Дмитрий Кедрин - Избранные произведения
146. КРЫЛЕЧКО
Крылечко, клумбы, хмель густойИ локоть в складках покрывала.«Постой, красавица, постой!Ведь ты меня поцеловала?»Крылечко спряталось в хмелю;Конек, узорные перила.«Поцеловала. Но „люблю“Я никому не говорила».
<1926>147. ПЕСНЯ О ЖИВЫХ И МЕРТВЫХ
Серы, прохладны и немыВоды глубокой реки.Тихо колышутся шлемы,Смутно мерцают штыки.
Гнутся высокие травы,Пройденной былью шурша.Грезятся стены ВаршавыИ камыши Сиваша.
Ваши седые курганыСпят над широкой рекой.Вы разрядили наганыИ улеглись на покой.
Тучи слегка серебристыВ этот предутренний час,Тихо поют бандуристыСлавные песни о вас.
Слушают грохот крушеньяСводы великой тюрьмы.Дело ее разрушеньяКончим, товарищи, мы.
Наша священная яростьМиру порукой дана:Будет безоблачна старость,Молодость будет ясна.
Гневно сквозь сжатые зубыПлюнь на дешевый уют.Наши походные трубыСкоро опять запоют.
Музыкой ясной и строгойНас повстречает война.Выйдем — и будут дорогойВаши звучать имена.
Твердо пойдем, побеждая,Крепко сумеем стоять.Память о вас молодаяБудет над нами сиять.
Жесткую выдержку вашуГордо неся над собой,Выпьем тяжелую чашу,Выдержим холод и бой.
Всё для того, чтобы каждый,Смертью дышавший в борьбе,Мог бы тихонько однаждыВ сердце сказать о себе:
«Я создавал это племя,Миру несущее новь,Я подарил тебе, время,Молодость, слово и кровь».
<1927>148. КРЕМЛЬ
В тот грозный день, который я люблю,Меня почтив случайным посещеньем,Ты говорил, я помню, с возмущеньем:«Большевики стреляют по Кремлю».Гора до пят взволнованного сала —Ты ужасался… Разве знает тля,Что ведь не кистью на стене КремляСвои дела история писала.В тот год на землю опустилась тьмаИ пел свинец, кирпичный прах вздымая.Ты подметал его, не понимая,Что этот прах — история сама…Мы отдаём покойных власти тленьяИ лишний сор — течению воды,Но ценим вещь, раз есть на ней следыУшедшего из мира поколенья,Раз вещь являет след людских страстей —Мы чтим ее и, с книгою равняя,От времени ревниво охраняя,По вещи учим опыту детей.А гибнет вещь — нам в ней горька утратаУма врагов и смелости друзей.Так есть доска, попавшая в музейЛишь потому, что помнит кровь Марата.И часто капли трудового потаСтирает мать. Приводит в ТюильриСвое дитя и говорит: «Смотри —Сюда попала пуля санкюлота…»Пустой чудак, умерь свою спесивость,Мы лучше знаем цену красоты.Мы сводим в жизнь прекрасное, а ты?Привык любить сусальную красивость…Но ты решил, что дрогнула земляУ грузных ног обстрелянного зданья.Так вслушайся: уже идут преданьяО грозных башнях Красного Кремля.
<1928>149. КАЗНЬ
Дохнул бензином легкий фордИ замер у крыльца,Когда из дверцы вылез лорд,Старик с лицом скопца.У распахнувшихся дверей,Поникнув головой,Ждал дрессированный лакейВ чулках и с булавой.И лорд, узнав, что света нетИ почта не пришла,Прошел в угрюмый кабинетИ в кресло у стола,Устав от треволнений дня,Присел, не сняв пальто.Дом без воды и без огняУгрюм и тих. НичтоНе потревожит мирный сон.Плывет огонь свечи,И беспокойный телефонБезмолвствует в ночи.
Лорд задремал. Сырая мглаЛегла в его кровать.А дрема вышла из углаИ стала колдовать:Склонилась в свете голубом,Шепча ему, что онПод балдахином и гербомВкушает мирный сон.Львы стерегут его крыльцо,Рыча в густую мглу,И дождик мокрое лицоПрижал к его стеклу.
Но вот в спокойный шум дождяВмешался чуждый звук,И, рукавами разведя,Привстал его сюртук.
«Товарищи! Хау-ду-ю-ду?[31] —Сказал сюртук, пища. —Давайте общую бедуОбсудим сообща.Кому терпение дано —Служите королю,А я, шотландское сукно,Достаточно терплю.Лорд сжал в кулак мои края,А я ему, врагу,Ношу часы? Да разве яПорваться не могу?»
