданным зверем багровымНа равнинах шевелится пламя,Этот день – оглушительный праздник,Что приветливый Дьявол устроилДаме Смерти и Ужасу брату!В этот день не узнать человекаСредь толпы опаленных, ревущих,Всюду бьющих клыками, рогами,Сознающих одно лишь: огонь!

Вечер. Глаз различить не умеетЯрких нитей на поясе белом;Это знак, что должны мусульманеПред Аллахом свершить омовенье,Тот водой, кто в лесу над рекою,Тот песком, кто в безводной пустыне.И от голых песчаных утесовБеспокойного Красного моряДо зеленых валов многопенныхАтлантического океанаЛюди молятся. Тихо в Судане,И над ним, над огромным ребенком,Верю, верю, склоняется Бог.

Между берегом буйного Красного моряИ суданским таинственным лесом видна,Разметавшись среди четырех плоскогорий,С отдыхающей львицею схожа, страна.

Север – это болота без дна и без края,Змеи черные подступы к ним стерегут,Их сестер-лихорадок зловещая стая,Желтолицая, здесь обрела свой приют.

А над ними насупились мрачные горы,Вековая обитель разбоя, Тигрэ,Где оскалены бездны, взъерошены борыИ вершины стоят в снеговом серебре.

В плодоносной Амхаре и сеют и косят,Зебры любят мешаться в домашний табун,И под вечер прохладные ветры разносятЗвуки песен гортанных и рокота струн.

Абиссинец поет, и рыдает багана,Воскрешая минувшее, полное чар;Было время, когда перед озером ТанаКоролевской столицей взносился Гондар.

Под платанами спорил о Боге ученый,Вдруг пленяя толпу благозвучным стихом,Живописцы писали царя СоломонаМеж царицею Савской и ласковым львом.

Но, поверив шоанской изысканной лести,Из старинной отчизны поэтов и розМудрый слон Абиссинии, негус Негести,В каменистую Шоа свой трон перенес.

В Шоа воины хитры, жестоки и грубы,Курят трубки и пьют опьяняющий тедш,Любят слушать одни барабаны да трубы,Мазать маслом ружье да оттачивать меч.

Харраритов, галла, сомали, данакилей,Людоедов и карликов в чаще лесовСвоему Менелику они покорили,Устелили дворец его шкурами львов.

И, смотря на потоки у горных подножий,На дубы и полдневных лучей торжество,Европеец дивится, как странно похожиДруг на друга народ и отчизна его.

Колдовская страна! Ты на дне котловиныЗадыхаешься, льется огонь с высоты,Над тобою разносится крик ястребиный,Но в сияньи заметишь ли ястреба ты?

Пальмы, кактусы, в рост человеческий травы,Слишком много здесь этой паленой травы…Осторожнее! В ней притаились удавы,Притаились пантеры и рыжие львы.

По обрывам и кручам дорогой тяжелойПоднимись, и нежданно увидишь вокругСикоморы и розы, веселые селаИ зеленый, народом пестреющий луг.

Там колдун совершает привычное чудо,Тут, покорна напеву, танцует змея,Кто сто талеров взял за больного верблюда,Сев на камне в тени, разбирает судья.

Поднимись еще выше! Какая прохлада!Точно позднею осенью, пусты поля,На рассвете ручьи замерзают, и стадоСобирается кучей под кровлей жилья.

Павианы рычат средь кустов молочая,Перепачкавшись в белом и липком соку,Мчатся всадники, длинные копья бросая,Из винтовок стреляя на полном скаку.

Выше только утесы, нагие стремнины,Где кочуют ветра да ликуют орлы,Человек не взбирался туда, и вершиныПод тропическим солнцем от снега белы.

И повсюду, вверху и внизу, караваныВидят солнце и пьют неоглядный простор,Уходя в до сих пор неизвестные страныЗа слоновою костью и золотом гор.

Как любил я бродить по таким же дорогам,Видеть вечером звезды, как крупный горох,Выбегать на холмы за козлом длиннорогим,На ночлег зарываться в седеющий мох!

Есть музей этнографии в городе этомНад широкой, как Нил, многоводной Невой,В час, когда я устану быть только поэтом,Ничего не найду я желанней его.

