Миражи искусства - Антон Юртовой
Вместе с этим и отдельная картина, как наиболее подвижная единица изобразительного художественного ряда, лишается общественной востребованности, перемещаясь в уделы частных жилищ или в чисто развлекательные учреждения. Там её функции уже почти целиком укладываются в задаче информативного или декоративного комфорта. Возбуждается спрос на портреты, на что-нибудь броское, сфантазированное, даже нелепое. Художнику здесь можно только посочувствовать. Ему уже просто невозможно быть ни в традиционной роли, ни в исходном великом предназначении. И посочувствовать ещё раз, если он не в состоянии усвоить этого.
Посетители выставок изобразительного искусства, что-то из экспонатов одобряя или осуждая, в такие тонкости могут и не вникать. Много ещё таких, кто не может объяснить, почему он хвалит то, что хвалят власти и СМИ, и почему помалкивает, когда сообща дружно и тупо отмалчиваются обе эти ветви общественного влияния. Значит, его уже впрямую коснулось жало беспощадной целенаправленной идеологической обработки, прикрываемой принципом свободы творчества. Ждать ли тут чего-то лучшего? А кто ж его знает. Ведь одно пока остаётся неизменным – стремление пиарщиков преподнести выгодное кому-то выгодным для всех.
К восприятию прекрасного
ЛОРКА В ЕДИНСТВЕННОМ ЭКЗЕМПЛЯРЕ
Поэзия воспринимается как целое.
Есть в этом громадное противоречие с тем, что в любом стихотворном тексте мы, когда прочитываем его, отмечаем и оцениваем отдельные слова или строки, сюжет, ритмику изложения, своеобразные отходы от общепринятого или классического оформления содержательности, некие особенности авторского видения и трактования событий; но по прошествии какого-то срока такая детализированность восприятий уже улетучивается из нашей памяти, и мы сохраняем в ней только общие контуры перевоплощений частей окружающей реальности или чьих-то фантазий, ту предназначенную для моментального распознавания картину, какую нам ничто заменить не может.
Конечно, бывает и того лучше. Прочитанные или услышанные строки, а то и целые тексты, непроизвольно или под желанием прочно укладываются в сознании полноценными избирательными копиями, – бери их у самого себя, наслаждайся ими, используй в любое время. Но при этом нельзя не учитывать качества памяти: быстро и надолго заносить в неё фактурное дано не всем. Наоборот, впечатление в целом, представляющее, собственно, то, что заключается в поэтическом, есть квинтэссенция воспринятого, обобщённый, синтезированный, «сферный» слепок и, так или иначе, обязательно приобретается каждым читателем, что в высшей степени важно. Обладателей этой феноменальной вещи уже можно считать духовными сродственниками, приятными друг для друга, и одновременно – собственниками меры богатства, которой достаёт на всех, на всех. Единство в этом случае всевременное и нерасторжимое.
Если вопреки забыванию о массе подробностей мы испытываем сладкий душевный выплеск, едва лишь наша чувственность через воспоминание коснётся усвоенной поэзии в её настоящем и предпочтительном виде, то это и есть проявление той могучей силы искусства, которое делает его неповторимым, воздействующим бесповоротно и наверняка. Нет чувственного отклика на предложенное поэтом, значит, нет и поэзии. Измерить же её в чём-либо невозможно, как невозможно разделить на составляющие нашу чувственность. Она безмерна в своём сомкнутом единстве и в бесконечной, всеохватной совокупности. Будучи её наивысшим эстетическим выражением, поэзия в любой момент готова и способна волновать и покорять её знатоков и поклонников своей волшебной щедротой и неустранимой таинственностью.
Сегодня каждый, кому нужно, легко отыщет любое известное поэтическое произведение или полное наследие того или иного сочинителя, даже если они изданы только за рубежом. Библиотечная сеть и всемирная электронная паутина широко доступны. А ещё многими не совсем забыты времена, когда ощутимо и до истомления не хватало не то что издававшейся поэтической продукции, но и сведений, информации о ней. Находившиеся в территориальных отдалённостях или в подобных ограничительных обстоятельствах, думаю, понимают, о чём я говорю. Мне самому приходилось убеждаться, как это плохо – отставать. Уже кого-нибудь встречаешь, кто успел где-то прочитать недоступное для тебя, ему повезло прежде всего в том, что он куда-то летал или ездил, там заходил в какой-то читальный зал или даже приобрёл желанный томик, разумеется, непременно по знакомству или втридорога у нечистоплотных перекупщиков. Но – какая досада! Ведь существующее как будто уже рядом – а в руки не шло. Кому-то отдано на прочтение, да те пока не вернули, а ещё и неизвестно, вернут ли. И это всё на фоне выпуска в стране миллионных тиражей книг, нередко с повторами!
Не проще был и официальный путь к рандеву с книгой. В библиотеке в момент возникала очередь на издание, и хотя выдача в случаях с новинками практиковалась на очень короткий срок, что придавало очереди повышенную динамичность, надежда на своё счастье там могла и не сбыться. Часто книга «зачитывалась», то есть уходила из абонемента навсегда. За это пробовали упрекать, стыдить, полагался даже немалый штраф, но случаев умыкания меньше не становилось. Особенно распространённым самовольное изъятие было в городах, в городских библиотеках. Тем, кто не решался участвовать в этой безысходной авантюрной традиции, следовало надеяться только на благосклонность судьбы. Помнится, мне никак не удавалось угнаться за первым русскоязычным изданием стихов Лорки, талантливого испанца, расстрелянного франкистами. Я в тот период служил срочную на военно-морской базе в Авачинской губе. Посещал читальные залы в нескольких библиотеках Петропавловска-на-Камчатке. Поскольку увольнения в город давались редко, шансов где-то оказаться вовремя практически не было. Помогла удача. Очень редко, но всё же происходило пополнение фонда библиотеки в своей воинской части. Она была скромненькой и, конечно, не закрывала потребностей служивых. Вот сюда и пришёл Лорка, в единственном экземпляре, и я, настойчиво искавший его, оказался тем, кому томик «светил» сразу после оформления его в реестровой записи. Мне его выписали ровно на сутки, в так называемый мёртвый час, в послеобеденное время отдыха. Выдаче предшествовала шумливая словесная перепалка возбуждённых читателей с матросом-библиотекарем и между собой, сократившая и без того уже короткий остаток положенного перерыва. Среди