Тут шелковистый альт, звеня,Прервал: «Сюртук! Молчи!Недаром выткали меняИрландские ткачи».«Вражда, как острая игла,Сидит в моем боку!» —Рубашка лорда подошла,Качаясь, к сюртуку.И, поглядев по сторонам,Башмак промолвил: «Так!»— «Друзья! Позвольте слово нам! —Сказал другой башмак.—Большевиками состоя,Мы против всякой тьмы.Прошу запомнить: брат и я —Из русской кожи мы».
И проводам сказали: «Плиз![32]Пожалуйте сюда!»Тогда, качаясь, свисли внизХудые провода:«Мы примыкаем сей же час!Подайте лишь свисток.Ведь рурский уголь гнал сквозь насПочти московский ток».
Вокруг поднялся писк и вой:«Довольно! Смерть врагам!»И голос шляпы пуховойВмешался в общий гам:«И я могу друзьям помочь.Предметы, я былаЗабыта лордом в эту ночьНа кресле у стола.Живя вблизи его идей,Я знаю: там — навоз.Лорд оскорбляет труд людейИ шерсть свободных коз».А кресло толстое, черно,Когда умолк вокругНестройный шум, тогда оноПроговорило вдруг:«Я дрыхну в продолженье дня,Но общая бедаТеперь заставила меняПриковылять сюда.Друзья предметы, лорд жесток,Хоть мал, и глуп, и слаб.Ведь мой мельчайший завиток —Колониальный раб!К чему бездействовать крича?Пора трубить борьбу!Покуда злоба горяча,Решим его судьбу!»— «Казнить!» — в жестоком сюртукеВопит любая нить;И каждый шнур на башмакеКричит: «Казнить! Казнить!»
С опаской выглянув во двор,Приличны и черны,Читать джентльмену приговорИдут его штаны.«Сэр! — обращаются они. —Здесь шесть враждебных нас.Сдавайтесь, вы совсем одниВ ночной беззвучный час.Звонок сбежал, закрылась дверь,Погас фонарь луны…»— «Я буду в Тоуэр взят теперь?»— «Мужайтесь! Казнены!»
И лорд взмолился в тишинеК судилищу шести:«Любезные! Позвольте мнеЗащитника найти».— «Вам не избегнуть наших рук,Защитник ни при чем.Но попытайтесь…» — И сюртукПожал сухим плечом.
Рука джентльмена набрелаНа Библию впотьмах,Но книга — нервная была,Она сказала: «Ах!»
Дрожащий лорд обвел мелькомГлазами кабинет,Но с металлическим смешкомШептали вещи: «Нет!»Сюртук хихикнул в стороне:«Все — против. Кто же за?»И лорд к портрету на стенеВозвел свои глаза:
«Джентльмен в огне и на воде,—Гласит хороший тон, —Поможет равному в беде.Вступитесь, Джордж Гордон,Во имя Англии святой,Начала всех начал!»Но Байрон в раме золотойПрезрительно молчал.Обняв седины головы,Лорд завопил, стеня:«Поэт, поэт! Ужель и выОсудите меня?»
И, губы приоткрыв едва,Сказал ему портрет:«Увы, меж нами нет родстваИ дружбы тоже нет.Мою безнравственность кляня,У света за спинойВы снова станете меняТравить моей женой.Начнете мне мораль читать,Потом в угоду ейУ Шелли бедного опятьОтнимете детей.Нет, лучше будемте мертвы,Пустой солильный чан, —За волю греков я, а выЗа рабство англичан».
Тут кресло скрипнуло, покаЧерневшее вдали.Предметы взяли старикаИ в кресло повлекли.Не в кресло, а на страшный стул,Черневший впереди.Сюртук, нескладен и сутул,Толкнул его: «Сиди!»В борьбе с жестоким сюртукомЛорд потерял очки,А ноги тощие силкомОбули башмаки,Джентльмен издал короткий стон:«Ужасен смертный плен!»А брюки скорчились, и онНе мог разжать колен.Охвачен страхом и тоской,Старик притих, и вотНа лысом темени рукойОтер холодный пот,А шляпа вспрыгнула тудаИ завозилась там,И присосались проводаК ее крутым полям.Тогда рубашка в проводаВпустила острый ток… ………………………Серея, в Темзе шла вода,Позеленел восток,И лорд, почти сойдя с ума,Рукой глаза протер…Над Лондоном клубилась тьма:Там бастовал шахтер.
<1928>150. ПРОШЕНИЕ
