Ион Деген - Рассказы и стихи (Публикации 2011 – 2013 годов)
Вы не поверите! Начальство согласилось. Но тут духовой оркестр училища решил сыграть свою партию. Музыканты Митю любили. И они тянули время до окончания занятий, чтобы процедурой освобождения могло насладиться как можно большее количество курсантов.
Пришли не только курсанты почти всех четырёх батальонов нашего училища. Пришли даже курсанты-лётчики. Пришли курсанты пулемётного училища. Пришли пехотинцы стрелкового полка, солдаты которого охраняли гарнизонную гауптвахту. Вероятно, этот плац ни в прошлом, ни в будущем не видел такого количества военного люда.
Полковник, бывший полковой комиссар, заместитель начальника училища по политчасти не пришёл.
16.01.2012 г.
За советом
- Я знаю, не в вашей привычке давать не медицинские советы,- сказал Игорь, слегка поглаживая седеющую бородку. – Но, тем не менее…
В Киеве Игорь был моим пациентом. В Израиле мы остались друзьями. С годами разница в возрасте – двенадцать лет – становилась менее заметной.
- Сегодня годовщина начала войны. Я проснулся, вспомнил об этом, и словно кто-то толкнул меня придти к вам за советом именно в этот день. Разумеется, война началась для нас по-разному. Вы жили на старой границе, а мы в Киеве, на Подоле. Через два месяца мне должно было исполниться четыре года, а вы уже воевали. Я подумал, что сегодня самое лучшее время, чтобы всё-таки вымолить у вас совет.
Помните, пели «…ровно в четыре часа Киев бомбили…». Но мы утром ничего не слышали. А в полдень чёрная тарелка репродуктора что-то прохрипела, и папа мрачно сказал: «Война». Мы с Гришей очень обрадовались. Вы ведь знаете Гришу. Брат на два года старше меня. Мы выскочили на балкон и стали играть в войну. А дальше... Дни до начала эвакуации выпали из памяти. Помню, что на подводе нас подвезли к длиннющему эшелону и погрузили на открытую платформу. Дедушка, бабушка, мама, Гриша и я очутились в Саратове. Папа ушёл на фронт. В Киеве было тепло, а в Саратове мы уже слегка замерзали. Помню, дедушка тихонько рассказал маме и бабушке, а мы с Гришей подслушали, что красноармейцев нарядили в немецкую форму и сбросили на парашютах десант на Автономную республику немцев Поволжья. Десантников вроде бы укрыли местные немцы. Их обвинили в сотрудничестве с фашистами и стали выселять куда-то на восток. Поэтому дедушка сказал, что должен немедленно поехать туда. И не в город Энгельс. Это была столица Немецкой автономной республики, в небольшой городок, Бальцер. Там на окраине города дедушка купил у немца Этингера небольшой уютный домик. Фактически, не купил. Их же просто выселяли. Но он высыпал из маленького кошелька с двумя металлическими шариками-защёлками, - помните, были такие, - всё, что там вмещалось. А сколько там могло вместиться? Но Этингер очень благодарил дедушку. Осталась корова, коза и замечательная собака, которая стала нашим самым близким другом. Фамилию Этингер я тогда услышал и запомнил на всю жизнь. И надо же! Первая моя работа в Израиле, когда я сменил профессию, связала меня с профессором Этингером из Еврейского университета. Знаю, знаю, вы его не любите. Но зачем я это всё рассказываю? Моё детство не имеет никакого отношения к тому, что сегодня привело меня к вам.
Не имеет отношения, вероятно, даже история моей женитьбы и развода. Хотя… Никогда не забуду, как в Киеве привёл к вам мою будущую жену, как пробыли у вас менее двух часов, как принимала нас ваша жена. Когда мы уходили, когда она уже была на площадке, а я в двери, вы положили руку на моё плечо и прошептали» «Игорь, внешность, экстерьер такой женщины не могут оставить равнодушным никакого мужчину. Да и интеллект могучий. Но она ведь хищница. Вы готовы прожить всю жизнь в клетке с тигрицей-людоедкой?». Я был влюблён и оставил ваши слова без внимания. Это был совет. А я ещё не знал, что значит совет человека, который не любит давать советы. И ещё только потом, и до сих пор не понимаю, как в течение ничтожного времени вы сумели так точно вычислить мою избранницу.
Уже после развода с ней я пробыл три месяца в командировке в Казахстане. Заработал солидно. Но и вымотался не меньше. В августе должен был возвратиться из Кокчетава в Киев. Но не тут-то было! Достать железнодорожный билет до Киева оказалось почти так же тяжело, как, скажем, еврейскому юноше стать студентом института международных отношений. Поэтому, промучившись неделю, взвалил на себя свой рюкзак и оказался на вокзале. Подошёл к купейному вагону. Обратился к старику-проводнику. Разумеется, он и разговаривать не захотел с безбилетником. Но, увидев в моей руке красненькую десятку, смягчился и сказал, что до половины второго ночи мне будет представлено сидение в коридоре. А в половине второго, как только освободится место в купе, он меня туда поместит.