Я хожу туда трогать дикарские вещи,Что когда-то я сам издалека привез,Чуять запах их странный, родной и зловещий,Запах ладана, шерсти звериной и роз.

И я вижу, как знойное солнце пылает,Леопард, изогнувшись, ползет на врагаИ как в хижине дымной меня поджидаетДля веселой охоты мой старый слуга.

Восемь дней от Харрара я вел караванСквозь Черчерские дикие горыИ седых на деревьях стрелял обезьян,Засыпал средь корней сикоморы.

На девятую ночь я увидел с горы –Этот миг никогда не забуду –Там внизу, в отдаленной равнине, костры,Точно красные звезды, повсюду.

И помчались одни за другими они,Словно тучи в сияющей сини,Ночи трижды святые и странные дниНа широкой галласской равнине.

Все, к чему приближался навстречу я тут,Было больше, чем видел я раньше.Я смотрел, как огромных верблюдов пасутУ широких прудов великанши;

Как саженного роста галласы, скачаВ леопардовых шкурах и львиных,Убегающих страусов рубят сплечаНа горячих конях-исполинах;

И как поят парным молоком старикиУмирающих змей престарелых…И, мыча, от меня убегали быки,Никогда не видавшие белых.

Временами я слышал у входа пещерЗвуки песен и бой барабанов,И тогда мне казалось, что я Гулливер,Позабытый в стране великанов.

И таинственный город, тропический Рим,Шейх-Гуссейн я увидел высокий,Поклонился мечети и пальмам святым,Был допущен пред очи пророка.

Жирный негр восседал на персидских коврахВ полутемной неубранной зале,Точно идол, в браслетах, серьгах и перстнях,Лишь глаза его дивно сверкали.

Я склонился, он мне улыбнулся в ответ,По плечу меня с лаской ударя,Я бельгийский ему подарил пистолетИ портрет моего государя.

Все расспрашивал он, много ль знают о немВ отдаленной и дикой России…Вплоть до моря он славен своим колдовством,И дела его точно благие:

Если мула в лесу ты не можешь найтиИли раб убежал беспокойный,Все получишь ты вдруг, обещав принестиШейх-Гуссейну подарок пристойный.

Помню ночь, и песчаную помню странуИ на небе так низко луну,

И я помню, что глаз я не мог отвестиОт ее золотого пути.

Там светло, и, наверное, птицы поют,И цветы над прудами цветут,

Там не слышно, как бродят свирепые львы,Наполняя рыканием рвы,

Не хватают мимозы колючей рукойПроходящего в бездне ночной!

В этот вечер, лишь тени кустов поползли,Подходили ко мне сомали.

Вождь их с рыжею шапкой косматых волосСмертный мне приговор произнес,

И насмешливый взор из-под спущенных векВидел, сколько со мной человек.

Завтра бой, беспощадный, томительный бойС завывающей черной толпой,

Под ногами верблюдов сплетение тел,Дождь отравленных копий и стрел…

И до боли я думал, что там, на луне,Враг не мог бы подкрасться ко мне.

Ровно в полночь я мой разбудил караван,За холмом грохотал океан,

Люди гибли в пучине, и мы на землеТоже гибели ждали во мгле.

Мы пустились в дорогу. Дышала трава,Точно шкура вспотевшего льва,

И белели средь черных священных камнейВороха черепов и костей.

В целой Африке нету грозней Сомали,Безотраднее нет их земли.

Сколько белых пронзило во мраке копьеУ песчаных колодцев ее,

Чтоб о подвигах их говорил ОгаденГолосами голодных гиен.

И когда перед утром склонилась луна,Уж не та, а страшна и красна,

Понял я, что она, точно рыцарский щит,Вечной славой героям горит,

И верблюдов велел положить, и ружьюВверил вольную душу мою.

Берег Верхней Гвинеи богатМедом, золотом, костью слоновой,За оградою каменных грядВсе пришельцу нежданно и ново.

По болотам блуждают огни,Черепаха грузнее утеса,Клювоносы таятся в тениСвоего исполинского носа.

И когда в океан ввечеруПогрузится небесное око,Рыболовов из племени круПаруса забредают далеко.

