Александр Введенский - Том 1. Произведения 1926-1937

— Земля осталась подчиненная своей горькой судьбе, — См. примеч. к № 23.

— А я… всё бьюсь… / чтоб не сгореть, — С первых же строк поэмы задается мотив, реализованный в конце ее как огненное превращение. Существенно, что уже здесь мотив этот находится в соположении с мотивом казни, несущей герою «первую смерть» (см. ниже). Далее мы поочередно встречаемся на протяжении поэмы с мотивами дыма, зажигаемых канделябров, играющего между волос огонька, пылающего наивна, пламени, вплоть до мира, накаляемого Богом в копне поэмы.

…гляжу на минуту гневно… иногда еще Бога молю, — Можно сказать, что три основные темы творчества Введенского вводятся в поэме в порядке: смерть, время, Бог и далее постоянно чередуются. Постановка проблемы времени, эксплицированная в строке Да знаешь ли ты что значит время?), разрешается лить в заключительных стихах поэмы: Вбегает мертвый господин / и молча удаляет время.

— На стуле моя голова / лежит… /…голову отклею… — Отметим введение здесь мотива безголовости, реализуемого далее, в сцене казни. Мотив этот, фигурирующий во многих произведениях Введенского, вообще характерен, наряду с мотивами головы, набитой трухой, опилками и т. д., для искусства XX века, культивирующего (начиная от «Петрушки» Стравинского) тему людей-кукол, механических, «полых» людей и т. п. (ср. в этой связи балаганное решение сцены казни).

— Стаканы мои наполняются пением… — В ст-нии Две птички, горе, лев и ночь (№ 9) стакан наполняется непредвиденным молчаньем.

— …в окошко я вижу морскую пену. — Значение мотивов моря и морской пены, заданных в начале поэмы и через нее проходящих (ср., напр., Когда ревел морской прибой, вставал высокий вал…; Здравствуй море… волны… челны… с угрюмой жадностью волны; я пучина и др.), раскрывается в эсхатологической логической ее части, где летающий жрец… / в ужасе глядит на перемену, / на смерть изображающую пену (с. 149); ср. в последних строках мотив океана (см. примеч. к прологу поэмы). См. также примеч. к №№ 9 и 16.— Соположение мотива моря с эсхатологическим же мотивом окна (см. примеч. к № 5) встречаем мы и в раннем Седьмом стихотворении (см. № 3 и примеч.).

— А знаешь, Бог скачет / вечно, — Сниженный образ Бога, с каким мы уже встречались в более ранних произведениях (см. примеч. к №№ 12 и 16), мы обнаруживаем и здесь с вероятной функцией критики самой возможности человеческого представления о Боге,

…ни Красной армии боец… — Смерть такого «Валтасара» является, очевидно, сюжетом одного из Четырех описаний (см. примеч. и № 23). Валтасар — сын последнего вавилонского царя Набонида. Книга пророка Даниила (5) содержит описание «пира Валтасара», на котором он получил пророчество о гибели Вавилона.

Воробей (клюющий зерна радости) — «…Вторая сцена — единственная, где вступительный монолог — радостная благодарственная песнь, которую произносит Воробей, не сообщает темы следующей за ним сцены, а противополагается ей — мрачной сцене казни. Это не случайно, вернее, это не случайная случайность: после казни начинается новая за-смертная жизнь Эф. Оппозиция „радостная благодарственная песнь ←→ мрачная сцена казни“ предупреждает о двузначности смерти, об оппозиции „смерть ←→ за-смертная жизнь“» (Я. С. Друскин).

— …в образе мешка свечей. — Как и во многих других произведениях Введенского, мотив свечи, наделенный эсхатологическим значением (см. примеч. к № 2 и мн. др.), является в поэме ключевым, — см. ниже, с. 134 и примеч. Укажем примеры в поэме: и зажигает канделябры; Возьму я восковую свечку; забрав… в путь зеркало, суму и свечки; Подумай, улыбнись свечой (см. примеч.); наконец, заключительные стихи с описанием падения орла: или коптящей свечкой / рухнешь в речку. Мотив этот смыкается с другим ключевым эсхатологическим мотивом поэмы — мотивом огня, горения, пламени (см. примеч. к с. 152).

— Гуляют коровы они же быки. — Ср.: БАНЬЩИК… словно баньщица, № 29.8 и примеч.

— Появляется царь. Царь появляется. Темнеет в глазах… и т. д. — Подобно сцене суда в Елке у Ивановых (№ 30, карт. 8), сцена суда и казни окрашена колоритом породной драмы, балаганного действа. По воспоминаниям Я. С. Друскина, Введенский знал и любил «Царя Максимилиана» (в обработке Ремизова). См. также ниже, примеч. к с. 148.

