Семен Липкин - Большая книга стихов

1978

ГОЛОС

Отсюда смотрю на тебя: ты несчастен.Немолод, не очень здоров, и тетрадьВ столе остывает; не можешь понять,Что горькому счастью бесстрашно причастен;

Что та, кто в ином воплощенье звездойМерцала, — тебя полюбила; что строки,Как в склеп, заключенные в ящик глубокий,Еще обладают живой теплотой;

Что глина другая нашлась для сосуда,Но дух свою прежнюю персть не забыл;Тобою в прошедшие годы я был;Тебя, молодого, я вижу отсюда.

1978

"Предвидеть не хочу…"

Предвидеть не хочу,Прошедшего не правлю,Но жду, когда лучуЯ кровь свою подставлю.

Тех, кто начнет опять,Я перестал бояться,Но трудно засыпатьИ скучно просыпаться.

1978

"Я сижу на ступеньках…"

Я сижу на ступенькахДеревянного дома,Между мною и смертьюПустячок, идиома.

Пустячок, идиома —То ли тень водоема,То ли давняя дрема,То ли память погрома.

В этом странном понятьеСочетаются травы,И летающей братьиЗолотые октавы,

Белый камень безликийТрансформаторной будкиТам, где кровь земляникиПотемнела за сутки,

И беды с тишиноюШепоток за стеною,Между смертью и мною,Между смертью и мною.

1978

В ПУСТЫНЕ

Как странники, в возвышенном смиренье,Мы движемся в четвертом измеренье,В пустыне лет, в кружении песков.То марево блеснет, то вихрь взметнется,То померещится журавль колодцаСреди загрезивших веков.

Идем туда, где мы когда-то были,Чтоб наши праотеческие былиПреображали правнуки в мечты,Нам кажется, что мы на месте бродим,Однако земли новые находим,Не думая достичь меты.

Всегда забудется первопроходец.Так что же радует в пути? Колодец.Он здесь, в пустыне, где песок, жара.Вдруг ощущаешь время, как свободу,Как будто эту гнилостную водуПьешь из предвечного ведра.

1978

МОРСКАЯ ПЕНА

Морская пена — суффиксы, предлогиТого утраченного языка,Что был распространен, когда века,Теснясь в своей космической берлоге,Еще готовились существовать,А мы и не пытаемся понять,Что значат эти суффиксы, предлоги,Когда на берег падают пологийИ глохнут в гальке дольнего литья,Но вслушайтесь: нас убеждает море,Что даже человеческое гореЕсть праздник жизни, признак бытия.

1978

В БРЮХОВИЧАХ

Всюду смешанный лесТрех наречий славянства,Русских вихрей шаманство,Малороссии бес,Польши чудное чванство.

А напрягши свой слух,Ты поймешь: не случайноИ австрийское "файно",Но земли этой дух —Беспросветная тайна.

Гнезда вьют кобзари,Слезы светятся в кроне,В силлабическом стоне,И полоска зари —Как рушник на иконе.

— А давно ль ваш старикУмер, пани Гелена?Отвечает смиренно:— Не пришел чоловикИз сибирского плена.

1979

У ВРАТ

Когда я приникну к эдемским вратамИ станут меня вопрошать как пришедшего,Быть может, на миг я задумаюсь там,Но быстро пойму, что ответить мне нечего.

А как я хотел говорить! Я хотелЕще еле слышное, — только одно еще! —Исторгнуть дыханье из каменных тел,Извлечь теплоту из застывшего гноища.

О как я хотел говорить!

1979

КОРОТКИЕ РАССКАЗЫ

О том, как был с лица земного стертМечом и пламенем свирепых орд

Восточный град, — сумел дойти до насКороткий выразительный рассказ:

"Они пришли, ограбили, сожгли,Убили, уничтожили, ушли".

О тех, кто ныне мир поверг во мрак,Мы с той же краткостью расскажем так:

"Они пришли как мор, как черный сглаз,И не ушли, а растворились в нас".

1979

"Над москательной клена…"

Над москательной кленаИ кирпичами школы —Воинская попона,Облачные престолы.

Мне же не надо власти,Что мне меч и кольчуга?Есть в моем сердце счастьеЛасковая подруга.

С нею осень моложе,В окнах менее мутно.Доброе утро, Боже!Ангелы, доброе утро!

1979

ПОРТ

Вблизи владений ПосейдонаВ степи таинственно простертВдоль влаги иссиня-зеленойОгромный современный порт.