И про каждого слава идет,Что отважнее нет пред бедою,Что одною рукой он спасетИ ограбит другою рукою.

В восемнадцатом веке сюдаЛишь за деревом черным, рабамиИз Америки плыли судаПод распущенными парусами.

И сюда же на каменный скатПароходов тропа быстроходныхВ девятнадцатом веке назадПривезла не рабов, а свободных.

Видно, поняли нрав их землиВашингтонские старые девы,Что такие плоды принеслиБлагонравных брошюрок посевы.

Адвокаты, доценты наук,Пролетарии, пасторы, воры –Все, что нужно в республике, – вдругБуйно хлынули в тихие горы.

Расселились… Тропический лес,Утонувший в таинственном мраке,В сонм своих бесконечных чудесПринял дамские шляпы и фраки.

«Господин президент, ваш слуга!» –Вы с поклоном промолвите быстро,Но взгляните: черней сапогаГосподин президент и министры.

«Вы сегодня бледней, чем всегда!» –Позабывшись, вы скажете даме,И что дама ответит тогда,Догадайтесь, пожалуйста, сами.

То повиснув на тонкой лозе,То запрятавшись в листьях узорных,В темной чаще живут шимпанзеПо соседству от города черных.

По утрам, услыхав с высотыПротестантское пенье во храме,Как в большой барабан, в животыУдаряют они кулаками.

А когда загорятся огни,Внемля фразам вечерних приветствий,Тоже парами бродят они,Вместо тросточек выломав ветви.

Европеец один уверял,Президентом за что-то обижен,Что большой шимпанзе потерялПуть назад средь окраинных хижин.

Он не струсил и, пестрым платкомСкрыв стыдливо живот волосатый,В президентский отправился дом,Президент отлучился куда-то.

Там размахивал палкой своей,Бил посуду, шатался, как пьяный,И, не узнана целых пять дней,Управляла страной обезьяна.

Сердце билось, смертно тоскуя,Целый день я бродил в тоске,И мне снилось ночью: плыву яПо какой-то большой реке.

С каждым мигом все шире, ширеИ светлей, и светлей река,Я в совсем неведомом мире,И ладья моя так легка.

Красный идол на белом камнеМне поведал разгадку чар,Красный идол на белом камнеГромко крикнул: «Мадагаскар!»

В раззолоченных паланкинах,В дивно-вырезанных ладьях,На широких воловьих спинахИ на звонко ржущих конях,

Там, где пели и трепеталиЛегких тысячи лебедей,Друг за другом вслед выступалиСмуглолицых толпы людей.

И о том, как руки принцессыДомогался старый жених,Сочиняли смешные пьесыИ сейчас же играли их.

А в роскошной форме гусарскойБлагосклонно на них взиралКоролевы мадагаскарскойСамый преданный генерал.

Между них быки Томатавы,Схожи с грудой темных камней,Пожирали жирные травыБлаговоньем полных полей.

И вздыхал я, зачем плыву я,Не останусь я здесь зачем:Неужель и здесь не спою яСамых лучших моих поэм?

Только голос мой был не слышен,И никто мне не мог помочь,А на крыльях летучей мышиОпускалась теплая ночь.

Небеса и лес потемнели,Смолкли лебеди в забытье……Я лежал на моей постелиИ грустил о моей ладье.

Точно медь в самородном железе,Иглы пламени врезаны в ночь,Напухают валы на ЗамбезиИ уносятся с гиканьем прочь.

Сквозь неистовство молнии белойЧто-то видно над влажной скалой,Там могучее черное телоНалегло на топор боевой.

Раздается гортанное пенье.Шар земной облетающих музНепреложны повсюду веленья!..Он поет, этот воин-зулус.

«Я дремал в заповедном краалеИ услышал рычание льва,Сердце сжалось от сладкой печали,Закружилась моя голова.

Меч метнулся мне в руку, сверкая,Распахнулась таинственно дверь,И лежал предо мной, издыхая,Золотой и рыкающий зверь.

И запели мне духи тумана:«Твой навек да прославится гнев!Ты достойный потомок Дингана,Разрушитель, убийца и лев!» –

С той поры я всегда наготове,По ночам мне не хочется спать,Много, много мне надобно крови,Чтобы жажду мою утолять.За большими, как тучи, горами,По болотам близ устья рекиЯ арабам, торговцам рабами,Выпускал ассагаем кишки.

