Варлам Шаламов - Колымские тетради

Ронсеваль

Когда-то пленен я был сразуСредь выдумок, бредней и вракТрагическим гордым рассказомО рыцарской смерти в горах.

И звуки Роландова рогаВ недетской, ночной тишинеСквозь лес показали дорогуИ Карлу, и, может быть, мне.

Пришел я в ущелья такие,Круты, и скользки, и узки,Где молча погибли лихиеРыцарские полки.

Я видел разбитый не в битве,О камень разломанный меч —Свидетель забытых событий,Что вызвались горы стеречь.

И эти стальные осколкиГлаза мне слепили не раз,В горах не тускнеет нисколькоО горьком бессилье рассказ.

И рог поднимал я Роландов,Изъеденный ржавчиной рог.Но темы той грозной балладыЯ в рог повторить не мог.

Не то я трубить не умею,Не то в своей робкой тоскеЗапеть эту песню не смеюС заржавленным рогом в руке.

Шагай, веселый нищий

Шагай, веселый нищий,Природный пешеход,С кладбища на кладбищеВперед. Всегда вперед!

Рыцарская баллада

Изрыт копытами песок,Звенит забрал оправа,И слабых защищает БогПо рыцарскому праву.

А на балконе ты стоишь,Девчонка в платье белом,Лениво в сторону глядишь,Как будто нет и дела

До свежей крови на песке,До человечьих стонов.И шарф, висящий на руке,Спускается с балкона.

Разрублен мой толедский шлем,Мое лицо открыто.И, залит кровью, слеп и нем,Валюсь я под копыта.

И давит грудь мое копье,Проламывая латы.И вижу я лицо твое,Лицо жены солдата.

Как черный ястреб на снегу,Нахмуренные бровиИ синеву безмолвных губ,Закушенных до крови.

И бледность вижу я твою,Горящих глаз вниманье.Шатаясь, на ноги встаюИ прихожу в сознанье.

Тяжел мой меч, и сталь крепка,Дамасская работа.И тяжела моя рукаВчерашнего илота.

Холодным делается знойПолуденного жара,Остужен мертвой тишинойПоследнего удара.

Герольд садится на коняУдар прославить меткий,А ты не смотришь на меняИ шепчешься с соседкой.

Я кровь со лба сотру рукой,Иду, бледнее мела,И поднимаюсь на балкон —Встаю пред платьем белым.

Ты шарф узорный разорвешьИ раны перевяжешь.И взглянешь мне в глаза и все жНи слова мне не скажешь.

Я бился для тебя одной,И по старинной модеЯ назову тебя женойПри всем честном народе.

К свободе, что жадно грызет сухари

К свободе, что жадно грызет сухари,И ждет, пока ей в этом черном колодцеНазначат свиданье цари.

В этой стылой земле, в этой каменной ямеЯ дыханье зимы сторожу.Я лежу, как мертвец, неестественно прямоИ покоем своим дорожу.

Нависают серебряной тяжестью ветви,И метелит метель на беду.Я в глубоком снегу, в позабытом секрете.И не смены, а смерти я жду.

Воспоминания свободы

Воспоминания свободыВсегда тревожны и темны.В них дышат ветры непогоды,И душат их дурные сны.

Избавлен от душевной боли,От гнета были сохраненКто не свободу знал, а волюЕще с ребяческих времен.

Она дана любому в детстве,Она теряется потомВ сыновних спорах о наследстве,В угрозах местью и судом.

Я пил за счастье капитанов

Я пил за счастье капитанов,Я пил за выигравших бой.Я пил за верность и обманы,Я тост приветствовал любой.Но для себя, еще не пьяный,Я молча выпил за любовь.

Я молча пил за ожиданьеЛюдей, затерянных в лесах,За безнадежные рыданья,За веру только в чудеса!За всемогущество страданья,За снег, осевший в волосах.

Я молча пил за почтальонов,Сопротивлявшихся пурге,Огнем мороза опаленных,Тонувших в ледяной шуге,Таща для верных и влюбленныхНадежды в кожаном мешке.

Как стая птиц взлетят конверты,Вытряхиваемые из мешка,Перебираемые ветром,Кричащие издалека,Что мы не сироты на свете,Что в мире есть еще тоска.

Нечеловеческие дозыТаинственных сердечных средствПолны поэзии и прозы,А тем, кто может угореть,Спасительны, как чистый воздух,Рассеивающий бред.

Они не фраза и не поза,Они наука мудрецам,И их взволнованные слезы —Вода живая мертвецам.И пусть все это только грезы,Мы верим грезам до конца.

Баратынский[7]

Робинзоновой походкойОбходя забытый дом,Мы втроем нашли находку —Одинокий рваный том.

Мы друзьями прежде были,Согласились мы на том,Что добычу рассудилиСоломоновым судом.

Предисловье на цигарки.Первый счастлив был вполнеНеожиданным подарком,Что приснится лишь во сне.

Из страничек послесловьяКарты выклеил второй.Пусть на доброе здоровьеЗанимается игрой.

Третья часть от книги этой —Драгоценные куски,Позабытого поэтаВдохновенные стихи.

Я своей доволен частьюИ премудрым горд судом…Это было просто счастье —Заглянуть в забытый дом.

Платочек, меченный тобою

Платочек, меченный тобою,Сентиментальный твой платокУкрашен строчкой голубою,Чтобы нежнее быть я мог.

Твоей рукой конвертом сложен,И складки целы до сих пор,Он на письмо твое похожий,На откровенный разговор.

Я наложу платок на рану,Остановлю батистом кровь.И рану свежую затянетТвоя целебная любовь.

Он бережет прикосновеньяТвоей любви, твоей руки.Зовет меня на дерзновеньяИ подвигает на стихи.

Лезет в голову чушь такая

Лезет в голову чушь такая,От которой отбиться мнеМожно только, пожалуй, стихамиИли все утопить в вине.

Будто нет для меня расстоянийИ живу я без меры длины,Будто худшим из злодеянийБыло то, что наполнило сны.

Будто ты поневоле близкоИ тепло твоего плечаПод ладонью взорвется, как выстрел,Злое сердце мое горяча.

Будто времени нет — и, слетаяТочно птица ко мне с облаков,Ты по-прежнему молодаяВдохновительница стихов.

Это все суета — миражи,Это — жить чтобы было больней.Это бред нашей ямы овражьей,Раскалившейся на луне.

Камея[8]

На склоне гор, на склоне летЯ выбил в камне твой портрет.Кирка и обух топораНадежней хрупкого пера.

В страну морозов и мужчинИ преждевременных морщинЯ вызвал женские чертыСо всем отчаяньем тщеты.

Скалу с твоею головойЯ вправил в перстень снеговой,И, чтоб не мучила тоска,Я спрятал перстень в облака.

Я песне в день рождения

Я песне в день рожденияЕе в душе моейДарю стихотворение —Обломок трудных дней.

Дарю с одним условьем,Что, как бы ни вольна,Ни слез, ни нездоровьяНе спрятала б она.

По-честному не стоитИ думать ей о том,Что все пережитоеПокроется быльем.

Небеса над бульваром Смоленским