Ион Деген - Рассказы и стихи (Публикации 2011 – 2013 годов)
Клаксон «студебеккера», тысячекратно перекрывая шум дождя, просил, требовал, умолял. Время от времени к нему присоединялись голоса разнообразных гудков из леса. Регулировщица, похоже, не слышала их.
К продолжающей материться снайперу подошел пожилой старшина, что-то сказал, взял её под руку и повёл к стоявшему у самой опушки «вилиссу». Регулировщица подняла флажки и дала путь идущим на запад машинам.
Вот и всё.
Прошло больше шестидесяти семи лет, но эта картина внезапно возникла в моём сознании с такой чёткостью, что я даже ощутил запах хвои, промытой хоть и летним, но довольно холодным дождём. И увидел два мокрых выцветших флажка регулировщицы, два флажка когда-то бывших красными. И услышал злобные матюги измученной героической женщины, которая тогда показалась мне пожилой, а сейчас моя внучка явно старше. Чётко вспомнил восторг, радость от посрамления ненавистных летчиков. И такую же радость членов моего экипажа.
Сейчас подумалось, будь в «студебеккере» не лётчики, а, скажем, пехотинцы, не говоря уже о танкистах, испытал ли бы я такие же чувства?
Не знаю. Не могу ответить.
И главное – не могу ответить на вопрос о причине антагонизма лётчиков и танкистов. Впрочем, точно так же не могу ответить на вопрос, почему сейчас существует нелепый антагонизм в фактически однородном обществе? Должна же быть какая-то причина…
05.01.2012 г.
Счастливое время
В роте из ста двадцати пяти курсантов не более пяти-семи признаны из гражданки. Остальные – фронтовики. Одиннадцатая рота Первого Харьковского танкового училища средних танков имени товарища Сталина в январе 1943 года стала первым набором фронтовиков. Все – с Северо-Кавказского фронта. Подавляющее большинство – танкисты. Это вовсе не значит, что все они воевали. Например, старшиной роты назначили старшину Кирюшу Градиленко, который на фронте ведал складом горюче-смазочных материалов. Зато у бывшего стреляющего Мишки Стребкова на гимнастёрке сверкала иедаль «За отвагу». В 1941 и1942 годах награды были редкостью. А у Мити, кроме медали «За отвагу» был ещё орден Красной звезды. Шутка ли! Как и всех курсантов, Митю на построении окликали по фамилии. Но между собой его мы почему-то называли только по имени, да ещё в уменьшительном варианте. Митя значит Митя. Не буду задним числом подправлять события.
Митя воевал механиком-водителем на «тридцатьчетвёрке», а потом на американском «М-ЗЛ». Вытянуть из Мити подробности о боях и вообще о войне было так же трудно, как перетягивать гусеницу «тридцатьчетвёрки». Вообще он был не очень разговорчивым. А о боях! Единственное, что могли узнать у него ещё не воевавшие курсанты других рот, что после «тридцатьчетверки» «М-3Л» можно было считать комфортабельным говном. Причём, это определение было самым приближённым к нормативной лексике словом в тираде, которую при всех нынешних вольностях написать не решился бы даже отчаянно прогрессивный модернист. А слово «комфортабельным» вообще настолько необычным в репертуаре курсантов нашей роты, что вызывало почтение к интеллигентности и учёности произнесшего это слово.
Митя был замечательным товарищем. Кроме всего прочего, я должен быть благодарен ему за предотвращение глупости, которую мог совершить и сорвать этим выполнение приказа. Глупость эта как и все прочие, имела объяснение. Дело в том, что мои сексуальные познания застыли на, вроде бы, вполне информативных сведениях, почерпнутых в первом или во втором классе школы. А мне уже шёл восемнадцатый год, и в роте я почитался ветераном. Никак два ранения. Об этой глупости всё же придётся поведать, так как она имеет непосредственное отношение к теме рассказа, вознесенной в оглавление.
А ещё следует заметить, что Митя был невероятным матерщиником. Нет, конечно, если сравнить количество произнесенных им матерных слов в течение недели с количеством моих или любого другого курсанта, то можно сказать, что он был самым воспитанным человеком. Но ведь всё относительно. Процент матюгов в его речи был не меньше восьмидесяти. При чём же тут абсолютное количество?
У меня не было представления о довоенной Митиной биографии. Я уже не помню причины. То ли стеснялся расспросить, Митя ведь был на пять лет старше меня, то ли спросил, а он не пожелал ответить на мой вопрос.
