Миражи искусства - Антон Юртовой
Сутки. Я только подошёл к своей койке в казарменном блоке. Оставалось свободных буквально с десяток минут. Присел, раскрыл издание, жадно проглотил первое стихотворение. И тут сосед тормошит: очнись, мол, дурень. Отрываюсь взглядом от книги, под воздействием от прочитанного. А кругом странный шум, беготня, резкие команды, кто-то настойчиво зовёт меня. Замечаю, как «топчутся», клонятся то в одну, то в другую сторону колонны, подпирающие высокие потолки, дребезжат и повизгивают коечные ряды, сверху сыплются пыль и крошка отставшей меловой побелки. Трещат оконные стёкла и рамы, дрожат, исходят змейками трещин стены. И неясный, устрашающий гул снизу, будто зашевелилась преисподняя. Это проделка природы земли, обычная в тех краях: совсем близко, от базы в пределах прямой видимости, постоянное напоминание о ней – высоченный действующий вулкан, при своих очередных пробуждениях двигающий земную кору и выбрасывающий огромное мутно-серое облако пепла, застилающее небосвод.
За суетой, ставящей целью обеспечить безопасность служивых и сохранение воинского порядка, незаметно опускался вечер. А у меня с него неплановая суточная вахта в штабе, с обязанностями докладывать буквально обо всём, что касалось течения текущих служебных дел, дежурному офицеру, принимать телефонограммы, быть посыльным и прочее. Среди ночи ещё одно – учебная тревога с неожиданным посещением представителя от командующего соединением. И ещё – повторное сотрясение земли с соответствующей дополнительной суматохой. Подменили и отпустили позавтракать. Я не пошёл. Обедать тоже. Забирался в пустовавшее помещение при штабе, в виде кладовки. Только так и проглотил Лорку целиком. И успел вовремя сдать его библиотекарю.
Каких-то несколько строк, наповал бьющих по чувствам, запомнил наизусть тут же. Зарубил, как говорится, на носу, чуть не насильно. Из опасений, что, может, больше не доведётся. Минули с тех пор многие десятилетия, а я хорошо помню, как прочно держалось во мне тогда какое-то смутное понимание рациональной методики постижения сущности поэтического, приобретавшееся, конечно, не в один конкретный час, а постепенно и ещё не в тот служебный срок, а издавна, до того. Оно, как я полагаю это теперь, было той самой опорой на духовную составляющую, на тот неуловимый свет обобщения, благодаря которому в единстве, целиком воспринимаются и впитываются в сознание не только образный каркас прочитанного, но и его неповторимые особенности, свойственные лично сочинителю.
Множество раз чувственно-цельное восприятие книжных текстов, безотказное как метод, требующее только повышенной концентрации внимания, выручало меня, когда диктовались жёсткие условия возврата издания. Какой величайший соблазн вызывали книги на высоченных открытых стеллажах в одном из читальных залов Дальневосточного университета! Фонд этого зала составляли издания, присланные вузу университетом Ленинградским. Он в те годы щедро одаривал излишками своих сокровищ более молодые вузы, преимущественно в советских портовых городах. Многие экземпляры были в заношенных, потёртых, потускневших от давности обложках, с текстами, где ещё значилось дореволюционное «ять». Как заочник, приезжавший во Владивосток на короткие сессии, я просто задыхался от недостатка времени. Но не упускал случая посидеть в полюбившейся читальне. Завораживало, уносило в какие-то нестерпимо желанные, восторженные дали не одно текстовое заполнение книг. Мне хотелось объять всё. Подходил к полкам, вчитывался в заглавия, в имена авторов. Заказав очередную горку книг, отдельные экземпляры слегка пролистывал.
Сама собой в этих действиях выстругивалась определённая систематизация прочитанного и ещё не прочитанного, в высшей степени полезная, поскольку она отваживала от мысли, что можно за свою жизнь управиться буквально со всем, стоит лишь того захотеть, отваживала от чтения без разбора и направляла к осознаваемой тщательной избирательности. Одновременно возникало ощущение, будто я уже немало взял на ещё даже не раскрывавшихся для меня страницах.
Я не верю в байки о том, как приходят к восприятию и запоминанию текстов, подложив книгу под подушку на сон грядущий. Как не особенно верю и в большую пользу скорочтения, которому надо старательно учиться. И, тем не менее, я как бы западал в сеть некоей благодатной мистификации; захваченный эйфорией поистине удивительного, какого-то обволакивающего, заполняющего собою всё вокруг и будто живого, доброго призрака, я испытывал непередаваемое волнение, удовлетворённость тем, что наполняюсь бесценным новым знанием.
Наверное, не ошибусь, если скажу, что такое вот, почти как сомнамбулическое постижение книжного моря открыто любому; только многие не видят здесь чего-то значительного. Как явление социального свойства, оно было присуще очень большому числу читателей нашего бедового прошлого, поскольку не зря же ведь ещё каких-то пару десятков лет вспять наша великая атомная империя признавалась самой читающей в мире. Пожалуй, не ошибусь и в том, что и в теперешние дни оно, такое постижение, не может не соответствовать своему яркому предназначению, разумеется, с бесспорной поправ кой на всё возрастающие возможности выгребать знания не только из книг. В прежнем же виде оно, однако, имело ту интересную особенность, когда через него как бы оправдывалось близкое к мещанству умыкание.
Чтобы у кого-либо не оставалось мыслей, будто я всего лишь создаю искусственную конструкцию вдохновенной работы над книгой, сошлюсь на один любопытный пример. В группе на филологическом факультете вместе со мной учился Олег, мой ровесник. Мы с ним жили в одном городе, часто общались между сессиями. Постигая журналистику, он успел поработать шофёром, бухгалтером, лесорубом, корректором, литсотрудником, продолжал и дальше совершенствоваться в этой сумбурной переменчивости занятий на рядовых должностях, входившей тогда в моду. Читал он много и страстно, был книгами одержим. Как и я, пробовал писать стихи, поэзией просто бредил. Вернувшись с воинской службы, я продолжал практику посещения разных читальных залов, заабонировался сразу в нескольких библиотеках, «проинспектировал» все тамошние каталоги, запасники и хранилища.
В библиотеке одного строительного треста, куда предусматривался доступ только собственно строителей и где для меня после определённых моих хлопот было сделано исключение, мне выдали оказавшийся там сборничек стихотворений Лорки. Из того же выпуска, что был ранее прочитан мною. Я взял его, чтобы насладиться, почитать без спешки. Уже подходил срок возвращения, а тут является ко мне Олег, просит дать почитать и ему, так как сам он нигде разыскать образца не смог. Я отказываю, дескать, не успею вернуть по обязанности, возьми следом за мной в библиотеке. Да я, говорит, там не записан, могут и не записать. Предлагаю пойти вместе. Всё в конце концов удалось уладить, как бы под мою ответственность. Взял он сборничек, читает, при встречах шпарит мне почти всё наизусть. Я в те поры как-то не додумался его спросить,