Но, лик подняв в курчавой пенеНад призрачностью якорей,Не видит кранов и строенийВсевечный властелин морей.

Пред ним все так же неизменноБеззвучен, пуст простор степной,Лишь непослушная сиренаХохочет, прячась за волной.

1979

КЛАДБИЩЕ

    1

    Покров земли сырой, зелено-черный,    Объединил чиновников, купцов,    Певицу, вратаря футбольной сборной,    Глупцов и умных, щедрых и скупцов.

    Мы чувствуем, — восходит свет соборный    Над местопребываньем мертвецов,    И остро удивляемся упорной    Настойчивости временных жильцов —

    Своих усопших прикрепить к обрядам,    К священным знакам, званьям, должностям,    Их приобщить к сегодняшним страстям,

    Как плиты приобщаются к оградам,    И совершается без лишних слез    Покойника неспешный перенос.    2

    Покойника неспешный перенос    От церкви к яме, купленной за взятку.    Все рос, а до могилы не дорос:    Скончался, — не включили в разнарядку.

    Хоть от начальства был родне разнос, —    Отпели по церковному порядку.    Зачем же он вносил партийный взнос,    Угодливую резал правду-матку?

    Себя стыдом ни разу не казнил,    И смертью он себя не изменил,    Смерть стала, как и жизнь, рабой покорной.

    А мясу все равно, где дотлевать:    Удобна деревянная кровать    И около кладбищенской уборной.    3

    И около кладбищенской уборной,    О чем душа не знает ни одна,    Спит безымянно под травою сорной    Им брошенная первая жена.

    Безлунной ночью, поймой приозерной,    Бежала из колхозного звена,    Спилась на фабрике — и в безнадзорной    Могиле успокоилась она.

    С ним в городе она не повстречалась,    А с ним росла, любилась и венчалась,    Обоих гнул и обманул колхоз.

    Не пеночка ли тоненько запела?    Меж двух могил есть и живое тело —    На майском солнце греющийся пес.    4

    На майском солнце греющийся пес —    Неприкасаемый в державе мертвых.    Вдруг, повернувшись, трет он свой расчес    О землю, прячущую распростертых.

    Он болен. Вкусно пахнущий отброс    Не дразнит ни чутья, ни лап мухортых,    А что касается увядших роз    Или других цветов полуистертых, —

    Он их не слышит. Оба мы больны.    И я принадлежу к презренной касте,    И я, как пес, забыл мечты и страсти,

    И для меня во времени равны    Дыханье блеклых роз и запах хлорный,    Герой-пилот, советник ли надворный.    5

    Герой-пилот, советник ли надворный, —    И тот, и этот выросли в избе.    Удачей, участью почти фольклорной,    Они обязаны самим себе.

    Кто был возвышен службой ратоборной,    Кто — при царе — довлел иной судьбе,    Но хоть бы раз строптивый, несговорный    Проснулся ль дух в том иль другом рабе?

    Здесь, в недрах, не найти бессмертной силы,    Здесь только сгустки крови, кости, жилы,    Заране сделанные на износ,

    Над ними только святцы, только словник,    В котором тлеют летчик иль чиновник,    Иль школьница под сенью двух берез.    6

    О школьнице под сенью двух берез    Рассказывают знающие люди:    Девчонку изнасиловал матрос,    Потом отрезал губы ей и груди.

    Судили — наказание понес:    Он в лагере среди мордвы и чуди…    Как тихо! Но, быть может, отзвук грёз    Не смолк в обезображенном сосуде?

    Мечтала стюардессой, что ли, стать,    С пилотом-мужем раз в три дня взлетать…    О беглый поцелуй и гул моторный!

    Увы, догадка чересчур проста:    Что скажет нам святая немота,    Что памятник нам скажет рукотворный?    7

    Что памятник нам скажет рукотворный?    Что каменная скажет голова?    Он был поэт. Слагал он стих отборный,    Рожденный, будто в праздник Рождества.

    Крестьянин и гуляка подзаборный,    Какие, Боже, он творил слова!    Они раскинулись, как луг просторный,    И пахнут, как рязанская трава.

    Он сам как слово пожелал родиться,    Но спит в сырой земле самоубийца,    И все же дух его прими, Христос!

    А что пропеть уехавшему сыну,    Крамольнику, жиду наполовину,    Да и какой задать ему вопрос?    8

    Да и какой задать ему вопрос?    Задрав штаны, бежать за комсомолом?    В деревне скоро лето, сенокос,    Но солнце смотрит глазом невеселым.

