Вячеслав Ладогин - Бульварный роман. Исповедь алкоголика (сборник)

Переживания над Вычегдой

За небесной фольгою – сетчаткой болезненно-тонкой—Время-змейка свилось – обожгло меня. В сердце. Ребенка.

И, расплавленной брызжа слюдой, рыбы тени на небо бросаютВ мертвый облачный город над церквью-картонкой.Замуж хочется дереву.

Корни берез над водой и над брегом размытым свисают.

Не привык печататься. В 1998 г. ушел из сторожей в детдом к сиротам – пытался сделать театральную школу.

Наташеньке

Когда-то в глазах твоих – на берегу —Гуляли олени с густыми рогами,Ресницы хрустели у них под ногами;И щеки краснели (от пламени губ).

Да. Грелись на солнце олени твои:Когда ты, смеясь, открывала ресницы,А вечером дружно жевали бруснику:Веселую ягоду, славную ягоду,Красную. Круглую ягоду.

Когда же ты плакала (в солнечный день),Тянули ко мне свои мокрые мордыИ душу мою собирали до крошки;До скошенной травки. До белой ромашки,До черной земли.

Ангел

Скажи мне, Ангел мой Хранитель:Со мною ты на свете стал?А если нет? Кого ты видел,Кого в пути оберегал?Я пьяный. С головой скудельной.Грешник. Но проклинаю ад.А жизнью утомлен предельно.Скажи, ты был здесь, века назадВсех уберег ли? Всех сберег ли?Все души отдал на покой?Скажи?Как я – такие были рохли?Иди со мною, дорогой.По луже лжи

Кораблик маленький. Бумажный.Всегда короткою веснойСвой совершает путь сермяжный;Но шелестит:«Следи за мной».

Через два года все потерял и уехал в Москву.

Ветхозаветная мелодия

Ю. В.

Мне утро мира видно из окна:Недавнее – то время… След песочныйЗаносит ветром. Ни Завет непрочный,Ни чаша горя не пригублена.

Чу. Девочкин печальный голосокПо именам Архангелов скликает.Мука Исхода – сахарный песокБарханы посыпает.

Бессоницами избранный народОдну зарю который год встречает.

Безветрие. Туман. КруговоротИ холод. Лилия венец роняет

Под солнце. Продлевается ИсходДо дней простых, когда из рта паркомПустынь безветрие шепнет: «Шолом».

Демон

В глубине земли —Черной головы —Жаждут синевыЧерные глаза:Слепо взгляд, сгорая, блестит углем,Чтобы синеваВозвратилась в дом.

Поступил в литинститут им. А. М. Горького в семинар драматургии.

Сохнущие грибы

Миг исчез.Закачалася связка грибов над плитой.Подберезовик сохлый. Серебристо-седой.Он души моей кажется звуком.

Где шажок этой свежей девчонки,Что парила в свой час над травой?Где свет кожи, березово-тонкий?

Задохнулся Святым, свежим духом.Стал я, стал заколдованным,Навзничь прикованным к воздуху слухом,Стал в озерной воде отражением, горькою рябью раскованным.

И теперь – говорить о любви?Так простите же мне безрассудство!Ох и время охоты, когда собираешь грибы!Ох, азарт, ты – распутство!Жизнь минует. Охотничий пыл. Вся любовь.

Подберезовый звук. Время сушки грибов,Что на снисках висят: мои чувства.Впрочем – суп. К январю я готов,Будет вкусно.Вкусен звук серебра, вкусен запах и зов,Да и будет в желудке не пусто.Резать, снизывать в связочки – чем не искусство?Усыхай же нежнее до ломкого хруста,Колыхайся ж, легчайший улов,В кружку лью молока я прохладного.Аромата лесов, духа мятного.Тихих слов.

Ленинградский вокзал

Трилистник

Гуляя в Петергофском парке,ты как гусляр в подводном мире,в воображенье строишь церковьи возвращаешься к жене,а здесь вокруг тебя химеры,и здесь кругом тебя русалкигуляют в Петергофском парке,или в неведомой стране.

Лист подорожника на ранку —стихотворение на память:корабль в небе с ревом ходитнад паутиной городка, —не думаю на травы падать,на восковых прекрасных крыльях,Ты ждешь меня в аллее парка,трава причала высока.

Татуировка, как украинская ночь, тиха.И с ней я одинок. А ты меня не слышишь.Не знать тебе, как ты из глубины стиха,очаровательница, дышишь.Не верю внешности твоей, когда смотрюна фото: на развалину любови.Остались там навстречу январютвои содвинутые брови,в цветочек миленький простецкий сарафан.

И что он трогает мне душу?Не то, чтоб облегал так живо ситец стан, —с чего хранить бы мне простой узор?Послушноего мне память предлагает? Древний грех,Так нежен я с тобой, как следовало б с жизнью!О! был бесспорно я пропащий человек! —Но что ж теперь-то я к пропащему завистник?

Татуировка на руке: не ты за ней,но дух элегии прохладной;чем одиноче здесь, тем ты во мне свежей,воспоминаний ветер беспощадныйвпрок… Разве копятся мелодии в душевпрок? Разве не одна звучит до темной ночи? —На раме выткал сна бормочущий клубоктвои таврические очи.