И спускался я к бурам в равниныПринести на просторы лесовВосемь ран, украшений мужчины,И одиннадцать вражьих голов.

Тридцать лет я по лесу блуждаю,Не боюсь ни людей, ни огня,Ни богов… но что знаю, то знаю:Есть один, кто сильнее меня.

Это слон в неизведанных чащах,Он, как я, одинок и великИ вонзает во всех проходящихПожелтевший изломанный клык.

Я мечтаю о нем беспрестанно,Я всегда его вижу во сне,Потому что мне духи туманаРассказали об этом слоне.

С ним борьба для меня бесполезна,Сердце знает, что буду убит,Распахнется небесная безднаИ Динган, мой отец, закричит:

«Да, ты не был трусливой собакой,Львом ты был между яростных львов,Так садись между мною и ЧакойНа скамье из людских черепов!»«

Человеку грешно гордиться,Человека ничтожна сила:Над землею когда-то птицаЧеловека сильней царила.

По утрам выходила раноК берегам крутым океанаИ глотала целые скалы,Острова целиком глотала.

А священными вечерамиНад высокими облаками,Поднимая голову, пела,Пела Богу про Божье дело.

А ногами чертила знаки,Те, что знают в подземном мраке,Все, что будет, и все, что было,На песке ногами чертила.

И была она так прекрасна,Так чертила, пела согласно,Что решила с Богом сравнитьсяНеразумная эта птица.

Бог, который весь мир расчислил,Угадал ее злые мыслиИ обрек ее на несчастье,Разорвал ее на две части.

И из верхней части, что пела,Пела Богу про Божье дело,Родились на свет готтентотыИ поют, поют без заботы.

А из нижней, чертившей знаки,Те, что знают в подземном мраке,Появились на свет бушмены,Украшают знаками стены.

А вот перья, что улетелиДалеко в океан, доселеВсе плывут, как белые люди;И когда их довольно будет,

Вновь срастутся былые частиИ опять изведают счастье,В белых перьях большая птицаНа своей земле поселится.

Я поставил палатку на каменном склонеАбиссинских сбегающих к западу горИ беспечно смотрел, как пылают закатыНад зеленою крышей далеких лесов.

Прилетали оттуда какие-то птицыС изумрудными перьями в длинных хвостах,По ночам выбегали веселые зебры,Мне был слышен их храп и удары копыт.

И однажды закат был особенно красен,И особенный запах летел от лесов,И к палатке моей подошел европеец,Исхудалый, небритый, и есть попросил.

Вплоть до ночи он ел неумело и жадно,Клал сардинки на мяса сухого ломоть,Как пилюли, проглатывал кубики маггиИ в абсент добавлять отказался воды.

Я спросил, почему он так мертвенно бледен,Почему его руки сухие дрожат,Как листы… «Лихорадка великого леса», –Он ответил и с ужасом глянул назад.

Я спросил про большую открытую рану,Что сквозь тряпки чернела на впалой груди,Что с ним было? «Горилла великого леса», –Он сказал и не смел оглянуться назад.

Был с ним карлик, мне по пояс, голый и черный,Мне казалось, что он не умел говорить,Точно пес, он сидел за своим господином,Положив на колени бульдожье лицо.

Но когда мой слуга подтолкнул его в шутку,Он оскалил ужасные зубы своиИ потом целый день волновался и фыркалИ раскрашенным дротиком бил по земле.

Я постель предоставил усталому гостю,Лег на шкурах пантер, но не мог задремать,Жадно слушая длинную, дикую повесть,Лихорадочный бред пришлеца из лесов.

Он вздыхал: «Как темно… этот лес бесконечен…Не увидеть нам солнца уже никогда…Пьер, дневник у тебя? На груди под рубашкой?Лучше жизнь потерять нам, чем этот дневник!

Почему нас покинули черные люди?Горе, компасы наши они унесли…Что нам делать? Не видно ни зверя, ни птицы,Только посвист и шорох вверху и внизу!

