Антология - Поэзия Латинской Америки
КУБА
ХУЛИАН ДЕЛЬ КАСАЛЬ[148]
Перевод В. Столбова
Ностальгия
IМанит, манит север дальний,альбатросов крик печальныйнад волной.Там, на сумрачном рассвете,неустанно плачет ветерледяной.Там хозяйка — непогода,и слетает с небосводабелый снег.Покрывает луг узорный,заглушает речки горнойбурный бег.Солнца там лучи бесследнопропадают в бездне бледной,в небесах.Но там звезды в изобилье,они больше древних лилийна гербах.
IIОдного порой хочу я —по морям бродить, кочуя,или житьгде-нибудь в стране далекойи о будущем до срокане тужить.Незнакомые мне горы,реки, рощи и озераповидать.Повстречать иную веру,необычную манеруразмышлять.Будь закон мое желанье,я б в Алжир, как на свиданье,поспешил.Говорят, что мавританки,как гвоздики на полянке,хороши.Но покой душе несносен,в даль пустынь меня уноситкараван.Солнце льет огонь повсюду,солнце красит шерсть верблюдовпод шафран.А потом среди равнинымне палатку бедуиныразобьют.Будет дуть песчаный ветер,будет плавать в лунном светемой приют.Парус мой подхватят бури,землю огненной лазурикину я.Во владеньях богдыханаопиум врачует раныбытия.Коротать в тени бамбукабез движения и звукабуду дни.Чай — напиток мандаринов,меня горечью стариннойопьянит.Под луной, как бубен звонкой,вверх по Хуанхэ нас джонкапонесет.И полуночной пороюбелый лотос предо мноюрасцветет.Что за дивное виденье!Сок извечный вдохновеньяв нем сокрыт.Это чудо резчик бедныйна кости в узор волшебныйвоплотит.К музе странствий на порукиЯ хочу от вечной скукиубежать.В океан открытый выйти,возле острова Таитидрейфовать.Есть там озеро, я знаю,в нем волшебница седаяна зарепод тягучие напевы,чешет кудри королевыПомаре[149].Мне простор морской позволитизбежать душевной болии химер.Позабуду я, поверьте,о дыханье близкой смерти,меры мер.
IIIМой кораблик — из бумаги,только грезы — жизнь бродяги,путь морской.Ах, когда ж судьбы веленьембудет мне дано забвеньеи покой!
Сумерки
Кровоточит зари распоротый живот.Дымящаяся кровь стекает на холмы,на плоский бледно-синий небосвод,на оловянный блеск морской волны.
Утесы — как собранье мокрых спин,у пульта вечер — странный дирижер.Он мачты скрип навязчивый, как сплин,вплел в плеск волны и в чаек хриплый хор.
Над морем сумрак поднял серый стяги горизонт замкнул стальным кольцом.На горизонте сумрачном маякнам кажется пурпуровым цветком.
И водоросли — волосы наяд —колышутся, подхвачены волной.И горьковатый йода ароматрасплескивает в воздухе прибой.
Вот, как тюлени, тучи улеглисьи высыпали звезды, как роса.Тяжелой поступью идет по скалам бризи заглушает склянок голоса.
БОНИФАСИО БИРНЕ[150]
Мое знамя[151]
Перевод В. Столбова
Я — скиталец с угрюмой душоювозвратился в родные краяи увидел я знамя чужоенад тобою, отчизна моя.
Почему ты, кубинское знамя,уступило родной небосклон?Затуманились очи слезами,словно вижу я тягостный сон.
Мне достался нерадостный жребий,но я верил и верю в одно:развеваться должно в нашем небенаше знамя — и только оно.
По полям, что кладбищами стали,мы за ним мчались в вихре атак.И товарищей мы погребали,завернув их в простреленный флаг.
Не сверкали на нем украшенья,и не слышал он льстивых похвал,но достоин бичей и презрениятот, кто веру в него потерял.
Нас морили в темницах, но жалобне срывалось с искусанных губ,знамя родины нас согревалона чужбине, в холодном снегу.
Осеняла нам радость и мукиодинокая наша звезда,[152]и наемника потные рукине держали наш стяг никогда.
Где бы ни был я, родины знамягордо реяло в песнях моих,и в изгнанье оно было с нами,наполняя и душу и стих.
Пусть же солнце на вольном простореи над островом нашим роднымнаше знамя на суше и мореосвещает лучом золотым.
Если ветры враждебные, воя,попытаются флаг наш сорвать,из могил встанут наши героии сумеют его отстоять.
РЕХИНО ЭЛАДИО БОТИ[153]
Перевод М. Симаева
Если бы душа имела руки
Вхожу в тебя, святой поток природы,дай мне покой и сердце ободри,дай сумеркам моим клочок зари,чтоб с ним уйти в ребяческие годы.
От памяти моей отмой невзгодыи борозды обид с нее сотри:для ссадин, что кровоточат внутри,твой поздний свет целительнее йода.
