Мудрецы. Цари. Поэты - Тимур Касимович Зульфикаров
Но свет идет сверху… Вначале глаза болят, слепнут… Потом привыкают к свету… Тянутся к нему. Лелеют его. Надеются…
Зиндан был накрыт камышовой глухой циновкой…
Такой же циновкой, как те, которые оберегали, охраняли от дождя наше гнездо в ветвях айвы… Ай, гнездо!.. Сухейль, где ты?..
Арык стал рекою…
Как далёко! Как далёко! Как далёко!..
Камышовая глухая циновка над зинданом, над ямой уходит, ползет, впуская редкий режущий свет… Чье-то знакомое лицо появляется над рыхлым краем ямы, над обрывом.
— Эй, слепые черви!.. Помои в яме!.. Вы еще не съели друг друга?.. Ха-ха!.. Борцы!.. Короеды! Тля! Моли!.. Я хотел вас резать, но вы сами пожрете друг друга!.. Я так решил! Теперь я ваш хозяин! Атабека срочно призвали в Бухару ко стремени эмира… Готовиться к войне! Эй, звездочет, ты правильно предсказал войну, но за это попал в зиндан!.. Ха-ха!.. Теперь вы в моей власти!.. Но я не буду резать вас, как хивинскую перестоялую дыню!.. Вы сами пожрете друг друга от голода!.. Ха-ха!.. Советую начинать с этого… с молодого… с сына горшечника… Он хоть и костлявый, но еще свежий!.. Ха-ха!..
Я гляжу на Голубоглазого, на его дергающееся, кривляющееся, затекшее лицо. Сейчас он вновь задвинет над нами глухую циновку и уйдет…
Что же делать?.. Что?..
— Эй, моли, прощайте!.. Встретимся на кладбище!..
— Айе!.. Эй, пьяный болтун, помолчи!.. Твои слова часты и пусты, как козьи шарики. Помолчи!.. Дай нам отдохнуть!.. Правильно говорят, что лучше дерьмо из зада, чем из уст! — кричу я изо всех сил.
— Хорошо, — покорно отвечает Голубоглазый. — Ты прав!.. Я замыкаю уста. Пусть говорит мой зад!.. Ха-ха!..
И он на мгновение исчезает.
Сейчас он там поднимает полу чапана и спускает штаны.
Айе!.. Этого я и хотел!.. Я быстро вынимаю из сапо-га-чарога длинную тонкую цепь с крюком… Цепь мокрая… Знакомая… Привычная… Хлесткая цепь!.. Моего усопшего Рустама-палвана… Я успел сунуть ее в сапог, когда сарбазы атабека бросились на меня, как охотничьи пьяные псы… Ах, только бы не промахнуться!.. Только бы цепь достала, не оказалась бы короткой!.. Не соскользнула бы!.. Айе!..
Мне смешно!.. Я едва сдерживаюсь, чтобы не расхохотаться!..
Нечто безвинное, сокровенное, млечное появляется над высоким краем зипдана-ямы. Точно огромное белесое ядро грецкого ореха над нами…
— Эй, сын горшечника! Насреддин!.. Ты правильно сказал: лучше дерьмо из зада, чем из уст!.. Пусть молчат мои уста! Пусть говорит зад!.. Эй, Насреддин, где ты там?.. Не упусти! Не упусти свое счастье!.. Ха-ха!.. — кричит, хрипит, упивается ядро грецкого ореха над краем ямы…
Голубоглазый даже не снял чапана. Только подоткнул его за широкий пояс-миенбанд. Так и сел. Рыба сама пришла к крючку…
— Эй, Насреддин, не упусти своего быстрого счастья!..
— Не упущу! Не бойся!.. Айе!.. — яс силой швыряю вверх крюк, и он точно и нежно цепляется за миенбанд Голубоглазого, и я резко дергаю цепь вниз, на себя, и ядро грецкого ореха летит вниз, к нам, на дно, и мы едва успеваем расступиться, как оно тяжело и сонно падает в грязь, в тину, в землю, в забытье…
— Готов?.. Иль дать ему еще… немного? А? — появляется из тьмы Шукур-ака.
