Григорий Кружков - Очерки по истории английской поэзии. Романтики и викторианцы. Том 2

Джордж Мередит (1828–1909)

Родился в Портсмуте в семье поставщика королевского флота. Заканчивал образование в моравской школе в Германии. Работал юристом в Лондоне, но вскоре разочаровался в юриспруденции и встал на шаткий путь профессионального литератора. В 1849 году Мередит женился на молодой вдове Эллис Николе, но брак оказался неудачным: в 1859 году Эллис с их общим сыном ушла от мужа к художнику Генри Уоллису В 1861 году он вторично женился и поселился в маленькой деревушке в Сассексе. Мередит известен, в первую очередь, как популярный романист: «Эгоист» (1879), «Диана на распутье» (1885) и др. Он также автор нескольких книг стихов. Вторая из них, «Современная любовь» (1862), представляет собой цикл из пятидесяти нерегулярных (шестнадцатистрочных) «сонетов».

Джордж Мередит. С гравюры Фредерика Холиера, 1886 г.

«Он догадался, что она не спит…»

Он догадался, что она не спит,Когда ее волос рукой коснулся, –И странным звуком сумрак содрогнулся:Еще немного, и она б навзрыдЗаплакала, – но тут же придушилаРыданья, словно ядовитых змей,И вся окаменела, будто в нейГромада ночи сжалась и застыла.Опившись опиумом тишины,Уснула Память и во сне дышала

Болезненно, натужно и устало…Они лежали так, погруженыВ свою печаль и скорбь, как изваяньяНад общею надгробною плитой,Укрыты равнодушной темнотой,Разделены мечом непониманья.

«Но где исток разлада и измены?…»

Но где исток разлада и измены?Кто мне докажет, что вина моя?Ужели в одиночку должен яУбитую любовь тащить со сцены?Я спал, и я очнулся ото сна;Влюбленные, не ошибитесь вы хоть! –В любви законов нет, одна лишь прихоть.Я верил в верность; вот моя вина.В чащобах темной ревности блуждая,Я заблудился между трех стволов;Марионетка в балагане снов,Я думал, что вселенной обладаю.О, если б только пошлой суетыНе видеть, – я бы шествовал с отвагой,Качая шляпой и махая шпагой, –Прекрасный, гордый принц ее мечты!

«Взгляни, как ветер мечет копья мглы…»

Взгляни, как ветер мечет копья мглы,На спинах волн рисуя тень скелета:Не сыщешь места лучшего, чем это,Чтоб схоронить любовь, – там, где валыС шипением облизывают дюны,Где океан шумит, хриплоголос,И плещут, разбиваясь об утес,Седые, беспокойные буруны.Нет средства лучше, чтоб убить любовь,Чем поцелуи поздние, которымНе обмануть рассудка жалким вздором!Вернулся день; но не вернется вновьТо, что утрачено. Как ни печально,Злодеев нет, и виноватых нет:Страстями так закручен был сюжет;Предательство живет в нас изначально.

«Итак, он обречен был изнутри…»

Итак, он обречен был изнутри –Союз души с душою несовместной.Два сокола в одной ловушке теснойДолжны метаться, как нетопыри.Была пора: не ведая печали,Безгрешные, они брели вдвоемСреди цветов; но в спорах о быломСегодняшнюю радость растеряли.Решая, кто был прав и кто неправ,Не пощадили и того, что свято,Но жалкого добились результата,Сомненьями друг друга истерзав.О скорбь! Не так ли море грозовоеВсю ночь лавиной бешеных конейШтурмует берег, – чтобы меж камнейОставить утром бедный сор прибоя?

Ковентри Патмор (1823–1896)

Ковентри Патмор родился в семье писателя, от которого унаследовал склонность к литературе. С 1846 года работал библиотекарем в Британском музее, посвящая свободное время поэзии. Был близок с Данте Габриэлем Россетти и прерафаэлитами, опубликовал свою поэму «Времена года» на страницах прерафаэлитского журнала «Начало» (The Germ). Самое известное произведение Патмора – поэма в четырех частях «Домашний ан-гел», в которой он воплотил идеальный образ викторианской женщины – жены, подруги и возлюбленной. Этот безупречный образ вызывал раздражение у новых поколений эман-сипированных женщин. Так, Виржиния Вульф писала, что задача каждой современной писательницы – «убить Домашнего Ангела». Собрание стихотворений Патмора вышло в 1886 году. Ему также принадлежат две книги критических эссе: «Принцип в искусстве» и «Religio poetae».

Ковентри Ихсмор. Джон Сингер Сарджент, 1896 г.

Игрушки

Сынишка мой, –Он грустным взглядом в матьИ вовсе не шалун,Но тут опятьВ который раз нарушил мой запрет.Его я шлепнул и отправил спатьНа сон грядущий не поцеловав.Я был суров, я был неправ;Но я не мать,А матери давно уж нет!