Как кротко ты и как безгрешно спишь,и омывает снов твоих излукизакатного сиянья благодать.
Как неоглядна даль! Какая тишь!О, если бы душа имела руки,чтоб море, горы и поля обнять.
Аромат твоей угасшей любви
Опять заря. И снова шум ветвей.Стихи, роса и терпкий запах рани.Забытое волнение, навей,навей душе обман воспоминаний.
И горечи мне принеси чуть-чуть,чтоб скуку пресноватую приправить.Но ты молчишь. Ты не наполнишь грудьбылой тревогой. Что с собой лукавить!
И я молюсь, молюсь о той заре,о том объятье — там, на пустыре,о той дрожавшей на ветру косынке,
о мятой мальве, о дыханье трав,о кратком счастье, что, со мной устав,ушло навеки — вон по той тропинке.
Пантеизм
Своей гранитной гармоничной плотьюскала нагаявзметнулась к бесконечности, в полетеизнемогая.
Зюйд гонит волны рать за ратью,дробя их об утесы,и хриплые ревет проклятьяпод стон их тысячеголосый.
Как черный символ океанскойдуши, внезапные провалызияют на груди гигантскоймеж радугой и гребнем вала.
Даль не прорежут альбатроса крылья,и парус не мелькнет на водной круче,не видно ни следа от киля,ни тучи.
И лишь под шквалом ураганнымкипит свирепой круговертьюбой между жизнью — океаном —и камнем — смертью.
Удары волн ударом встречнымпревозмогая,сама насмешка над быстротечнымскала нагая.
Проходит жизнь, и постепенножар чувств исходит в пепел серый,а в сердце из песка и пеныслагаются аккорды «Мизерере».
АГУСТИН АКОСТА[154]
Повозки в ночи
Перевод А. Голембы
Вол сопит, а возчик смотрит туча тучей,тянутся повозки чередой скрипучей.
Тянутся повозки, и скрипят их осипосреди широких тростниковых просек.
И влекут колеса, тяжелы и грубы,сладкую поклажу — будущее Кубы!
Землю под кубинским звездным небосводомянки придавили сахарным заводом.
Над землею трубы черного колосса:жалобную песню завели колеса.
Ах, кортеж судьбины! Бледный призрак рока!Тростники мерцают, а луна высоко!
Лунный диск в тумане, бред фантасмагорий,а надежда спорит с неизбывным горем.
И волы шагают медленно и важно,а крестьянин песню затянул протяжно.
Вы, в клубок любовный спутанные нити,в песенке креола горестно звените!
«Гарцевал под твоим окном я,но ко мне ты не вышла, нет, —лживо сердце твое, мой свет,я навек твой обман запомню!»
И ползут уныло в ночь под лунной пряжейстарые повозки с хрусткою поклажей.
«Свести счеты хочу с наглецом я,не страшась бесчисленных бед:пусть соперник мне даст ответ!Ну, а мы с тобой в храме божьемсамой тяжкой беде поможем:ты мне дашь послушанья обет!»
На ободья слякоть черная ложится,старые повозки вязнут по ступицу.
Грузные колеса двигаются еле,и глаза воловьи явно погрустнели.
Проклинает возчик — богоматерь, грязь ли?Все равно — колеса накрепко увязли!
Вкруг его повозки возчики столпились,вызволить из плена колымагу силясь.
В роще ствол тяжелый ненароком добыт:вот его и надо подложить под обод!
Общие усилья, яростная ругань,в слякоти — громада каменного круга!
Ты кричишь, крестьянин. Ты, как губка, выжат!А волы вздыхают. Грустно губы лижут.
Вызволили обод. Возчики-собратьяедут вновь, мешая стоны и проклятья.
И плывет, сплетаясь с вздохами и смехом,песенка, что стала тем проклятьям эхом:
«Не надеялся я, видит бог,что себя целовать ты позволишь;ты терзаешь меня я неволишь,я смирить свою муку не смог!»
И под эту песню вновь при каждом шагегорестно вздыхают, плачут колымаги:
«Пляшешь ты, не жалея ног,а меня позабыть готова,а ведь я тобой, право слово,надышаться никак не в силах,и сиянью очей твоих милыхэту песнь посвящаю снова!»
Вновь ползут повозки чередой скрипучейчерез топь, и слякоть, и песок зыбучий.
Всем пора на отдых. На заводе — смена.Громко загудела хриплая сирена.
Где дробятся тени ветром океанским,печь пронзает темень факелом гигантским.
Пар летит рычащий к небесам родимым,к ясным звездам — вечным и невозмутимым.
Тянутся повозки и скрипят их осипосреди широких тростниковых просек.
И влекут колеса, тяжелы и грубы,сладкую поклажу — будущее Кубы!
Землю под кубинским звездным небосводомянки придавили сахарным заводом.
У ворот завода, где фонарь маячит,плачут втихомолку,по-кубински стонут, по-кубински плачутстарые двуколки!
ХОСЕ МАНУЭЛЬ ПОВЕДА[155]
