Варлам Шаламов - Колымские тетради

Мне полушубок давит плечи

Мне полушубок давит плечи.И ветер- вечный мой двойникОткроет дверь, задует свечиИ запретит вести дневник.

Я изорву, сомну страницу,Шагну на шаткое крыльцо,И как пощечины — зарницыМне небом брошены в лицо.

Со мною шутит наше летоВ кромешной нашей темноте.Сейчас не время для рассветаЧасы, часы еще не те.

Поэты придут, но придут не оттуда

Поэты придут, но придут не оттуда,Откуда их ждут.Предместья всю жизнь дожидаются чуда,И чудо на блюде несут.

Оно — голова Иоанна Предтечи,Безмолвная голова.Оно — немота человеческой речи,Залитые кровью слова.

А может быть, той иудейской царевнеНе надо бы звать палачей?И в мире бы не было их задушевней,Задушенных этих речей.

Но слово не сказано. Смертной истомойИскривлены губы, и мертвый пророкДля этих детей, для толпы незнакомойСберег свой последний упрек.

Та клинопись накрепко врезана в кожу,И буквы — морщины лица.И с каждой минутой все четче и строжеЧерты на лице мертвеца.

Тост за речку Аян-Урях

Я поднял стакан за лесную дорогу,За падающих в пути,За тех, что брести по дороге не могут,Но их заставляют брести.

За их синеватые жесткие губы,За одинаковость лиц,За рваные, инеем крытые шубы,За руки без рукавиц.

За мерку воды — за консервную банку,Цингу, что навязла в зубах.За зубы будящих их всех спозаранкуРаскормленных, сытых собак.

За солнце, что с неба глядит исподлобьяНа то, что творится вокруг.За снежные, белые эти надгробья,Работу понятливых вьюг.

За пайку сырого, липучего хлеба.Проглоченную второпях,За бледное, слишком высокое небо,За речку Аян-Урях!

Мне горы златые — плохая опора[63]

Мне горы златые — плохая опора,Когда высота такова,Что страшно любого в пути разговора,И кружится голова.

И что мне погода, приличья и мода,Когда высота такова,Что мне не хватает глотка кислорода,Чтоб ясно звучали слова.

И колют мне грудь, угрожая простудой,Весенние сквозняки.И я вечерами, как будто на чудо,Гляжу на чужие стихи…

Мигрени. Головокруженья

Мигрени. ГоловокруженьяИ лба и шеи напряженья.И недоверчивого ртаГоризонтальная черта.

Из-за плеча на лист бумажныйТак неестественно отважноЛожатся тени прошлых лет,И им конца и счета нет…

Сказала мне соседка

Сказала мне соседка:— Сходить бы вам к врачам,Вы плачете нередко,Кричите по ночам.

И маленькие детиБоятся ваших слов.Ужель на целом светеНе станет докторов?

Но мне не отмолчатьсяОт ночи. В эту ночьВрачи и домочадцыНе могут мне помочь.

Я все слова припомнил,Какими называлТебя в каменоломнеСреди дремавших скал.

Но сердце ведь не камень,Его не уберечь.К чему ж ломать стихамиРазмеренную речь?

Все это ведь — не прятки,А наша боль и быль,Дырявые палатки,Мороженая пыль.

От взрывов аммонитаЛожится жаркий дымНа каменные плитыТяжелым и густым…

Сегодня, чести ради,Я волю дал слезам.Их шорох по тетрадиУслышал ночью сам.

Что сердцу было мило,Потеряно в тщете.Проклятые чернилаРасплылись на листе.

Мутны и непрозрачныНа свет мои стихи.И рифмы — неудачны,И жалобы — горьки.

Полны слова простыеЗначением двойным.И зря сушу листы яДыханием моим.

Пусть невелик окна квадрат

Пусть невелик окна квадрат,Перекрещенный сталью,Мне в жизни нет милей наград,Чем эта встреча с далью,

Где даже солнце, изловчась,На двор вползает снизу,Скользит уже не первый часПо узкому карнизу.

Где у меня над головой,В распахнутую фортку,Влетает зайчик световой,Блистательный и верткий…

Отсюда даль — совсем не дальЕе, как запах вешний,Ничто — ни камень и ни стальНе сделают нездешней.

Она, как счастие мое,За каменной стеноюНа постоянное житьеПрописана со мною.

Но слышен громкий голос дня:Гремят замком-затвором,И отрезвляет жизнь меняКарболовым раствором.

Раковина[64]

Я вроде тех окаменелостей,Что появляются случайно,Чтобы доставить миру в целостиГеологическую тайну.

Я сам — подобье хрупких раковинБылого высохшего моря,Покрытых вычурными знаками,Как записью о разговоре.

Хочу шептать любому на ухоСлова давнишнего прибоя,А не хочу закрыться наглухоИ пренебречь судьбой любою.

И пусть не будет обнаруженаПоследующими векамиОкаменевшая жемчужинаС окаменевшими стихами.

Он в чердачном помещенье

Он в чердачном помещеньеВ паутине и в пылиПринял твердое решеньеОстанавливать вращеньеЗакружившейся земли.

И не жди его к обеду:Он сухарь с утра грызет.И, подобно Архимеду,Верит он в свою победу,В то, что землю повернет.

Он — живительный источник,Протекающий в песках,И среди страстей непрочныхОн — источник знаний точных,Обнаруженных в стихах.

Он — причина лихорадок,Вызывающих озноб,Повелительный припадокСредь разорванных тетрадок —Планов, опытов и проб.

В церкви

Наши шеи гнет в поклонеСтаромодная стена,Что закована в иконыИ свечой облучена.

Бред молений полуночныхЗдесь выслушиваем мы,Напрягая позвоночник,Среди теплой полутьмы.

Пахнет потом, ярым воском,Свечи плачут, как тогда…Впечатлительным подросткомЗабирался ты сюда.

Но тебе уж не проснутьсяСнова в детстве, чтобы тыВновь сумел сердец коснутьсяПравдой детской чистоты.

И в тебе кипит досадаОт житейских неудач,И тебе ругаться надо,Затаенный пряча плач.

Злою бранью или лаской,Богохульством иль мольбой —Лишь бы тронуть эту сказку,Что сияет над тобой.

Меня застрелят на границе[65]

Меня застрелят на границе,Границе совести моей.Кровавый след зальет страницы,Что так тревожили друзей.

Когда теряется дорогаСреди щетинящихся гор,Друзей прощают слишком много,Выносят мягкий приговор.

Но есть посты сторожевыеНа службе собственной мечты.Они следят сквозь вековыеУщербы, боли и тщеты.

Когда, в смятенье малодушном,Я к страшной зоне подойду,Они прицелятся послушно,Пока у них я на виду.

Когда войду в такую зонуУж не моей — чужой страны,Они поступят по закону,Закону нашей стороны.

Чтобы короче были муки,Чтобы убить наверняка,Я отдан в собственные руки,Как в руки лучшего стрелка.

Воспоминание