Пьер, заметил костры? Там, наверное, люди…Неужели же мы наконец спасены?!Это карлики… сколько их, сколько собралось…Пьер, стреляй! На костре человечья нога!

В рукопашную! Помни, отравлены стрелы!Бей того, кто на пне… он кричит, он их вождь…Горе мне! на куски разлетелась винтовка…Ничего не могу… повалили меня…

Нет, я жив, только связан… злодеи, злодеи,Отпустите меня, я не в силах смотреть!..Жарят Пьера… а мы с ним играли в Марселе,На утесе у моря играли детьми.

Что ты хочешь, собака? Ты встал на колени?Я плюю на тебя, омерзительный зверь!Но ты лижешь мне руки? Ты рвешь мои путы?Да, я понял, ты богом считаешь меня…

Ну, бежим! Не бери человечьего мяса,Всемогущие боги его не едят…Лес… о лес бесконечный… я голоден, Акка,Излови, если можешь, большую змею!»

Он стонал и хрипел, он хватался за сердцеИ наутро, почудилось мне, задремал;Но когда я его разбудить попытался,Я увидел, что мухи ползли по глазам.

Я его закопал у подножия пальмы,Крест поставил над грудой тяжелых камнейИ простые слова написал на дощечке:«Христианин зарыт здесь, молитесь о нем».

Карлик, чистя свой дротик, смотрел равнодушно,Но когда я закончил печальный обряд,Он вскочил и, не крикнув, помчался по склону,Как олень, убегая в родные леса.

Через год я прочел во французских газетах,Я прочел и печально поник головой:– Из большой экспедиции к Верхнему КонгоДо сих пор ни один не вернулся назад.

Царь сказал своему полководцу: «Могучий,Ты высок, точно слон дагомейских лесов,Но ты все-таки ниже торжественной кучиОтсеченных тобой человечьих голов.

И как доблесть твоя, о испытанный воин,Так и милость моя не имеет конца.Видишь солнце над морем? Ступай! Ты достоинБыть слугой моего золотого отца».

Барабаны забили, защелкали бубны,Преклоненные люди завыли вокруг,Амазонки запели протяжно, и трубныйПрокатился по морю от берега звук.

Полководец царю поклонился в молчаньиИ с утеса в бурливую воду прыгнул,И тонул он в воде, а казалось – в сияньиЗолотого закатного солнца тонул.

Оглушали его барабаны и клики,Ослепляли соленые брызги волны,Он исчез. И блистало лицо у владыки,Точно черное солнце подземной страны.

Я на карте моей под ненужною сеткойСочиненных для скуки долгот и широтЗамечаю, как что-то чернеющей веткой,Виноградной оброненной веткой ползет.

А вокруг города, точно горсть виноградин,Это – Бусса, и Гомба, и царь Тимбукту.Самый звук этих слов мне, как солнце, отраден,Точно бой барабанов, он будит мечту.

Но не верю, не верю я, справлюсь по книге.Ведь должна же граница и тупости быть!Да, написано Нигер… О царственный Нигер,Вот как люди посмели тебя оскорбить!

Ты торжественным морем течешь по Судану,Ты сражаешься с хищною стаей песков,И когда приближаешься ты к океану,С середины твоей не видать берегов.

Бегемотов твоих розоватые рылаТочно сваи незримого чудо-моста,И винты пароходов твои крокодилыРазбивают могучим ударом хвоста.

Я тебе, о мой Нигер, готовлю другую,Небывалую карту, отраду для глаз,Я широкою лентой парчу золотуюПоложу на зеленый и нежный атлас.Снизу слева кровавые лягут рубины,Это – край металлических странных богов.Кто зарыл их в угрюмых ущельях БениныМеж слоновьих клыков и людских черепов?

Дальше справа, где рощи густые Сокото,На атлас положу я большой изумруд.Здесь богаты деревни, привольна охота,Здесь свободные люди, как птицы, поют.

Дальше бледный опал, прихотливо мерцаяЗатаенным в нем красным и синим огнем,Мне так сладко напомнит равнины СонгаиИ султана сонгайского глиняный дом.

И жемчужиной дивной, конечно, означенБудет город сияющих крыш, Тимбукту,Над которым и коршун крич