    Крестьянин ноги из села унес,    И пышным не вернуть его глаголом.    Пошло все то, что было, под откос,    На мельницу не едут за помолом.

    Так жизни закружилось колесо,    Что на Руси не нужен стал умелец    И сделался игрушкой земледелец,

    Как в басенке предвидел Шамиссо…    С поэтом рядом спит помещик местный.    Друг другу были ли они известны?    9

    Друг другу были ли они известны, —    Кудрявый босоногий паренек    И земец, дворянин мелкопоместный?    Был на его усадебке конек,

    Но съел усадебку пожар окрестный,    Да что пожар — мгновенный огонек!    И вот в столице он — конторщик честный,    Голодный выдают ему паек.

    Однажды в Стойло он забрел Пегаса,    Но не признал в поэте земляка.    Он рано смертного дождался часа,

    По-разному душила их тоска,    Был звонкому не нужен бессловесный,    Когда носили свой наряд телесный.    10

    Когда носили свой наряд телесный,    Сживались души лишь посредством уз,    Теперь, найдя земной или небесный    Приют, костей и мяса сбросив груз,

    Поняв,  что  каждый  день есть день  воскресный,    Что пораженье потерпел искус,    Они образовали свой чудесный,    Безбытный, целомудренный союз.

    Для них многоименные могилы,    Где возле новоселов — старожилы,    Есть община, что тихо разрослась,

    Где православный, иудей, католик —    В одном плоде суть совокупность долек.    Иль близость их позднее родилась?    11

    Иль близость их позднее родилась?    Вот в рясе цвета грязного индиго,    За полцены о грешных помолясь,    Идет ко мне знакомец — поп-расстрига.

    "Давай-ка выпьем, ханаанский князь!    Ах, Израйлич, водка — та же книга!"    Садится на траву, перекрестясь,    На холмике — чекушка и коврига.

    За что из причта выгнали? Молчит,    Но льются слезы черные обид,    Мол, у других — богатые приходы.

    Мы оба не нужны. И мы больны    Сознаньем малой и большой вины,    А в памяти — разрозненные годы.    12

    И лишь когда, в разрозненные годы,    Я спутников терял во мгле путей,    И сердцем погружался в переводы    Мистических, старинных повестей,

    И то, что пели в древности рапсоды,    Свежее было мнимых новостей, —    Я постигал отчаянье природы,    Внимавшей празднословию людей.

    К ним обращался голос Откровенья,    А многие ль прислушались к Нему?    Но радостно поняв непрочность рвенья —

    Любить, хвалить и украшать тюрьму,    И прутья плотской разорвав породы,    Их души вырвались в предел свободы.    13

    Их души вырвались в предел свободы.    Поют и пляшут за стеной тела.    День выходной. Забыты все невзгоды.    Бежит проигрывателя игла.

    Что им универсамы и заводы, —    Толпа по-деревенски весела.    Как Рим подмяли пришлые народы,    Подмяли город жители села.

    Из их среды выходят прокуроры,    Официанты, дипломаты, воры,    Писатели, начальственная мразь.

    И смотрят души на тела чужие,    На беглых в новосозданной России:    Меж ними на земле возникла связь.    14

    Меж ними на земле возникла связь,    Но это смутно сознают живые,    И только после смерти возродясь,    Вдыхают воздух вольности впервые.

    Но разве мы — лишь пепел, глина, грязь?    Иль наших женщин муки родовые —    Не Божья боль? Иль мы, соединясь    С ушедшими в пространства мировые,

    Не можем зренье духа обрести    И жить должны в неволе, взаперти,    И в слепоте и духоте затворной

    Не видеть, как сияет мир земной,    Как дышит воскрешающей весной    Покров земли сырой, зелено-черный?    15

    Покров земли сырой, зелено-черный,    Покойника неспешный перенос    И около кладбищенской уборной    На майском солнце греющийся пес.

    Герой-пилот, советник ли надворный,    Иль школьница под сенью двух берез, —    Что памятник нам скажет рукотворный?    Да и какой задать ему вопрос?

    Друг другу были ли они известны,    Когда носили свой наряд телесный,    Иль близость их позднее родилась?

    И лишь когда, в разрозненные годы,    Их души вырвались в предел свободы,    Меж ними на земле возникла связь.

1979