Георгий Раевский - Одинокий прохожий
«Качается бабочка…»
Качается бабочкаНа тонком цветке;Забытая куколкаЛежит на песке.
Ни смерти, ни тления,Ни гибели нет, —Полет и кружение,И трепетный свет.
Когда же кончаетсяСияющий день,И луг одеваетсяВ прохладу и тень, —
Серебряным воздухомБезмолвно дыша, —В селения звездныеНесется душа.
«Играет ветер, летний ветер…»
Играет ветер, летний ветерБродяги рваным пиджаком.Прилег, притих, вон там, за этимЗашевелившимся кустом,
И дальше — только пыль столбамиВдоль по дороге понеслась,И всеми яблоня ветвямиЕго дыханью поддалась,
Зеленым закачалась флагомПод небом сине-голубым.А человек спокойным шагомИдет, и тень идет за ним,
Послушна каждому движеньюИ — удлиненна и тонка —Кончается горбатой теньюПодвешенного узелка.
А жаворонок, ставший частьюВоздушных золотых высот,О легком и бесцельном счастьеНа языке своем поет.
«На резкий звон разбитого стекла…»
На резкий звон разбитого стекла,Сердито охая и причитая,Хозяйка подбежала: со столаСтекала тихо струйка золотая,
И пьяница, полузакрыв глаза,Прислушиваясь к льющемуся звуку,Блаженно подмигнул и поднялсяИ протянул доверчивую руку.
Но было некому ее пожать:Все с гневом осудили разрушенье.Он загрустил; никто не мог понять,Какое лучезарное виденье,
Средь золотисто-светлого вина,Какой веселый мир ему открылся!Он радостно — какая в том вина? —Взмахнул рукою, — и стакан разбился.
Возвращение Пер Гюнта
Все море да море, и дни и недели,Крик чайки, шум ветра, и рокот волны, —И вот, наконец, исполинские елиИ первые фьорды норвежской страны.
И вот уж ее водопадные рекиИ синие воды спокойных озер,И там, на востоке, — знакомый навеки,Холодный рисунок прерывистых гор.
Полями, лесами, все мимо и мимо,И вот уж долина. Как мягко онаЛежит меж холмов; синеватого дымаКак ясно струя над опушкой видна.
Там хижина… Боже! — За тем поворотом,Под хвойным навесом… Там юность твоя,Там тихая верность и преданность — все там,Что ты променял на чужие края.
Уж тени ложатся на хижину сзади.Под тихое пенье — нежна и тонка —Твою поседевшую голову гладит,Все гладит и гладит родная рука.
«Друг мой ласковый, друг мой любимый…»
Друг мой ласковый, друг мой любимый,По пустым, по осенним полямС сердцем сжатым задумчиво шли мы,И на платье, на волосы нам
Наносило порой паутины;В синем холоде запад тонул,И далекий, печальный, равнинныйВетер бедную песню тянул:
Как прощаются, как расстаются,Как уходят; как долго потомПаутины прозрачные вьютсяЯсным вечером, в поле пустом.
«Все труднее жить на свете…»
Все труднее жить на свете,С каждым годом, с каждым днем.(Я давно это приметил,Разглядел, — да что мне в том!)С каждым годом, с каждым днем,Грубой жизненной шумихиВсе грубее тесный круг…Только ты, мой самый тихий,Самый настоящий друг,Говоришь о том, что в каждомСердце, как в сухом зерне,В землю брошенном однажды,В самой тайной глубине,Радость спит, — и в час урочный,Лишь ее припомним мы,Как росток, живой и мощный,Пробивается из тьмы.Так сквозь горькие сомненья,Так сквозь поздний холод мойТы несешь благословеньеЧистотой и тишиной.
«Не сомнение, но достоверность…»
Не сомнение, но достоверностьВ трудный час испытанья — не страх,Но ничем не смутимая верность.Ты как воин стоишь на часах
Там, где многие дрогнут другие.Ты душой научилась молчать,И высокое имя СофииНа тебе как Господня печать.
В этой тихой и верной оградеТак легко твое сердце поет,Словно ангел невидимо сзадиКрепко обнял тебя и ведет.
«Качнулись, побежали тени…»
Качнулись, побежали тени,Свернулась мгла на дне долин,Еще короткое мгновенье —И солнце, светлый исполин,
Смеясь, выходит из чертога;Сквозь утренний и синий дымЗолотозвонная дорога.Бежит далёко перед ним.
О, щедрый друг всего земного,Все, что тревожило в ночи,Всю тьму, все страхи — гонят сноваТвои победные лучи.
Ударили — и воды блещут,Шумя; колышется леса,И птицы в воздухе трепещут,И удивленные глаза
Цветы навстречу им раскрыли,И каждый лист и стебелек,Незримой повинуясь силе,Чуть повернулся на восток.
Есть Бог! Не может быть, чтоб даром,Из пустоты, из ничего,Таким сияющим пожаромЗажглось такое торжество.
Ты чудную кидаешь ризуНа плечи, на холмы земли,Чтоб смертные отсюда, снизу,В минуты лучшие могли,
Подняв лицо тебе навстречу,Постичь притихшею душой,Какого пламени предтеча —Светорожденный пламень твой.
«Снова в глубь и мглу колодца…»
Снова в глубь и мглу колодцаПогружается бадья.Зазвенит и расплеснетсяСеребристая струя.
С благодарною отрадойК ней склонится человекИ текучая прохладаСмоет пыль с горячих век.
О, вода, живая сила.Как серебряная кровь,Ты поешь, земные жилыНаполняя вновь и вновь.
Родником бежишь гремучимИз расселины скалы,Водопадом с горной кручиПадаешь средь дымной мглы,
Застываешь гладью соннойНеподвижного пруда,Где и тонет и не тонетОтраженная звезда.
Дай и мне к тебе склониться,Наклониться над тобой,Дай бесстрастьем вдохновиться,Холодом и чистотой.
Дай услышать, как бывало,В шуме медленной волныТайной музыки начало,Выросшей из тишины.
Восьмистишия
1. «Сойди на этот плоский камень…»
Сойди на этот плоский камень,Стань на колени, отогниБольшую ветку, и рукамиВоды холодной зачерпни.
Она прольется. — И не надоХранить ее; в ладонях тыСлед унесешь ее прохлады,Ее певучей чистоты.
2. «На скатерти, на полотняной…»
На скатерти, на полотняной —Тень неподвижная листа.Большой кувшин, чуть-чуть туманныйОт холода, и в нем вода.
Та, что так прыгала и билась,Взметая брызги в вышину,Вдруг пойманная очутиласьВ стеклянном голубом плену.
3. «Живой зеленою оградой…»
Живой зеленою оградойЛуг перерезан пополам.Коров задумчивое стадоНеторопливо бродит там.
Спокойно морду поднимаетОдна из них, — и небесаВдруг на мгновенье отражаютЕе покатые глаза.
4. «Ни звука, лист не шелохнется…»