Сквозь шум, сквозь гам, сквозь плеск вина, сквозь канитель,сквозь «сновымгодом» – дзынь и безвозвратно,хмель набегающий и откативший хмельсо скатерти глядят мне в радужные пятна.

Встретил Рейна. Был посвящен в полузащитники его проигравшей команды, и сам научился проигрывать.

Другу Женьке

(песня с понта)

Все ты грезишь, одуванчик золотой —Когда вот уже покрыться сединойОдуванчику пришлым-пришла пора,Что хоть вспомнишь ты до снежного утра?

А ведь зазвонит от неги неземнойВся земля (она в пуху своем бела),Хоть потом настанет лето за весной,Уж закачаются чужие купола.

А ты, брат, нежишься под небом голубым,Знай, над речки лоскуточком прошитым.Все качаешься над низкой ты травой.Все ты грезишь золотою головой,

Где кузне-они-кузнечики гремят:Молоточками издергивают стук.Где в каре-точках никчемно все спешатПаучки, поводья выронив из рук.

Кто бродил там, кто там песенку свистел? —Спросят, Женька, – травы желтые вокруг:В чистом поле одуванчик опустел.Это осень. Это холод, милый друг.

Отчего же зелень, говори, в слезах?Или зимы дивных песен не споют?Есть надежда? Птичья нитка в небесах.Брось. Прореху голубую не зашьют.

Брат, лошадушка ветряная несетТех, под кем уж не сгибается трава.Многим шепчут небеса: «О чем ты вотТут мечтала? – Золотая голова».

Бедный Джон

Нике Глен – знак победы.

My poor boy (уже пожилой) —Добрый Рыцарь Джон.Всех добрых рыцарей звал он на бой:Во славу, в честь их нежных жен.…………………………ИДамской перчаткой украсивШлем,Мечом отзванивалГимн«Прекрасной Элизе-Луизе-Глен!»(Той, что ушла с другим).

Всю жизнь Джон пел: «Моя жена —Цветок!» – пел в пыли дорог:«Добра, нежна, бела, пышна,И румяна, как сладкий пирог!Ах! Сердце! Пой!» (said my poor boy), —«И в-трама-и-в-тарара-рам:Рубиться буду во имя Той!»(Которая где-то там).

Кому не везло, того – убивал.Но кто попадался в плен,Был должен сложить и спеть мадригалЭлизе-Луизе-Глен.………………………ИИ битые лорды тащились (без свиты!)И хором (нестройным) орали (сердито),Внезапно (и злобно) рыча,Пугая ее но ночам:

«Простите! Я понял! Элиза! Луиза!Вы Всех Привле-Кательней! Сверху И Снизу!» —И падали ниц,И квасили нос.И стыдно им было до слез.

Тут старый добряк – садовник Бак(Поглубже надев ночной колпак),В тележку, сопя, собирал у воротВсех тех, кто умрет – вот-вот.

Тут Леди варила бульон им, компот(Даже – чистила пыльную знать,Хрипящую список ее красот,Которые «надо признать»!)

И… все ждала. И р-раз! – ушла:С пажом по прозванью Café au Lait[15].

А Джону сказали, что ЛедиУшла:Что плохи его дела.

«Так что же», – грустно пробормоталБедный мальчик Джон, —«Она красавица. Он же признал.Я вовсе не удивлен!Не драться ж мне с ним (помилуй Бог!)За то, что увел жену?»…………………………ИДунул рыцарь в треснувший рог,(А конь под ним кивнул).

…………………………ИСнова. К Элизе. Луизе. Без меры.Съезжаются сэры. Милорды (тьфу!). Пэры.

И воют вовсю в темноте,(Мешая влюбленной чете).

Но хоть плачет испуганно нежная Леди,А все-таки ж есть ей отрада на свете,А вместе – надежда и луч теплаПо прозванью Café au Lait:

«Пуст Сэры визжат хоть до самой зари,Лишь ласка твоя мне мила».

Ой, кто этот джентльмен, прах раздери —Неужто – Café au Lait?

Он красен, как дьявол (он зол, как семь).Он фразу твердит (одну):«Ну Вас к Дьяволу, Сэр, я уж… хватит уж… самПрославлю свою жену».

И горячая плеть обожгла коня,И растаяла пыль во мгле.И падают головы. (Тихо звеняИменем Леди Глен.)

А бедный мой мальчик, уже пожилойХрабрый рыцарь ДжонСкакал без понятия в дождь и в зной,И был всем нам смешон.

И дрожал он от боли, не первый годКутаясь в плащ сырой.И сбит был с коня острием, и вот:Лежит в груди с дырой,

Что ж Леди? А может, мадам? (как назвать) – цвелаВ окне цветного стекла.Того, что едет Café au LaitДомой, она не ждала.

Тра-ла, джентльмены, тра-ла, ла-ла,Таки, джентльмены, дела.

Былина о томе Лермон(т)е, предке Лермонтова