Перец Маркиш - Стихотворения и поэмы
Священную чалму из девственных снегов,
И седина твоих заснеженных висков
Рассказывает нам времен далеких сказку...
Дробится яркий луч на белизне твоей,
Здесь ветры сходятся над каменистым склоном,
Им этот мир знаком с его начальных дней,
И торс твой закален дыханьем их студеным...
Безмолвный Чатырдаг, над головой твоей
Те ветры празднуют вселенной юбилей
И чащу всех тревог за вечность подымают,
Беседуют о том, как первый луч возник,
О том, как родился из моря материк,
И каждый из ветров о чем-то вспоминает...
14
И вот свои войска остановило море,
Отряды грозных волн сковало немотой,
Смолою черною им залил рты покой, —
И слышно в тишине: о прошлом ветры спорят…
Нам ветры говорят, как пахнет плоть долин,
Как пламя, затвердев, грядою горной стало.
Здесь каждая скала торчит куском металла —
Ползучей зеленью обвитый исполин...
А море, как всегда, лежит котлом бездонным,
И, как всегда, кипит под солнцем раскаленным,
И, обнажив клыки, на штурм земли идет;
Ни с кем не знается оно, глядит угрюмо,
Не хочет никому свои доверить думы,
Лишь пенистым волнам — хребтам бегущих вод.
15
На лбу твоем видны соленых брызг следы,
Они — как оспины на коже виноградной:
Седой простор морской — твой недруг беспощадный
Грозит, о Чатырдаг, убить твои сады.
На вотчину твою, прозрачный шлейф раскинув,
Жестокий свой налет свершает саранча,
Тебя сжигает жар полдневного луча,
И вгрызлись ящерки под ногти исполину…
Размотанный тюрбан на голове твоей,
И виноградники на рубище полей
Пришиты стежками, как свежие заплаты;
Побеги гибкие испепеляет враг,
Твои рабы молчат, как будто виноваты,
Как будто им грозит твой суд, о Чатырдаг!..
16
ИЗ АЛУШТЫ В ГУРЗУФ
1
Как вехи на пути — массивы цепи горной,
Толпится стадо гор кудрявой барантой,
Спускаясь к берегу, бредет на водопой,
А в воду не идет — страшится глуби черной.
Но как сюда попал гранитный носорог? —
Он пьет, припав к воде, и ноздри раздувает,
Посеребрен луной его округлый бок,
Одетый мглой Гурзуф с его хребта свисает.
Тропинки вдаль ведут, шагает пешеход,
И юный кипарис, недвижный, полусонный,
Целует облако в голубизне бездонной;
Фасады белые бегут за поворот, —
Их кто-то разбросал на всем пути далеком,
Чтоб снова не попасть в Алушту ненароком…
2
Но позади Гурзуф — уже в семи верстах,
Навстречу нам — хребты, зеленой чащи полог
И цифры черные на верстовых столбах,
Шесть верст проехать нам — и Ялта: путь
недолог…
Еще две-три версты — и кончился подъем,
Теперь, дружок, держись — покатимся с откоса;
Повозка дребезжит, внизу гремят колеса,
И оглушает нас порожних ведер гром...
И снова поворот. Шарахаются кони.
Навстречу вынырнул шальной автомобиль,
Он мимо пролетел, подняв завесой пыль,
И прячем лица мы за пыльный тент, в ладони,
Дорожной пыли шлейф взметнулся и повис.
И вновь берем подъем, и вновь съезжаем вниз.
17
СИМЕИЗ
Тиха морская даль, одета грустью сизой,
У ног утесов спит стальная гладь воды;
Ей снятся груды лун и скал седых ряды,
Прикрывшие собой молчанье Симеиза...
Как замки, над водой утесов строй навис,
Русалки здесь живут, а там — жилье дракона;
И ночью чудится, как из морского лона
Тайком на бережок выходит Симеиз...
Устало море, спит, а полночь голубая
Над ним склоняется, как нянька, обнимая,
И чутко слушает немую глубину...
Но, сбросив лунный сон, ворчун очнулся старый
И просит, засверкав, чтоб ночи темной чары
Вернули Симеиз в подводную страну...
18
КУРБАН-БАЙРАМ
На берег сумрачный, ворча, волна плеснула —
Вот так бросается к телеге волкодав.
Сняв бубенцы с коней и четки в руки взяв,
Татары шепчутся: “Письмо из Истамбула!..”
Ждет отдых лошадей, спят тропы по горам,
Забравшись в огород, стоит овца уныло, —
Она бы все кусты, все травы расспросила:
Не завтра ли в селе справляется байрам?..
Ползет в долины ночь, и синий сумрак плотен,
Он кутает сады, вершины гор и крыши;
Тоскливый плач муллы взлетел над тишиной.
А волны всё ворчат, как псы из подворотен,
Прижались домики к подножьям гор, как мыши,
И чутко слушают, что шепчет мрак ночной...
19
Мне солнце до крови подошвы обожгло,
И захлестнул меня густых колосьев пламень.
Дневной истомою глаза заволокло,
И тело всё блестит, как под волною камень.
Чешуйки на щеках. Целуется со мной
Песок. Я весь горю. Я говорю с камнями.
О плечи молнией дробится луч дневной,
Он шею мне оплел злачеными ремнями.
В ресницах блещет луч. Я пеною омыт.
Мне снится: надо мной вселенная простерла
Орлицы гнутый клюв — Ай-Петри гордый щит.
Нет, я от солнца пьян, я солнцем сыт по горло,
О плечи молнией дробится луч дневной.
Болтаю сам с собой...
20
С трудом я сбросил ночь... И день во весь размах
Раскрылся предо мной от скал до окоема, —
За мною по пятам он шел, в его зубах
Желтела длинная, хрустящая солома.
Он всё с меня сорвал, и я остался гол,
Он в плоть мою вонзил соломы острой пламя,
За мною по камням по раскаленным шел
И окружал меня, касаясь губ губами.
Он обхватил меня железною рукой,
Опутал ноги мне, перехватив дыханье.
Мой лоб отяжелел, и пот со лба — рекой...
Под скалами вода, и сини полыханье —
Внизу и предо мной, и весь я в голубом.
Я сбросил ночь с трудом...
21
О берег тычется слепой верблюд — бурун,
Он хочет здесь прилечь, он здесь задремлет вскоре.
Ты к тайной вечере уже готово, море,
И голубых гостей ты ждешь с наземных лун.
Как у тебя светло, в субботнем блеске, в пене!
С короной звезд к тебе склонился небосклон.
Но лодки мечутся, как жаб двуногих тени,
И серых далей холст весь кровью окроплен.
Благослови хребты. Их головы припали
К чернеющей воде, покой прибрежный пьют.
И трет свой мшистый бок о берега верблюд.
Безмолвье прервано. Вновь посветлели дали.
Ты что-то говоришь гостям с наземных лун.
О берег тычется слепой верблюд — бурун.
22
Кто путь вам преградил, о горы, кто в скитанье
На вас навьючил груз просторов и тоски?
Вам давит небосвод на плечи и виски,
Мечты гранитные, скалистые страданья!..
Увязли вы, как рать, попавшая в пески,
Как опухоли вы — на теле мирозданья.
Что слаще для людей, что выше, чем желанье
Проникнуть в недра гор — пусть кручи высоки!
Но в час, когда плывут созвездья над землей,
Уже не слышите вы наш призыв немой, —
В просторах он летит, но к вам дойдет едва ли...
Вы — каменная боль, гранитные мечты.
Не скажут никому теснин глубоких рты
