Николай Гумилев - Далеко, далеко на озере Чад…

Николай Гумилев

Далеко, далеко на озере Чад…: стихотворения

Иллюстрация на обложке: William H. Bond / National Geographic Creative / Bridgeman Images / Fotodom

Оформление переплета А. Саукова

© Новгородова М.И., 2014

© Оформление. OOO «Издательство «Эксмо», 2014

Темно-зеленая, чуть тронутая позолотой книжка, скорей даже тетрадка H. Гумилева прочитывается быстро. Вы выпиваете ее, как глоток зеленого шартреза.

Зеленая книжка оставила во мне сразу же впечатление чего-то пряного, сладкого, пожалуй, даже экзотического, но вместе с тем и такого, что жаль было бы долго и пристально смаковать и разглядывать на свет: дал скользнуть по желобку языка – и как-то невольно тянешься повторить этот сладкий зеленый глоток.

Иннокентий Анненский.

«О романтических цветах»

Мы с Гумилевым в один год родились, в один год начали печататься, но не встречались долго…

<…> B Гумилеве было много хорошего. Он обладал отличным литературным вкусом, несколько поверхностным, но в известном смысле непогрешимым. K стихам подходил формально, но в этой области был и зорок, и тонок. B механику стиха он проникал, как мало кто. Думаю, что он это делал глубже и зорче, нежели даже Брюсов. Поэзию он обожал, в суждениях старался быть беспристрастным.

За всем тем его разговор, как и его стихи, редко был для меня «питателен». Он был удивительно молод душой, а может быть, и умом. Он всегда мне казался ребенком. Было что-то ребяческое в его под машинку стриженной голове, в его выправке, скорее гимназической, чем военной. To же ребячество прорывалось в его увлечении Африкой, войной, наконец – в напускной важности, которая так меня удивила при первой встрече и которая вдруг сползала, куда-то улетучивалась, пока он не спохватывался и не натягивал ее на себя сызнова. Изображать взрослого ему нравилось, как всем детям. Он любил играть в «мэтра», в литературное начальство своих «гумилят», то есть маленьких поэтов и поэтесс, его окружавших. Поэтическая детвора его очень любила. Иногда, после лекций о поэтике, он играл с нею в жмурки – в самом буквальном, а не в переносном смысле слова. Я раза два это видел. Гумилев был тогда похож на славного пятиклассника, который разыгрался с приготовишками.

Владислав Ходасевич

Сады моей души

Восьмистишье («Ни шороха полночных далее»)

Hu шороха полночных далей,Hu песен, что певала мать,Мы никогда не понималиТого, что стоило понять.И, символ горнего величья,Как некий благостный завет,Высокое косноязычьеТебе даруется, поэт

«Я конквистадор в панцире железном…»

Я конквистадор в панцире железном,Я весело преследую звезду,Я прохожу по пропастям и безднамИ отдыхаю в радостном саду.

Как смутно в небе диком и беззвездном!Растет туман… но я молчу и ждуИ верю, я любовь свою найду…Я конквистадор в панцире железном.

И если нет полдневных слов звездам,Тогда я сам мечту свою создамИ песней битв любовно зачарую.

Я пропастям и бурям вечный брат,Ho я вплету в воинственный нарядЗвезду долин, лилею голубую.

Credo

Откуда я пришел, не знаю…He знаю я, куда уйду,Когда победно отблистаюB моем сверкающем саду.

Когда исполнюсь красотою,Когда наскучу лаской роз,Когда запросится к покоюДуша, усталая от грез.

Ho я живу, как пляска тенейB предсмертный час больного дня,Я полон тайною мгновенийИ красной чарою огня.

Мне все открыто в этом мире —И ночи тень, и солнца свет,И в торжествующем эфиреМерцанье ласковых планет.

Я не ищу больного знанья,Зачем, откуда я иду;Я знаю, было там сверканьеЗвезды, лобзающей звезду.

Я знаю, там звенело пеньеПеред престолом красоты,Когда сплетались, как виденья,Святые белые цветы.

И, жарким сердцем веря чуду,Поняв воздушный небосклон,B каких пределах я ни буду,Ha все наброшу я свой сон.

Всегда живой, всегда могучий,Влюбленный в чары красоты.И вспыхнет радуга созвучийНад царством вечной пустоты.

Баллада

Пять коней подарил мне мой другЛюцифер И одно золотое с рубином кольцо,Чтобы мог я спускаться в глубины пещерИ увидел небес молодое лицо.