Несмотря на мат, не могло быть сомнений в том, что Митя интеллигент. Разумеется, это заключение не связано с тем, что он произнёс слово «комфортабельный». Митя играл на балалайке. Но как! Не «Ой вы сени, мои сени» и не «Во саду ли в огороде» В его репертуаре была самая знаменитая мелодия Паганини и даже Вторая венгерская рапсодия Листа. На балалайке! Вы представляете?! Играл он только для себя и для очень немногих избранных. Его уговаривали выступить в самодеятельности. Даже приказывали. Но это был единственный случай, когда, до случая, о котором этот рассказ, он воспользовался положением и правами орденоносца. Отказался. Несколько раз слушали его игру музыканты духового оркестра училища. Цокали языками. Безусловно, Митя был виртуозом. И курсантом он был успешным. Училищную науку усваивал быстрее и легче многих в нашем взводе.
Так вот о случае, когда Митя предотвратил мою глупость.
Тактику преподавал нам полковник Кузьмичёв. Славный был дядька. Старенький. Лет сорока пяти-пятидесяти. Нашу роту он любил.
В ту ночь мы отрабатывали тему танковый взвод в разведке. Танковый взвод это три танка. Но был только один танк БТ-7, а роль двух танков исполнял грузовик ГАЗ-АА. Полковник Кузьмичёв назначил меня командиром «бетушки», Митю – механиком-водителем, а Мишку – башнёром. Собственно говоря, это был наш постоянный экипаж во время всех занятий и тренировок. Шинелей у нас не было. Они вообще не очень были нужны. Всё-таки август, да ещё в Узбекистане, куда из Харькова эвакуировали училище. Но раз положено, значит положено. И вместо скаток шинелей скатками служили байковые одеяла.
Полковник Кузьмичёв выдал задание «бетушке» выйти в головной дозор, по возможности скрытно подойти к арыку, разведать обстановку, ну, и дальше уже по обстановке. Нашему экипажу полковник не должен был разъяснять, что значит действовать по обстановке. За арыком была огромная колхозная бахча. Запах спелых дынь лёгкий ветерок доносил даже сюда, километра за два от бахчи.
Ночь светлая. Каждый листик, каждую травинку разглядеть можно. Луна, как огромная осветительная ракета, неподвижно повисшая точно на юге по курсу нашего движения. Даже не будь приказа о скрытности, фары нет надобности включать. «Бетушка», можно сказать, беззвучно чапала на первой передаче. Митя был классным водителем. Танк остановился за старой чинарой почти у самого арыка шириной примерно метра в три. Мы выбрались из машины. Тут меня чуть не вырвало.
За арыком перед высоким глиняным дувалом мужчина со спущенными штанами согнулся под прямым углом. Сзади вплотную к нему тоже со спущенными штанами прижался второй невысокого роста и с маятниковой периодичностью совершал колебательные движения. А третий, высокий и худой, размахивал руками и что-то кричал. Что именно? Не знаю. Я ведь не владел узбекским языком.
Моего сексуального опыта, приобретенного в начальной школе, было достаточно, чтобы догадаться, что происходит. Но ведь подобное происходит между мужчиной и женщиной! И, кажется, не в такой позе. Эта необычность почему-то послужила причиной рвотного рефлекса.
Из люка механика-водителя я быстро достал ракетницу и уже прицелился в кричащую группу этих чудовищ. Но Митя крепко схватил меня за руку, а второй рукой осторожно забрал ракетницу.
- Х… моржовый! Ты же командир головного дозора! Какой ты на … командир? Какое тебе, говнюку, дано задание? Нам же сам Аллах помогает выполнить его. А ты…
Митя был прав. И мы выполнили.
Раскатав скатки, несколько раз переправлялись через арык. Промокли до пояса. Но какое это имело значение.
Дыни переносились в байковых одеялах. Вес был солидным. Но приятным. Мы занимались своим делом, а охрана бахчи – своим. Не знаю, как охране, но нам трудно было остановиться. Жадность, понимаете. А тут ещё на соседней бахче мы увидели арбузы. И какие! Эх, жаль! Конструкторы «бетушки» не учли возможностей и потребностей этой ночи.
Всё боевое отделение до предела заполнили изумительные продолговатые дыни. Мы попытались отделить сидение механика-водителя снарядными чемоданами, но насколько дынь скатились вниз и могли помешать Мите управлять педалями.
Разумеется, для Миши и для меня в башне места не нашлось. Куда там! Даже для ещё одного одеяла с дынями не нашлось бы места. Ехали мы на корме танка, прижимая к себе одеяла с дынями.
Взвод, хотя не сомневался в нашей боевой и моральной подготовке, ахнул, увидев результаты действия головного дозора. Полковник Кузьмичёв удивлёно спросил:
