Николай Заболоцкий - Столбцы

Авг. 1928

4

Купальщики

Кто — чернец — покинув печку,лезет в ванну или тазик —приходи купаться в речку,отступись от безобразий!

Кто, кукушку в руку спрятав,в воду падает с размаха —во главе плывет отряда,только дым идет из паха.

Все, впервые сняв одеждыи различные доспехи,выплывают как невежды,но потом идут успехи!

Влага нежною гусынейщиплет части юных тели рукою водит синей,если кто-нибудь вспотел.

Если кто-нибудь не хочетоставаться долго мокрым —трет себя сухим платочкомцвета воздуха и охры.

Если кто-нибудь томитсястрастью или искушеньем, —может быстро охладиться,отдыхая без движенья.

Если кто любить не может,но изглодан весь тоскою,—сам себе теперь поможет,тихо плавая с доскою.

О, река, невеста, мамка,всех вместившая на лоне,ты — не девка и не самка,но святая на иконе!

Ты — не девка и не мамка,но святая Парасковья,нас, купальщиков, встречайгде песок и молочай!

Сент. 1928

Незрелость

Младенец кашку составляетиз манных зерен голубых;зерно, как кубик, вылетаетиз легких пальчиков двойных.Зерно к зерну — горшок наполнени вот, качаясь, он висит,как колокол на колокольне,квадратной силой знаменит.Ребенок лезет вдоль по чащам,ореховые рвет листыи над деревьями все чащеего колеблются персты.И девочки, носимы вместе,к нему по облаку плывут;одна из них, снимая крестик,тихонько падает в траву.Горшок клубится под ногою,огня субстанция жива,и девочка лежит нагою,в огонь откинув кружева.Ребенок тихо отвечает:— Младенец я и не окреп,как я могу к тебе причалить,когда любовью не ослеп?Красот твоих мне стыден вид,закрой же ножки белой тканью,смотри, как мой костер горити не готовься к поруганью!И, тихо взяв мешалку в руки,он мудро кашу помешал —так он урок живой наукидуше несчастной преподал.

Сент. 1928

Народный Дом

Весь мир обоями оклеен —пещерка малая любви,окошки в образе расселини занавески в виде роз;знакомых карточки приятныеприбиты клиньями вокругстола. «О, ночки, ночки невозвратные!» —поет гитара во весь дух.Гитара медная поет,рыдает брюхо деревянное,спеши, медовая салопница —тут девки сели наотлет —упали ручки вертикальные,на солнце кожа шелушится,облуплен нос и плоски лицаподержанные. Девки сели,плетут в мочалу волоса,взбивают жирные постелии говорят: — Мы очень рады,сидим кружками, ждем награды,она придет — волшебница приятная,приедут на колесах женихи,кафтаны снимут, впечатлениясвои изложат от души.Мы их за ручки всё хватаем,с различным видом всё хохочем,потом чулочки одеваем —какие ноги у нас длинные —повыше видимых коленок!—Так эти девочки невинныеболтали шумно меж собою,играя весело с судьбою…

Но что за дело до судьбы,когда в крови волненье,когда, как мыльные клубы,несутся впечатленья?В трамвае движется компания,проходит Кронверкский в окошке,я лица лоснятся как плошки,и платья с красными тюльпанами,в поту желая быть красивыми,играют ситцевыми сливами,и руки кажутся прекрасными —они все дальше-дальше тянутся,и вот — сверкает кверху дномНародный Дом.

Народный Дом — курятник радости,амбар волшебного житья,корыто праздничное страсти,густое пекло бытия!Тут колпаки красноармейские,а с ними дамочки житейскиенеслись задумчивым ручьем —им шум столичный нипочем;тут радость пальчиком водила,она к народу шла потехою:тут каждый мальчик забавлялся,кто дамочку кормил орехами,а кто над пивом забывался.Тут гор американские хребты,над ними девочки — богини красоты —в повозки быстрые запрятались,повозки катятся вперед,красотки нежные расплакались,упав совсем на кавалеров.И много было тут других примеров.

Тут девка водит на арканесвою пречистую собачку,сама вспотела вся до ниткии грудки выехали вверх,—а та собачка пречестная,весенним соком налитая,грибными ножками неловковдоль по дорожке шелестит.

Подходит к девке именитоймужик роскошный, апельсиншик,он держит тазик разноцветный,в нем апельсины аккуратные лежат.Как будто циркулем очерченные кругиони волнисты и упруги,как будто маленькие солнышки, онилегко катаются по жестии пальчикам лепечут: лезьте, лезьте!

И девка, кушая плоды,благодарит рублем прохожего,она зовет его на «ты»,но ей другого хочется — хорошего.Она хорошего глазами ищет,но перед ней качели свищут.

В качелях девочка-душависела, ножкою шурша,она по воздуху летелаи теплой ножкою вертела,и теплой ручкою звала.

Другой же, видев преломленноесвое лицо в горбатом зеркале,стоял молодчиком оплеванным,хотел смеяться, но не мог;желая знать причину искривления,он как бы делался ребенкоми шел назад на четвереньках —под сорок лет — четвероног.

Едва волненье улеглось,опять круженье продолжается;припухли люди от дыхания,тут жмутся девочки друг к дружке;ходить не так уже удобно,спускаясь к речке, растекаютсяони рассеянными парочками,в коленки нежные садясь.

Но перед этим праздничным угароминые будто спасовали —они довольны не амбаром радости,они тут в молодости побывали:и вот теперь, шепча с бутылкою,прощаясь с молодостью пылкою,они скребут стакан зубами,они губой его высасывают,они в Баварии рассказываютсвои веселия шальные;ведь им бутылка — словно матушка,души медовая салопница,целует слаще всякой девки,а холодит — сильнее Невки…

Они глядят в стекло.В стекле восходит утро.Фонарь бескровный, как глиста.стрелой болтается в кустах.И по трамваям рай качается —тут каждый мальчик улыбается,а девочка наоборот —закрыв глаза,открыла роти ручку выбросила теплуюна приподнявшийся живот.

Трамвай, шатаясь, чуть идет…

1927–1928