Чёрный снег: война и дети - Коллектив авторов
Казалось, ничего детского не осталось в чертах её лица.
Угрюмо смотрела она куда-то в сторону, туда, где на закоптелых, некогда голубых обоях колыхалась беспокойная тень от дымящей коптилки.
Я принес ей подарок – жалкий и убогий гостинец: кусок конопляной дуранды, завернутый, красоты ради, в тонкую папиросную бумагу. Больно было смотреть, как просияла она, с каким жадным хрустом впились её мышиные зубки в каменную твердь этого лошадиного лакомства.
Воспитанная по всем правилам девочка, она даже забыла сказать мне «спасибо»; только расправившись наполовину с дурандой, она вспомнила о бабушке, предложила и ей кусочек. А подобрав последние крошки и облизав бумагу, она вспомнила и обо мне – молча посмотрела на меня и холодной ручкой дотронулась до моей руки.
– Бабушка, – сказала она. Голос у неё был хриплый, простуженный. – Бабушка, правда, как жалко, что, когда мы немножко больше кушали, я не сплясала дяде?
Бабушка опустилась на стул, заплакала.
– Боже мой, – сказала она. – Когда это всё кончится только?..
Тут произошло нечто неожиданное. Маринка резко повернулась, подняла голову над подушкой и со слезами в голосе закричала:
– Ах, бабушка, замолчи… Когда это кончится?.. Вот всех немцев перебьют – тогда и кончится…
Силёнки изменили ей. Она снова упала на подушку.
Бабушка продолжала плакать. Я помолчал и спросил:
– А ты немцев всё ещё боишься, Маринка?
– Нет, не боюсь, – сказала она.
Пытаясь возобновить наш старый шуточный разговор, я сказал ей:
– А что ты станешь делать, если, скажем, немец вдруг войдёт в твою комнату?
Она задумалась. Глубокие, недетские морщинки сбежались к её переносице. Казалось, она трезво рассчитывает свои силы: стула ей теперь не поднять, до лампы не дотянуться, полена во всём доме днём с огнём не найдешь.
Наконец она ответила мне. Я не расслышал. Я только видел, как блеснули при этом её маленькие крепкие зубки.
– Что? – переспросил я.
– Я его укушу, – сказала Маринка. И зубы её ещё раз блеснули, и сказано это было так, что, честное слово, я не позавидовал бы немцу, который отважился бы войти в эту холодную и закоптевшую комнату.
Я погладил Маринкину руку и сказал:
– Он не придёт, Маринка…
Много могил мы вырубили за эту зиму в промёрзшей ленинградской земле. Многих и многих недосчитались мы по весне.
А Маринка выжила.
Я видел её весной 1942 года. Во дворе на солнышке играла она с подругами. Это была очень скромная, тихая и благопристойная игра. И это были ещё не дети, а детские тени. Но уже чуть-чуть румянились их бледные личики, и некоторые из них уже прыгали на одной ножке, а это очень трудно – держаться на одной ноге, – тот, кто пережил ленинградскую зиму, поймёт и оценит это.
Увидев меня, Маринка бросилась мне навстречу.
– Дядя, – сказала она, обнимая меня. – Какой вы седой, какой вы старый…
Мы поговорили с ней, поделились последними новостями. Оба мы по-настоящему радовались, что видим друг друга – какими ни на есть – худыми и бледными, но живыми. Ведь не всякому выпала эта радость. Когда мы уже простились, Маринка снова окликнула меня.
– Дядя, – сказала она, смущенно улыбаясь, – знаете что, хотите, я вам спляшу?
– Ого! – сказал я. – Ты уже можешь плясать?
– Да! Немножко могу. Но только не здесь. Пойдемте – знаете куда? – на задний двор, около помойки…
– Нет, Мариночка, не надо, – сказал я. – Побереги силёнки – они тебе ещё пригодятся. А спляшешь ты мне знаешь когда? Когда мы доживём с тобой до победы, когда разобьём немцев.
– А это скоро?
Я сказал:
– Да, скоро.
И, сказав это, я почувствовал, что беру на себя очень большое обязательство. Это была уже не игра – это была присяга.
1942
Главный инженер
Рассказ
Лейтенант Фридрих Буш, лётчик германской разведывательной авиации, и новодеревенский школьник Лёша Михайлов в один и тот же день получили награды: лейтенант Буш – железный крест, а Лёша Михайлов – медаль «За оборону Ленинграда».
Как сказано было в приказе германского командования, лётчик Буш представлялся к награде «за отличную разведывательную деятельность над позициями противника у Ленинграда, в результате чего были обнаружены и уничтожены 12 зенитных установок русских». А Лёша Михайлов получил свою медаль как раз за то, что помог немецким самолётам обнаружить эти двенадцать батарей…
Вы, я вижу, удивлены. У вас глаза на лоб полезли. Вы думаете небось, что это ошибка или опечатка. Что ж, выходит, значит, что Лёша Михайлов – предатель? Почему же тогда он получил советскую награду, а не какой-нибудь тоже медный или оловянный немецкий крест?
А между тем никакой ошибки тут нет. Лёша Михайлов получил свою награду по заслугам. А вот за что получил её лейтенант Фридрих Буш – это дело тёмное. Хотя – если разобраться, – может быть, он и в самом деле неплохо выполнил свою боевую задачу. Ведь он действительно обнаружил на подступах к Ленинграду двенадцать зенитных батарей. Правда, без помощи Лёши Михайлова и других ребят он чёрта бы с два обнаружил. А хотя…
Ну да, впрочем, так вы всё равно ничего не поймёте. Надо всё рассказать по порядку.
* * *
Лёша Михайлов жил, как я уже сказал, в Новой Деревне. Около их дома – за огородами – был пруд. На том берегу пруда в небольшой рощице стояла зенитная батарея. Почти каждую ночь, когда с финской стороны летели на Ленинград немецкие бомбардировщики, батарея открывала огонь. Конечно, не одна батарея. Их там вокруг было много. От этого огня в михайловском доме, как и в других, соседних домах, давно уже не осталось ни одного стекла – окна были заколочены досками или фанерой или заткнуты подушками. Зато уж и немцам, конечно, тоже доставалось от этого огня!..
Батарея была хорошо замаскирована. В обычное время, когда она помалкивала, не работала, её не только с воздуха, но и с земли не разглядеть было. Но, конечно, это только взрослые не могли разглядеть. А от ребят разве что-нибудь скроешь? Ребята ещё давно, ещё в самом начале войны, когда только появилась у них эта батарея, всё, что им нужно было, разнюхали, разведали и знали теперь батарею, наверно, не хуже
