Харри Мартинсон - Аниара
30
И вот лихие времена настали.Но я не бросил ту, что умерла,пронзенная лучом из дальней дали —свирепым, сумрачным посланцем зла.
Во всеоружье тензорных уменийбогине грудь я вскрыл, ища исток —чудесный центр искусств и утешений,но починить богиню я не смог.
У фоноглоба голос был заглушен,и сенсостат поломки не избег,и беотийский дух[11] вконец разрушен —убито все — и бог, и человек.А тут еще дурацкие издевки
ломившейся ко мне толпы людской.Я оказался как бы в мышеловке,и без того израненный тоской.
Шефорк[12], жестокий деспот Аниары,обрушил на меня насмешек град.Суля для виду и суды, и кары,на самом деле был он злобно рад.
Значенью своему на космоходемистический он придал колорит,чтоб накрепко уверились в народе:дорога наша — это путь в Аид.
Шефорку помогал в его стремленьевсеобщий страх пред ясностью пустот.К ничтожеству, затем — к уничтоженьюШефорк ведет отныне свой народ.
31
И вот над нами грянул гнев Шефорка.Тогда в психушку мы укрылись, чтобытихонько отсидеться в нижнем трюме,пока не опустеет чаша злобы.
Внизу со мной сидели корифеи —специалисты в тензорном ученье,а те, кто пачкал чистые идеи, —те принимали знаки восхищенья.
Они твердили длинно и сумбурно:в крушенье Мимы вы одни виновны,вы собственное «я» ввели в программу —и утешенья потекли неровно,вы замутили мыслями своимии ток пространств, и излученья Мимы.
Мы поклялись в невинности своей,мы попытались объяснить словами,без формул, непонятных для людей,какая ясность брезжит перед нами.
Но не давался нам язык словесный,слова от слов стремились ускользнуть,средь ясности они играли в жмурки,а ясность есть космическая суть.
Пытались мы, как дикарям эона[13],в рисунках разъяснить им тезис свой.(День духа многослоен. Время оно —эон — нижайший, предрассветный слой.)
Деревья рисовали и растенья,вычерчивали мы речную сеть,надеясь простотой изображеньянечеткость языка преодолеть.
Мы среди слов беспомощно блуждали,от мира формул слишком удалясь,самих себя уже не понималии не смогли с людьми наладить связь.
В конце концов третейский суд, которыйспасал нас от вселенского суда,дифференцировался ad absurdum[14],и мост меж нами рухнул навсегда.
32
На логостилистический анализвсех циклов Мимы не жалел я сил,и тайны предо мною открывались,и к таинству стекла я подступил.Спустя три года после смерти Мимыоткрыл я транстомический закон,диктующий, что спад нерасторжимос подъемом предстоящим сопряжен.
Я чуть не спятил при таком открытье.Я как-то сверхъестественно был рад.И оком стал мой дух и стал пространствомв безмерности космических палат.
Нас выпустили из глухой темницы —сидела там и женщина-пилот —и допустили вновь в обитель Мимы.Вся Аниара радуется, ждет.Все шепчут, что сокровище найдется,что Мима в нашу ночь еще вернется.
33
Загадка за разгадкой вслед ступала.Я радовался в неурочный час.Ключ оказался в глубине кристалла —космически-прозрачных плотных масс.Где Мима, где поддержка и охрана?Мой дух ослаб, мой дух почти иссяк,мой мозг сочится кровью, словно рана.Лишь я к останкам Мимы сделал шаг —померк зеркальный мир, открытый мною.
Пожарище, подумал я с тоскою,и эта грудь — угаснувший очаг.
34
Я безымянен. Я — служитель Мимыи называюсь просто «мимароб».Я приносил присягу «Голдондэв».Когда я испытания прошел,из перфокарт мое изъяли имя.
Красавице-пилоту Изагелиопределил придуманное имяее особый аниарский статус.
А как ее зовут на самом деле,она шепнула мне. Но это — тайна.
От этой тайны у нее глазасияют неприступно и прекрасно:таинственность бывает светоносна,когда важнее тайна, чем краса.
Она кривую чертит; в полутьмепять ноготков посвечивают мягко. — Вот здесь следи за ходом мысли, — говорит, -где от моей печали тень лежит.
И встала Изагель из-за стола.Как мысль ее блистательно светла!Молчим. Слиянье наших душ теснейдень ото дня. Я поклоняюсь ей.
35
Суровый космос возвращает наск забытым ритуалам и обрядам,явлениям доголдонских времен.И вот четыре аниарских веры:культ лона, и зазывные йургини,и общество хихикающих терок,и та, с колоколами и распятьем, —явились в космос, требуют местечкау вечности, в чудовищных пустынях.
А я, служитель Мимы, мимароб,ответственный за крах людских иллюзий,всех разместить обязан в склепе Мимы,всех согласить: кумиров и богов,обрядовые танцы, пантомимы,и выкрики, и звон колоколов.
36
Здесь женщины хотят прельщать без меры.Для большинства задача нетрудна.Вот это Йаль — йургиня дормифида,полна любовной силы и юна.А Либидель пришла из кущ Венеры,где плодородна вечная весна.Тщебеба — в завлекательной тунике,пьяна от йурга, точно от вина.Вот дормиюна Гено и новики,которых Гено пестовать должна.
Мне в голову однажды мысль пришла:использовать возможности зеркал.Пускай глядят друг в друга зеркала,чтоб наш мирок, расширясь хоть для глаз,иллюзию простора создавал,как будто вырос в восемь тысяч раз.Мы в двадцать зал вместили тьму зеркал,изъятых из восьмидесяти зал.И вот — триумф зеркальной дребедени:четыре года морок навожуна тех, кто коченел без утешений.
Дурманю я народ на новый лад:зеркальный дом дурманами богат.Зеркальные услады помогли,все мысли о невзгодах отошли.Теперь я мог урвать часок для йургас той самой Дейзи, что из Дорисбурга,с Тщебебой я и с Йалью тоже могпоотражаться в зеркалах часок.
Я рад: течет, течет река людскаяк йургиням и либидницам во храм,сима себя зеркально умножаяи в ритмах йурга бодрость обретая.Себе мы представляемся сейчаснебесным воинством, летящим в танце,от множества зеркал увосьмерясь.Увосьмерилась Гено, как и Йаль,и зал, лишенный стен, простерся вдаль.
Там Либидель, искусная в любви,умело будит зуд в мужской крови,Тщебеба там йургически кружит,в зеркальное Ничто вот-вот влетит,где фигуряет легион Тщебеб,фигурой потрясая весь вертеп.
Как много зраку зрелищ в зеркалах:и призрак йург на призрачных ногах,и залы йурга, где нашлась теперьв долины Дорис призрачная дверь.
37
Бок о бок вера с похотью идет,катит повозка в зал. Ее влечеттолпа лонопоклонников исправных.Вот хладный тирс подъяла Изагель,фонарь на нем зажгла. — Вот Либидельи причет из восьми либидниц славныхтворят молитву богу своему.Потом толпа, согревшись жаром жриц,погрузится в довольную дрему,и Изагель, упавший тирс подъяв,святые мощи Мимы фонаремтри раза тронет, как велит устав.Тростник ли шелестит? Нет, это Йаль,освободясь на время от страстей,припала к Миме, что-то шепчет ей,тревожа сей священный катафалк.Спокоен, светел юной жрицы взор:«О День из дней» — запел над гробом хориз Изагели, Либидели, Хебыи подхватившей этот гимн Тщебебы.
38