— …будет зрелище суда. / Палач будет казнить людей… — Тема суда и казни, являющаяся первым поворотным моментом поэмы, присутствует в качестве одного из мотивов уже в Минине и Пожарском (№ 2). См. также примеч. к № 18.

— …несть эллин и несть иудей. — Цитата из Посл. св. ап. Павла к Колоссянам, 3, 11.

…веревочным топором… — Контаминация мотивов повешения и обезглавливания?

— Скажите как его имя… /…Его фамилия Фомин. — Интересно, что вместо личного имени с присущим ему архетипически глубинным значением, актуализирующимся в связи с моментами рождения и, как здесь, смерти, в ответе звучит фамилия, раскрывающая, однако, значение предшествующего инициала, обозначавшего Фомина при жизни. — «Мне кажется, автор хочет этим сказать, что жизнь человека до смерти — анонимна, и только смерть открывает анонимность жизни человека и анонимность самого человеческого самосознания» (Я. С. Друскин).

— Ах какой ужас. Это в последний раз. — Ср. высказывание Введенского о смерти как о единственном, по-настоящему совершившемся событии (в «Серой тетради», № 34).

Фомин лежал без движенья… — Последующие части поэмы протягивают нить к средневековому жанру запредельного хождения, известного по нескольким апокрифическим памятникам, а также по памятникам восточной литературы (наиболее известна «Книга лестницы» о запредельных хождениях Магомета), — жанру, имеющему в истории европейской литературы и обширную авторскую традицию от дантовой «Комедии» до К. С. Льюиса. Продолжение поэмы с наибольшей полнотой выявляет «двухступенчатую эсхатологическую модель», намечавшуюся в более ранних произведениях Введенского (см. примеч. к №№ 8, 9, 13, 16, 17, 29.7 и особенно 14). Согласно этой модели, естественная смерть еще пе вырывает человека из царства обусловленности и времени; вторая, окончательная смерть приходит с концом мира, накаляемого Богом (с. 150) и огненным превращением предметов. Запредельное странствие героя составляет сюжет писавшегося в то же время произведения Д. Хармса «Лапа» (см.: [225, кн. 2, № 1221), герой которого, также анонимный — он обозначен как «земляк», т. е. житель Земли (см. примеч. к прологу), — возносится и посещает разные области неба.

— Я жив… / Я родственник — Может быть интерпретировано как попытка сознания опереться в экстремальной ситуации смерти на одну из устойчивых категорий — категорию родства. См. след. примеч.

— Ты число или понятие… — Интересно отнесение к умершему наиболее абстрактных, наряду с предшествовавшими конкретными снег, бутылка, и наиболее критикуемых Введенским концептов. См. примеч. к №№ 3 и 29.9.

— …придя Фомин в мои объятия… и т. д. — Впервые здесь вводится эротическая тема, получающая развитие в дальнейших частях поэмы.

…я приходил в огонь и в ярость… — Характерный прием поэтики Введенского, состоящий в интерполировании обессмысливающего элемента в осмысленное идиоматическое выражение.

— …бес… Бог… Наблюдая борьбу небесных сил… — Может быть представлено как рефлекс пролога, составляющий развитие его традиционной тематики, тем более, что эта часть произведения может быть осмыслена как пролог к дальнейшим ее частям.

— Я в унынии щёлкал блох… я насекомых косил. — См. примеч. к № 7.

— …я безголов. — См. с. 128 и примеч. к № 8,

— …Фомин, Фомин. / Вбегает мертвый господин, — «Слова вбегает мертвый господин повторяются в действе семь раз. И снова „неслучайная случайность“: впервые эти слова появляются в конце третьей сцены, в которой начинается за-смертная жизнь Фомина. Во второй раз они появляются в седьмой сцене, четыре роза перебивая (в виде авторской ремарки) вступительный монолог Венеры к этой сцене. В третий раз они появляются как заключительная авторская ремарка. В этой же сцене, причем в следующей восьмой сцене, наиболее длинной, меняется весь ход, характер и темп действия. Этими же словами закапчивается и все „действо“ …В последних двух строках эпилога открывается смысл или функциональное значение вбегающего мертвого господина: он молча удаляет время. В связи с этим напомню приведенную выше цитату из „Серой тетради“: Чудо возможно в момент Смерти. Оно возможно потому, что смерть есть остановка времени (№ 34, — М. М.)» (Я. С. Друскин).