— Хватит ему, — говорю я. — Он не скоро очнется. Его подвела страсть к остроумию, любовь к наперченному слову… Не надо убивать за эту благородную привычку… Да и осуществить свое желание он не успел… Жаль даже его… Ты же знаешь, ака, как трудно прерываться в такую минуту… Но надо спешить, пока стража не обнаружила исчезновения Голубоглазого!..
Я снова бросаю крюк вверх, и он цепляется за край ямы. Цепь долго и тонко поблескивает во тьме… Точно змеиная жемчужная кожа тянется…
— Шукур-ака, вылезай наверх первым! Погляди, нет ли там сарбазов… Быстро!.. — говорю я, и дехканин мгновенно повисает на цепи и с обезьяньей ловкостью карабкается вверх, и вот он уже на краю ямы…
— Эй, Насреддин, никого нет!.. Быстрей вылезайте!.. Я держу крюк!.. Смелее, друзья!.. — почти кричит Шукур-ака. Он чуть не плачет от радости и нетерпения…
Потом по цепи неумело, тяжко поднимается вверх седобородый медленный грустный астролог Ходжа Али Акбар. Я помогаю ему подниматься, поддерживаю его за мокрые вязкие ноги, подталкиваю… подпираю его усохшее, увядшее, старческое, непослушное тело…
— Сынок, я ушел от неба на землю… Но земля наша грустна… И мне снова хочется на небо… Люди, мне снова хочется на небо!..
— Домулло, вы попали под землю, а не на землю… Земля наша прекрасна… А сейчас вы увидите ваше небо… И вы еще поплывете на небесном Корабле Арго… Вместе со звездой Сухейль!..
…Сухейль, где ты?.. Ты ждешь меня?.. Ты будешь ждать меня, пока я освобожу всех, кто томится в зинданах моей земли?.. Сухейль, мне еще рано стремиться на небо… Рано еще плыть в небесном хрустальном Корабле Арго… Вместе с тобой… Рано!..
— Эй, кто еще таится во тьме?.. Влезайте по цепи!.. Быстрее!..
Айе!.. И они молчали!.. Они устали… померкли… отчаялись…
Несколько темных, глиняных, исхудавших, заросших людей появляются из тьмы… Кто они?.. Давно здесь?.. Почему молчат?.. И они стали людьми тьмы, людьми могил?.. Безропотные… низкие… бескрылые… И чего их держать в зиндане?.. Кому они грозят?.. Обрезанные ветви тута, пошедшие на корм слепому шелковичному червю… Безымянные… Бесследные… Горькие…
И я помогаю им подняться наверх. И на дне зиндана остается только слепой дервиш-каландар. И в пергаментных его руках нежно позвякивает металлическими кольцами грушевый дорожный древний посох…
— Бобо, я помогу вам, подскажу, поддержу… Поднимайтесь, бобо… Беритесь за цепь, бобо… Пойдемте на волю…
— Воля в душе человека, сынок… Идите… Оставьте меня здесь… Я старый… Усталый… Чу!.. Уже Ангел Азраил бьет в барабан переселения!.. Слышишь?.. А я еще не готов… Идите, сынок… Устал я… Старый… Дороги мои иссякли… Заросли емшаном… Жилы мои — как пересохшие песчаные реки… Идите, сынок… Оставьте меня…
— Бобо, но вы же говорили мне, что людям нужно светлое слово… Слово Истины… Слово Правды… И вы хотите, чтобы это слово осталось на дне зиндана, бобо?..
— Сынок, я устал будить мертвых, кричать в уши глухих… указывать путь слепцам… Сынок, я устал от страны слепых… Я устал от страны, где только слепец, где только слепец с выколотыми очами видит, видит, видит… Я устал, сынок… Я хочу в могилу… И меня не надо нести на кладбище… Я уже в могиле… Но ты, сынок!.. Но ты!.. Ты молодой, вольный… Широкий… добрый…
