В обители грёз. Японская классическая поэзия XVII – начала XIX века - Антология

          в ту соседнюю деревушку,

Где давно меня играть поджидает

          детворы веселая стайка.

«Посох мой пережил, видать…»

Посох мой пережил, видать,

          немало прежних владельцев.

Лакировка сошла, а под ней —

          прочнейшая древесина.

Этим посохом глубину

          измерял я на переправах.

Он со мной повсюду делил

          опасности и невзгоды,

А теперь у восточной стены

          давно уж стоит без дела —

Год за годом время течет,

          уходит время…

«Солнце заходит, и шум в лесу затихает…»

Солнце заходит, и шум в лесу затихает.

Я притворяю калитку в мой палисадник.

Где-то сверчки заводят напев вечерний.

Краски травы и листвы постепенно блекнут.

Я зажигаю палочку благовоний.

Ночью осенней сижу в дза-дзэн, в созерцанье.

Коли озябну, наброшу еще накидку.

Истина Дзэн сокрыта в вечном раденье.

Время летит, а мы и не замечаем…

«Дряхлая плоть моя…»

Дряхлая плоть моя

          уже ни на что не годна.

Много весен в скиту

          встречал я пору цветенья.

Вот и в этом году,

          коль доживу, весною

Вновь проведать тебя

          приду, приду непременно —

И услышишь тогда,

          как стучит в калитку мой посох.

«Нынче вор украл у меня…»

Нынче вор украл у меня

          тюфяк и подстилку дзафу[88].

Что ему убогий мой дом,

          где двери всегда открыты?

На исходе ночь – я во тьме

          сижу один у окошка.

Редкий дождь тихонько стучит

          по листьям бамбука в роще.

«В это зимнее утро…»

В это зимнее утро

          я оказался в храме.

То ли в цвету деревья,

          то ли покрыты снегом.

С детворой деревенской

          развлекаюсь беспечно —

И с оравой мальчишек

          рьяно в снежки играю.

«В этот зимний день я один…»

В этот зимний день я один.

          Было ясно, да помрачнело.

Собирался пойти гулять,

          да, вишь, не собрался.

Старый друг заглянул —

          принес вина и закуски.

Вот и славно! А я

          достану тушь и бумагу.

«Свиток с сутрой порой…»

Свиток с сутрой порой

          из рук моих выпадает.

Голова клонится на грудь

          в забытьи дремотном.

На подстилке сижу

          перед книгою патриарха[89].

То вблизи, то вдали

          беспрерывно поют лягушки.

За бамбуковой шторкой

          свеча – колышется пламя.

Просьба о подаянии

Одинокий приют —

          всего-то на три циновки[90].

Постаревшее, ветхое,

          жалкое мое тело.

Я в лачуге своей

          встречаю долгую зиму,

И мученья мои

          не описать словами.

Ночью холод терплю,

          питаюсь кашицей жидкой.

До прихода весны

          недели и дни считаю.

Побираться хожу —

          без суточной мерки риса

До весны не дожить,

          а добыть ее ох как трудно!

Что тут думать-гадать!

          Как видно, конец приходит.

Вот сижу и пишу

          об этом стихотворенье.

Как закончу писать,

          отправлю старому другу…

«Этот год, увы…»

Этот год, увы,

          не похож на годы былые.

Все как будто бы то же,

          да только уже иное.

Нет уж старых друзей —

          куда они подевались?!

И от новых друзей

          все реже приходят вести.

В эту пору, когда

          опадает листва с деревьев,

В эту пору, когда

          так угрюмы горы и воды

И нигде не найти

          отрады взору поэта,

Безнадежной тоской

          все вокруг наполняет душу.

Вечер

В этот вечер весь мир

          вкушает прелесть покоя.

Ветви сливы в цвету

          осенили кровлю веранды.

Высоко в небесах

          повис полукругом месяц.

Приготовлено все

          в гостиной для нашей встречи.

Кисть и тушь под рукой,

          мы сидим, стихи сочиняем.

Много лет я плыву,

          как во сне, отдавшись потоку,

А сегодня – вино

          и песни в доме у друга.

Но коль хочешь спросить,

          что день грядущий готовит,

Я отвечу: опять

          пойду просить подаянья…

«Старая ряса моя – на латке латка…»

Старая ряса моя – на латке латка.

Латка на латке – все так у меня и в жизни.

Тем и кормлюсь, что выпрошу в подаянье.

Дом мой зарос бурьяном и лебедою.

Ночью осенней стихи под луной читаю.

К вешним цветам ухожу, позабыв вернуться.

Был я когда-то монахом в буддийском храме.

Кто я теперь? Заезженный старый мерин…

«Я постригся в монахи…»

Я постригся в монахи,

          стремясь уйти из юдоли,

Удалиться в пределы

          туманов и зыбкой дымки.

То часы коротаю

          с дровосеками, рыбаками,

То с детьми поиграю

          в их немудреные игры.

Что мне бренная слава

          владык в этом бренном мире?

Что мне богов бессмертье? —

          И в нем не найти отрады.

Где бы ни оказался,

          повсюду буду я дома —

Так обрел в Шаолине

          свой новый дом Бодхидхарма[91].

Не страшны перемены,

           что день грядущий готовит,

Если идти сквозь годы,

           вкушая покой и волю.

Из юмористической поэзии XVII – начала XIX века

Хайкай-но рэнга

Мацуо Басё, Мукаи Кёрай, Нодзава Бонтё

Городской квартал

(юмористическая