Александр Рославлев - В башне
В пещере
В моей пещере два дракона:Один покой мой стережет,Другой незыблемое лоноНикем не зримых, темных вод.
Когда, скрывая отдаленье,Немая ночь сгущает мглу,Они вытягивают звеньяИ выползают на скалу.
И я, властитель их суровый,За ними тихо выхожу,И каждый раз с тоскою новойСчитаю звезды, и слежу.
Века сменяются, как миги,И, безнадежность затая,Вникая в смысл небесной книги,Судьбу судеб читаю я.
Когда же солнце шлет на склоныНамеки ясности дневной,Спешу назад я, и драконыВползают медленно за мной.
Песня крови
Ровно в полночь я пришел,Сел за гроб к ним, за их стол.
Как всегда их было трое:
Смерть, король — гнилой старикИ веселый гробовщик.
Они пели песню крови,
Песню, сложенную мной.Смерть сказала: Пей и пой!
Ложе белое готовь,Жди, на ложе будет кровь!
Жди, жених твой постучится,
Ты светильник погаси,Тайну в тайне принеси!
Тайна в тайне воплотится.
«Ложе белое готовь,Жди, на ложе будет кровь!»
Смерть косила пьяный взглядИ кивала песне в лад.
Распахнул король порфиру,
Он гнусил и, хмуря лоб,Бил тяжелым кубком в гроб.
«Тайна в тайне воплотится».
И веселый гробовщикКаркал, высунув язык.
Барабанщик
Век за веком — злой обманщик,Что мне вечность, — миг мне дан,И, веселый барабанщик,Бью я в гулкий барабан.
Если горе в дверь заглянет,Вот вино, а вот стакан.Море выпью я, и грянетПолным смехом барабан.
Пусть любовь сожжет измена,Свеет розовый туман,Сердце вырвалось из плена —Бей свободу, барабан!
Смерть — безносая старуха,Час твой гадан был и ждан!Здравствуй, — медленно и глухоВстречу смерти, барабан.
Ешь, несытая утроба!Что мне вечность, — миг мне дань.И в могиле в крышку гробаБуду бить, как в барабан.
Песня пьяниц
Хорошо в подвале нашем,Стол, скамьи, да бочек ряд;День и ночь поем и пляшем,И часы, как сны, летят.
Смерть стучится костылем,А пока живется, пьем.
Нет у нас пустых различий,Честь для каждого одна,И для всех один обычай:Если пьешь, то пей до дна.
Смерть стучится костылем,А пока живется, пьем.
Быстро молодость увянет,Будет горько и смешно,Что нам старость, лучше станетПостаревшее вино.
Смерть стучится костылем,А пока живется, пьем.
Не клянем мы жизнь напрасно,Рай дан пьяницам в удел,С Ноя все идет прекрасно —Ной был первый винодел.
Смерть стучится костылем,А пока живется, пьем.
Что бормочет о свободеХитрый сплетник Сатана,Эта сказка в старом роде,Нет свободы без вина.
Смерть стучится костылем,А пока живется, пьем.
Летом снег, зимой цветочки,Нас ничто не удивит,Коль упал с любимой бочки,Значить, умерь, или спит.
Смерть стучится костылем,А пока живется, пьем.
Хорошо в подвале нашем,Стол, скамьи, да бочек ряд;День и ночь поем и пляшем,И часы, как сны, летят.
Смерть стучится костылем,А пока живется, пьем.
Поэт
Есть слова из лазури и света,Если ты их подслушал, постиг,И сгораешь безумьем поэта —Ты велик, ты надмирно-велик.
В тусклых буднях, в размеренной плясеЗакружились живой с мертвецом,И, как шут в размалеванной маске,В лад им дьявол трясет колпаком.
Пусть плененный, но все же крылатый,Их сторонится бледный поэт.Ризы солнца — восходы, закаты,Не коснутся вас, будничных, нет…
Не причастны вы гордым утехам,Не брататься вам с бурей, шутя,Не смеяться серебряным смехом,Как смеются поэт и дитя.
Вам не пить из пылающей чаши,Из мучительной чаши любви;Ваши мысли, как будто, не ваши,Непонятно вам слово — «живи».
Если б поняли, стало бы ясно,Что не миг и не тысячи лет.Что прекрасное — вечно прекрасно,И что царь над прекрасным — поэт.
Сатанаил
Властитель свергнут, рай сожжен,Дыханьем смерти вечность веет,Былая жизнь, как смутный сон,Земля пуста и цепенеет.
Где ветер тучи проносил,И океан шумел угрюмый,Отягощен предвечной думой,В тоске поник Сатанаил.
Земля пуста и на горахЦарит унылое глухое,И солнце в дымных небесахЗаходить, кровью налитое.
Взмахнул крылом Сатанаил,Взмахнул и медленно поднялся,Холодным смехом засмеялсяИ взглядом солнце погасил.
В кинематографе
Жизнь на квадрате полотнаМелькает мертвенно и слепо,Отражена, повторенаИ в завершенности нелепа.
Ряды внимательных головИ ворожащий луч над ними,А где-то в дверь, как вечный зов,Доносит взлетами глухимиШум экипажей и шагов.
На миг прихлынувшая тьма,И снова луч сплетает чары:«Париж, Нью-Йорк, скользят дома,Мосты, бассейны и бульвары.
Египет в солнечном огне,Александрия, виды Нила».Вдруг встала тень на полотнеИ пирамиду заслонила,Смешно и смутно… Сон во сне!
Антракт аншлагом возвещен,Со стен блеснули змейки светаИ зашипевший граммофонЗапел избитые куплеты.
Звери
Мне снился пир чудовищных зверей.Я возлежал, как царь, на этом пире,И кубок с кровью был в руке моей.
Живые нежити в подлунном миреНезримые они везде, всегдаИм имя «легион», но их четыре.
Они растят и рушат города,Селят безумье, сеют преступленьяВ пожаре душ, сгорая без следа.
Один — багряный, голова тюленья,Живот отвис, шесть крыльев, три хвоста,На длинных лапах золотые звенья.
Другой, с клыком торчащим изо рта —Змеиноног, на черный шар похожийС изображеньем белого креста,
А третий — желтый, с ноздреватой кожей,С двенадцатью глазами без зрачков,Он был всех больше и глядел всех строже,
Четвертый же, имевший семь рогов,Был цвета яшмы с пастью крокодила,И с туловищем сросшихся двух львов.
Громадный зал был черен, как могила,Утверждена на трех витых столбах,Пылавшая жаровня нам светила.
Мы возлежали на резных гробах,Кричали нутряными голосами.Алела кровь на кубках и губах
И капала тяжелыми слезами.
Младенцы
Цветы любви на вечной грани,Где жизнь и смерть — лишь «да» и «нет»,Цветы любви, слежу заранее,Ваш смелый, царственный рассвет.
Вы, как звереныши у груди,Еще невиннее во сне,В вас, воскресающие люди,Уж бродит мысль, как хмель в вине.
Предвосхищаю цельность вашу,Когда под кровлей голубойВы землю, солнечную чашу,Смеясь, наполните собой.
Сольются вечность и мгновенье,Сольется с бездной высота,Безумным будем дерзновенье,И ослепительной мечта.
Не все ль равно, какие цели?Будь смел и дай себя увлечь.Из белоснежной колыбелиВсем суждено в могилу лечь.
Мать, улыбнись, дитя уснуло,Лучом весны озарено.Кто ты? Христос, иль Калигула?Спи, мирно спи, не все ль равно.
«Среди суетни городской…»