Немного погодя,Встревожась, я поднялся убедиться,Уснул он или нет.Он спал –И глубоко дышал во сне,Но были влажны длинные ресницы.

Я влагу их губами осушил –И сам не прослезился еле:На столике, придвинутом к постели,Малыш мой перед сном расположилВсе, что могло его утешить в горе:Узорный камень,Найденный у моря,Шесть раковин,Кусок стекла,Обкатанный волной,Коробку фишек,Подснежник в склянке,Пару шишек, –Устроив так, чтобы рука моглаЛаскать сокровища свои…

– О Боже! –Воскликнул я, –Когда мы все заснемИ больше раздражать тебя не сможем,Тогда припомни,Что служило намИгрушками,Какой бесценный хламНас утешал на этом свете, –И гнев на неразумных удержи,И улыбнись,И как отец скажи:Я их прощу,Они ведь только дети.

«Брат Хопкинс»

Я есмь – конечно, есть и ты!

В 1864 году, когда отмечался трехсотлетний юбилей Шекспира, двадцатилетний Хопкинс начал набрасывать сонет; до нас дошли лишь первые восемь строк:

Шекспир

В жилищах душ людских он приобрелСвой прочный угол. Бог, что отодвинулОт смерти день Суда, – пока не минулУрочный час и срок не подошел,Таит от нас верховный произвол;Кто из поэтов спасся или сгинул –Неведомо; тот редкий жребий вынул,Кто сразу получил свой ореол…

Обратим внимание на смелое сравнение, сходное с «концептами» Джона Донна: мировой порядок, установленный Богом – не судить душу человеческую сразу после ее смерти, – оказывается образцом для суда литературного: окончательное решение откладывается на неопределенное время.

Тут интересны сразу две вещи: во-первых, «метафизичность» мышления Хопкинса, во-вторых, предсказание собственной судьбы. Провидение отодвинуло суд и приговор поэту, вынесла их далеко за скобки его жизни. Разумеется, случай не единичный: так было с Блейком и с Китсом; но, в отличие от них, Хопкинс вообще не публиковал своих стихов; ближайшая параллель – Эмили Дикинсон.

Джерард Мэнли Хопкинс. Фото 1880-х гг.

Джерард Мэнли Хопкинс (1844–1889) или, как принято было говорить в Обществе Иисуса, «брат Хопкинс» умер от тифозной горячки в Дублине, где он преподавал древние языки в Университетском колледже. Один из собратьев-иезуитов, ухаживавший за ним перед кончиной, большую часть бумаг усопшего сжег, а часть, включая письма поэта Роберта Бриджеса, отослал назад отправителю.

Бриджес и опубликовал первый сборник стихотворений Хоп-кинса. Правда, он сделал это почти через тридцать лет после смерти своего друга, в 1918 году. Не знаю, был ли тут сознательный расчет, но это оттяжка сыграла на руку стихам. В начале 1920-х в моду стали входить поэты-метафизики: в этом контексте стихи Хопкинса «прозвучали» (в конце XIX века их бы просто никто не понял). Потребовалось еще двадцать или тридцать лет, чтобы Хопкинс были оценен по достоинству и введен в поэтический канон.

Напомним, что посмертно были изданы и стихи преподобного Джона Донна, и его верного последователя поэта-священника Джорджа Герберта, который на смертном одре предоставил другу решать, публиковать ли его стихи или предать огню – в зависимости от того, «смогут ли они быть полезны хоть одной христианской душе или нет». Друг решил, что смогут, и книга стихотворений Герберта «Храм» была издана.

Хопкинс поступил еще радикальнее: он вручил судьбу своих стихов непосредственно Богу; 8 сентября 1883 года он записал в дневник: «Во время сегодняшней медитации я горячо просил Господа нашего приглядеть за моими сочинениями… и распорядиться ими по своему усмотрению, как они того заслуживают».

Из прожитых Хопкинсом сорока четырех лет первую половину он принадлежал англиканской церкви, вторую половину – католической. В 1868 году он вступил в Общество Иисуса, и вся его дальнейшая жизнь прошла под диктовку ордена, который двигал им как пешкой – вернее, как шахматным конем по доске: из Лондона в Стоунхерст, из Оксфорда в Уэллс, из Ливерпуля в Глазго – то учить теологию в иезуитской академии, то преподавать самому, то служить приходским священником… Перед каждым новым сроком послушничества он проходил очередные испытания, «дабы обновить рвение, которое могло остыть в занятиях и общении с миром». Испытания эти проходили в строгой изоляции: даже выйти погулять в сад Хопкинс мог, лишь испросив на то особое разрешение.