Ефим Ховив - Городской романс
— Рим, истина имморальна. И хотя это сказал антихристианин Ницше, но ведь это правда. Какое дело истине до морали? Это уж дело людей — танцевать вокруг истины.
Я: — Другое дело, Тань, что истина скорее всего против человека вообще. Она-то, может быть, его главное препятствие. Человек это знает, но предпочитает делать вид, что он не знает, что есть истина… Жить-то надо. Эта всеобщая фраза в себе уже таит какое-то препятствие.
Так вот мы по-девичьи или по-птичьи «кулюкаем», сидя на диванчике в окружении великих книг.
А Сергей Петров, наш челябинский же прозаик, автор книг «Легенда о розовой лошади», «Сага о любимом брате», в то же время ропщет по адресу Татьяны Набатниковой: «Понимаешь, для нас, мужчин-писателей, образ женщины, любимой, нелюбимой ли, произрастает и защищен матерью, материнством. Мы не можем, не смеем сказать всей правды о женщине. Все-таки мы моделируем женщин в своих книгах, какими нам хочется их видеть… Творчество таких писательниц, как Набатникова, — это саморазоблачение женщины. Я думаю, этим приемом она в целом оказывает плохую услугу человечеству. По-мужски, глаза бы не глядели на женщин Набатниковой, не то, что помогать им, защищать от погибели…»
Я: — Татьяна имморальна, как дождь.
С.: — Татьяна имморальна, как огонь. Так можно без конца играть, но все же она только человек, а не дождь и не огонь.
Тогда рассуждает сама Татьяна Алексеевна: «Понимаешь, я наговариваю на себя… потому, что не смею обвинять других. Мне так легче. Это мой метод рассказа о людях, моя летопись. А меня считают жестокой. Не знаю, как объясниться?» Теперь Татьяны нет в Челябинске, она живет в Москве. А со мной осталась ее кофейная чашка. У этой чашки есть три имени: Армагеддон, Чаша Иосифа и Чаша Грааля.
История чашки такова. Мы с Таней любили раскапывать забытые в XX веке культурные слои: то разглядывали эпизоды из Библии, то Суры из Корана. Почему, например, библейскую Мелхолу Бог наказал бесплодием только за то, что она посмеялась над танцующим и поющим царем Давидом? Уж не намекает ли Библия на то, что пение и танец — это контакт с Богом? Ну и так далее. Однажды, это было осенью 1989 года, я возвратилась в Челябинск из Магнитогорска, позвонила Тане. Она ответила приглашением: «Забеги, я соскучилась».
Татьяна любит работать помногу, бурно. Утром — кофе и до полудня собственно писательство. После обеда — час отдыха. С 16-ти часов работа с почтой, ответы на письма. С 20-ти часов до 22-х — спорт. В 22 часа снова за письменным столом, она это называет «попыткой прорыва», записывание того, что не поддается слову, наверное, дневник. Отвлекать ее я считаю делом неделикатным, приглашение в гости — радость, подарок. Отложены дела жизни ради меня, с 18-ти до 20-ти часов.
Прибегаю. Вся возбуждена:
— Таня, я видела американский фильм об Антихристе. Они не боятся выйти на прямой бытовой разговор о добре и зле через такой архетип, а мы боимся.
— Расскажи сюжет…
Коротко рассказываю:
— По их версии в Палестине до сих пор стоит древняя деревня Армагеддон.
Таня в это время подает мне чашку для кофе. Чашка анодирована под золото, в ее жерле, там, на дне, поигрывают огни.
Я: — Там, в катакомбах, будто бы хранится наскальный рисунок — Антихрист. И он будто бы такой всегда, и появляется вновь…
Таня: — Почему же деревня-то так называется — Армагеддон? Я подхватываю любимую тему разгадывания прошлого: «Может быть, это память о каком-то подземном огне. Вот как эта чашка, она в жерле своем похожа на Армагеддон». Таня вздрагивает: «Я тебе подарю эту чашку…» Даже с испугом. Наверное, у нее на этот счет есть своя модель, которую она использует когда-нибудь в прозе.
Я заверила, что не возьму эту чашку, что это за подарки такие!
Затем мы еще с часок проговорили, позабыв об Антихристе. Раскапывали возможности культурного слоя, чем он мог бы нам помочь в деле возвращения идеи Бога на нашу атеистическую и Богом забытую землю. Я ухожу, разгоряченная путешествием по столетиям в обществе Татьяны Набатниковой. Тряпичная моя сумка звякнула. Я говорю: «Это уже похоже на подсунутую нашим праотцам египетскую чашку Иосифа». Таня отвечает мне с благодарной улыбкой: «Нет, Римма, это не чаша Иосифа, я тебе тайком передаю чашу Грааля…»
Теперь Татьяна Набатникова в Москве, своим чередом выходят ее прекрасные метафорические книги.