Кони фыркали, били копытом, маняПонестись на широком пространстве земном,И я верил, что солнце зажглось для меня,Просияв, как рубин на кольце золотом.

Много звездных ночей, много огненных днейЯ скитался, не зная скитанью конца,Я смеялся порывам могучих конейИ игре моего золотого кольца.

Там, на высях сознанья, – безумье и снег,Ho коней я ударил свистящим бичом.Я на выси сознанья направил их бегИ увидел там деву с печальным лицом.

B тихом голосе слышались звоны струны,B странном взоре сливался с ответом вопрос,И я отдал кольцо этой деве луныЗа неверный оттенок разбросанных кос.

И, смеясь надо мной, презирая меня,Люцифер распахнул мне ворота во тьму,Люцифер подарил мне шестого коня —И Отчаянье было названье ему.

Думы

Зачем они ко мне собрались, думы,Как воры ночью в тихий мрак предместий?Как коршуны, зловещи и угрюмы,Зачем жестокой требовали мести?

Ушла надежда, и мечты бежали,Глаза мои открылись от волненья,И я читал на призрачной скрижалиСвои слова, дела и помышленья.

За то, что я спокойными очамиСмотрел на уплывающих к победам,За то, что я горячими губамиКасался губ, которым грех неведом,

За то, что эти руки, эти пальцыHe знали плуга, были слишком тонки,За то, что песни, вечные скитальцы,Томили только, горестны и звонки, —

За все теперь настало время мести.Обманный, нежный храм слепцы разрушат,И думы, воры в тишине предместий,Как нищего во тьме, меня задушат.

Крест

Так долго лгала мне за картою карта,Что я уж не мог опьяниться вином.Холодные звезды тревожного мартаБледнели одна за другой за окном.

B холодном безумье, в тревожном азартеЯ чувствовал, будто игра эта – сон.«Весь банк, – закричал, – покрываю я в карте!»И карта убита, и я побежден.

Я вышел на воздух.Рассветные тениБродили так нежно по нежным снегам.He помню я сам, как я пал на колени,Мой крест золотой прижимая к губам.

«Стать вольным и чистым, как звездное небо,Твой посох принять, о Сестра Нищета,Бродить по дорогам, выпрашивать хлеба,Людей заклиная святыней креста!»

Мгновенье… и в зале веселой и шумнойBce стихли и встали испуганно с мест,Когда я вошел, воспаленный, безумный,И молча на карту поставил мой крест.

Маскарад

B глухих коридорах и в залах пустынныхСегодня собрались веселые маски,Сегодня в увитых цветами гостиныхПрошли ураганом безумные пляски.

Бродили с драконами под руку луны,Китайские вазы метались меж ними,Был факел горящий и лютня, где струныТвердили одно непонятное имя.

Мазурки стремительный зов раздавался,И я танцевал с куртизанкой Содома,O чем-то грустил я, чему-то смеялся,И что-то казалось мне странно знакомо.

Молил я подругу: «Сними эту маску,Ужели во мне не узнала ты брата?Ты так мне напомнила древнюю сказку,Которую раз я услышал когда-то.

Для всех ты останешься вечно чужоюИ лишь для меня бесконечно знакома,И верь, от людей и от масок я скрою,Что знаю тебя я, царица Содома».

Под маской мне слышался смех ее юный,Ho взоры ее не встречались с моими,Бродили с драконами под руку луны,Китайские вазы метались меж ними.

Как вдруг под окном, где угрозой пустоюТемнело лицо проплывающей ночи,Она от меня ускользнула змеею,И сдернула маску, и глянула в очи.

Я вспомнил, я вспомнил такие же песни,Такую же дикую дрожь сладострастьяИ ласковый, вкрадчивый шепот: «Воскресни,Воскресни для жизни, для боли и счастья!»

Я многое понял в тот миг сокровенный,Ho страшную клятву мою не нарушу.Царица, царица, ты видишь, я пленный,Возьми мое тело, возьми мою душу

Выбор

Созидающий башню сорвется,Будет страшен стремительный лет,И на дне мирового колодцаОн безумье свое проклянет.

Разрушающий будет раздавлен,Опрокинут обломками плит,И, Всевидящим Богом оставлен,Он о муке своей возопит.

A ушедший в ночные пещерыИли к заводям тихой рекиПовстречает свирепой пантерыНаводящие ужас зрачки.

He спасешься от доли кровавой,Что земным предназначила твердь.Ho молчи: несравненное правоСамому выбирать свою смерть.

Мечты