Поезд тронулся. Я стоял у окна и любовался закатом. Знаете, в Казахстане потрясающие закаты. Необозримая беспредельная степь из написанной маслом постепенно превращается в нарисованную нежной пастелью. Нет слов!
Из купе вышла девушка. Можно было бы сказать девочка. Изящная такая и миловидная. Я бы добавил, аккуратная. Безошибочно определил в ней немку. За три месяца в Казахстане научился разбираться в населении этой республики. Разговорились. Познакомились. Зовут её Марией. Ей исполнилось восемнадцать. Следовательно, я старше её на пятнадцать лет. А если учесть мою трехмесячную небритую бороду, ещё не такую ухоженную, как сейчас, разумеется, не воспринимавшуюся мною, как признак религиозного еврея, и вымотанный вид, и сносившуюся одёжку, то мог показаться ей старше на целое столетие. Ехала она в Свердловск поступать в институт. В крайнем случае – в техникум. Узнав, что я из Киева, спросила, украинец ли я. Ответ был отрицательным. Русский? Нет, не русский. Еврей. «А, - сказала Мария, - я знаю. Бабушка объясняла мне, что евреев преследуют почти так же, как немцев». Я не стал уточнять. Тем более, что из купе выглянули два старших брата Марии и по-немецки велели ей немедленно войти в купе. Мария сказала, что ещё немного постоит. Не помню, о чём мы говорили.
Солнце зашло. В коридоре зажглись светильники. Братья, безмолвно и почти враждебно осматривая меня, ещё дважды весьма неласково приказывали Марии вернуться в купе. Перед уходом она сказала, что напишет мне, как устроятся её дела в Свердловске и попросила у меня адрес. Этому красивому, такому симпатичному ребёнку я не мог отказать. Она подала мне руку для пожатия. Я осторожно пожал. А её пожатие было неестественно более продолжительным. Разумеется, я тогда не обратил на это никого взимания.
В Киеве я забыл о поездке до Свердловска, потому что и там не так просто было попасть на поезд до Москвы и потом из Москвы до Киева. Та ещё поездочка была! Но примерно в конце сентября я получил довольно милое письмо от Марии, которая стала студенткой, уже не помню какого института, связанного с культурно-просветительской деятельностью. Я, разумеется, ответил. Завязалась переписка, которой я не придавал особого значения, несмотря на то, что письма становились всё более нежными и тёплыми. Понимаете, чувствительный ребёнок из грубой семьи, судя по братьям, нуждающийся в ласке, увидела интеллигентного деда. Как иначе можно было объяснить интонацию этих писем? Воспитание в патриархальной семье. Институт, в котором вряд ли много представителей мужского пола. Хотя непонятно, как можно не обратить внимания на такую девушку. В общем, это детали. Как этот самый интеллигентный человек, я не прекращал переписки. Честно говоря, в какой-то мере она была мне приятна. Возможно доверием, результатом такого короткого общения, можно сказать, ребёнка с пожилым человеком. Да и тональность писем, чуть ли не объяснения в любви, как-то способствовала улучшению самомнения в эту нелёгкую пору, когда у еврея вполне мог развиться комплекс неполноценности. Я даже с каждым письмом посылал ей открытки с видами Киева. По этому поводу она писала, что такую красоту просто нельзя не увидеть.
Времени у меня оставалось всё меньше. Работа. Подпольное изучение иврита. Я уже начал готовиться к репатриации в Израиль. Вы помните, как это было непросто в ту пору. Да и недавний развод, побег из той самой клетки был ещё не совсем зарубцованным. Ну, а потом отказ, допросы в КГБ, увольнение с работы. Случайные подработки в любом качестве, чтобы не околеть. Не мог же я быть на иждивении брата, такого же полунищего инженера, как и я. Так тянулось два года.
Мария сообщила, что семья настойчиво требует у неё выйти замуж за их земляка, только что окончившего политехнический институт. Написала, что она его не любит, что у неё самая тяжёлая пора и всё такое прочее. Как вы понимаете, в ту пору мне было не до её жалоб.
Безоблачное июльское утро. Позвонил телефон. Я посмотрел на часы. Без пяти восемь. Кто мог позвонить в это время? Неужели очередной вызов в КГБ? Мало вероятно. Воскресенье. Снял трубку. Приятный женский голос. Радостная интонация. Представилась – Мария. В Киеве. В гостинице на Бульваре Дружбы народов. Первая реакция – удивление. А дальше просто выпал. Мария объяснила, что сегодня вечером возвращается в Кокчетав, что номер в гостинице, который удалось снять чудом, обязана освободить до двенадцати часов, что приехала в Киев специально, чтобы встретиться со мной. Она слёзно просила меня придти к ней немедленно. Постоянное моё настроение, ранний телефонный звонок, вызвавший мысль о КГБ и всё прочее не очень настраивали меня на какое-то неожиданное непонятное свидание. Но вы ведь понимаете, интеллигент, хлюпик. Пошёл. Тем более что это недалеко от моего дома.