А кофейную чашку я подаю своим гостям, — челябинским поэтам, художникам, актерам, — и говорю: «У этой чашки есть древнее имя — Армагеддон. И глубокие, допотопные огни поигрывают на ее дне». Когда же льется черная лава кофе, огни поднимаются по стенкам кратера, я добавляю: «А теперь — это чаша Иосифа!» Когда же чашка наполняется до края, я подаю гостю «волшебную чашу Грааля». А гость с опаской косится на великие книги, сияющие, как твердь небесная, на книжных полках.
Светлана Миронова
Трагедия Золотой горы
Про Золотую гору челябинцы никогда не забывали, но примерно полвека о ней не говорили вслух. Нет, поначалу очень даже говорили, но только в определенном месте. Говорили «бытовики» в тюремных камерах, притесняя и издеваясь над «политическими». Чаще, правда, место, где расстреливали «врагов народа», называли не Горой, поскольку гору давно срыли старатели да и золото уже промышленным способом не добывали. А говорили так: «Что, Шершни захотел? Там места всем хватит».
Установить примерный текст угрозы оказалось довольно просто. Во время «оттепели» вернувшиеся из лагерей сели за воспоминания. Не все авторы дожили до нового политического всплеска. А их дети и внуки, узнав о создании в Челябинске «Мемориала», стали приносить не увидевшие свет воспоминания к нам. Судя по рукописям, авторы, приводившие эту фразу, скорее всего, и знакомы между собой не были. А запамятовать те зловещие слова было трудно. В них заключалась судьба арестованного.
О Золотой горе в Шершнях в НКВД вспомнили не случайно. Торопясь выполнять одну за другой грозные директивы, шедшие из Москвы, о недостаточной борьбе с «контрреволюционерами», «террористами», «шпионами» и «вредителями», местные энкаведешники фальсифицировали крупные дела, типа Кабакова-Рындина, набивали тюрьмы до отказа жертвами. В самое жаркое лето 37-го в камеру на 30 мест заталкивали и все 280. А аресты продолжались… Так что «разгружаться» «казенным местам» было просто необходимо.
Справедливости ради следует сказать, что часть арестованных все же выпускали. Видимо, когда арестовывали вообще из-за какого-то абсурдного доноса. Хотя логику в действиях НКВД найти сложно. Все дела о людях, подлежащих ликвидации, были насквозь сфальсифицированными и инициированными в стенах высшего начальства. Расстреливали в Челябинске почти ежедневно, если позволял запас патронов. Если случался простой, то в следующие дни добирали до нормы.
По официальным данным, всего было арестовано более 37 тысяч жителей области, каждый третий-четвертый приговаривался к высшей мере наказания. А сколько не дотягивали до приговора, умирая от пыток, голода и духоты в камерах?! Скольких следователи доводили до самоубийства?! Наверное, на производственных совещаниях в НКВД одной из серьезных проблем стояла проблема утилизации трупов расстрелянных. Раньше подобной практики не было. Так куда же девать трупы? Тюремные кладбища не годились, слишком малы. Рыть котлованы хлопотно, да и к чему, если есть глубокие заброшенные шахты Градского прииска? Место идеальное, тихое, удаленное от города.
Конечно, оно было не единственным в городе, использованным под эти дикие цели. Очевидцы из областной прокуратуры рассказывали, что трупы сбрасывали и в ямы на Митрофановском кладбище… Но Гора имела исключительно важное значение. Недаром она охранялась, жителям запретили заходить на ее территорию. И только во время войны охрана покинула свои посты… Несмотря на то, что никто не забывал о страшной тайне Золотой горы, «открытие» ее произошло почти случайно и не враз.
Однажды мы напечатали в «Челябинском рабочем» малюсенькую заметку о том, что житель то ли Пензы, то ли Сызрани собирает материал о фактах репрессий. Читатели пропустили город, но зацепились за фамилию собирателя — Дробышевский. Ну кто из старожилов Челябинска не знал редактора «ЧР» Вячеслава Ивановича Дробышевского? Посыпались письма. Мы их опубликовали. И в одном из них оказалась новая «подсказка»: среди возможных мест массовых захоронений упоминались Мариинское и Митрофановское кладбища. Нашлись свидетели, которые видели, как ночью на кладбище на грузовике подвозили трупы и кидали их в заранее приготовленную яму. Следующее письмо я восприняла как бред сумасшедшего, настолько оно было несуразно. Автор в виде литературной притчи поведал жуткую историю.
В 1947 году он начал работать на Градском прииске (государство снова вспомнило о недовыбранной кладовой горы). Молодой старатель полез в старую проходку и наткнулся на гору трупов, которые из-за свободного доступа воздуха стали моментально разлагаться. Можно представить, что пережил юноша, когда увидел шевелящиеся кости, которые падали к его ногам. Глаза слезились от аммиака, дышать было нечем. Уже наверху он узнал от своего товарища, что это за могильник.
