Владислав Ходасевич - Стихотворения
Листик
Прохожий мальчик положилМне листик на окно.Как много прожилок и жил,Как сложно сплетено!
Как семя мучится в земле,Пока не даст росток,Как трудно движется в стеблеТягучий, клейкий сок.
Не так ли должен я поднятьВесь груз страстей, тревог,И слез, и счастья — чтоб узнатьПростое слово — Бог?
6 июля 1919 * * *В городе ночьюТишина слагаетсяИз собачьего лая,Запаха мокрых листьевИ далекого лязга товарных вагонов.Поздно. Моя дочурка спит,Положив головку на скатертьВозле остывшего самовара.Бедная девочка! У нее нет матери.Пора бы взять ее на рукиИ отнести в постель,Но я не двигаюсь,Даже не курю,Чтобы не испортить тишину, —А еще потому,Что я стихотворец.Это значит, что в сущностиУ меня нет ни самовара, ни дочери,Есть только большое недоумение,Которое называется: «мир».И мир отнимает у меня всё время.
7 сентября 1919 * * *Высокий, молодой, сильный,Он сидел в моем кабинете,В котором я каждое утроСам вытираю пыль,И громким голосом,Хотя я слышу отлично,Говорил о новой культуре,Которую он с друзьямиНесет взамен старой.Он мне очень понравился,Особенно потому, что попросил взаймыЧетвертый том Гете,Чтобы ознакомиться с «Фаустом».Во время нашей беседыЯ укололся перочинным ножомИ, провожая гостя в переднюю,Высосал голубую капельку крови,Проступившую на пальце.
7 сентября 1919Стансы
Во дни громадных потрясенийДуше ясней, сквозь кровь и боль,Не оцененная дотольВся мудрость малых поучений.
«Доволен малым будь!» Аминь!Быть может, правды нет мудрее,Чем та, что, вот, сижу в тепле яИ дым над трубкой тих и синь.
Глупец глумленьем и плевкомОтветит на мое признанье,Но высший суд и оправданье —Весы души, во мне самом.
Да! малое, что здесь, во мне,И взрывчатей, и драгоценней,Чем всё величье потрясенийВ моей пылающей стране…
И шепчет гордо и невинноМне про стихи мои мечта,Что полновесна и чистаИх «золотая середина»!
25 ноября — 4 декабря 1919 * * *Душа поет, поет, поет, В душе такой расцвет,Какому, верно, в этот год И оправданья нет.
В церквах — гроба, по всей стране И мор, и меч, и глад, —Но словно солнце есть во мне: Так я чему-то рад.
Должно быть, это мой позор, Но что же, если вот —Душа, всему наперекор, Поет, поет, поет?
5 декабря 1919 * * *В семнадцать лет, когда до слез, до слезВосторгами душа заболевала,Когда мечта венком незримых розОт всех меня так чудно отличала, —
[Что было мне прекраснее всего?]
……………………………… моихПыланье звезд, и рокот соловьиный,И повторенный голосом МариныТвой стих, Бальмонт.
20 декабря 1919 * * *Я помню в детстве душный летний вечер.Тугой и теплый ветер колыхалГирлянды зелени увядшей. Пламя плошек,Струя горячий, едкий запах сала,Взви<ва>лось языками. Тени флагов,Гигантские, шныряли по стенам.На дне двора, покрытого асфальтом,Гармоника урчала. РебятишкиИграли в коронацию. В воротахАксинья, вечно пьяная старуха,С кухарками ругалась. Петька-слесарьПодзуживал, и наконец онаВскочила, юбки вскинула и голыйВсем показала зад. А между тем вдалиВдруг пронеслось и замерло протяжно:Ура! ура! Ва! ва-ва-а! Должно быть,Там, по Тверской, промчался царь с царицейНа паре вороных коней.
<1919> * * *Надо мной в лазури яснойСветит звездочка одна —Справа запад, темно-красный,Слева близкая луна.
Той звезде — удел поэтов:Слишком рано заблистать —И меж двух враждебных световЗамирать, сиять, мерцать!
25 апреля 1920 * * *В беседе хладной, повседневнойСойтись нам нынче суждено.Как было б горько и смешноТеперь назвать тебя царевной!Увы! Стареем, добрый друг,Уж мир не тот, и мы другие,И невозможно вспомнить вслухПро ночи звездной Лигурии…
А между тем в каморке тесной,Быть может, в этот час ночнойЧитает юноша безвестныйСтихи, внушенные тобой.
13 июня 1920 * * *Апрельский дождик слегка накрапывал,Но мы с тобой сквозь дырявый зонтУвидели небо такое синее,Какое видно только душе.
И зашатались от счастья и тяжести,Как может (смеет) шататься один (разве) Атлант,И то, что для встречных было безрифменно,Огромной рифмой (с)вязало нас.
О друг [неверный], терзатель безжалостный!Ведь мы же клялись: навек, навсегда.Зачем же после с такой жестокостьюМеня ты бросил здесь одного?
24 июня 1920 * * *Иду, вдыхая глубокоБолот Петровых испаренья,И мне от голода легкоИ весело от вдохновенья.
[Иду, как ходит ветерокПо облетающему саду.]Прекрасно — утопать и петь,
<1921> * * *Я сон потерял, а живу как во сне.Всё музыка дальняя слышится мне.
И арфы рокочут, и скрипки поют —От музыки волосы дыбом встают.
[Но кто-то………………………рукой,И звук обрывается с болью такой,]…………………………………………………Как будто бы в тире стрелок удалойСбивает фигурки одну за другой.
И падают звуки, а сердце горит,А мир под ногами в осколки летит.
И скоро в последнем, беззвучном бредуПоследним осколком я сам упаду.
<1921> * * *Косоглазый и желтолицый,С холщовым тюком на спине,Я по улицам вашей столицыДень-деньской брожу в полусне.
Насмехайтесь и сквернословьте,Не узнаете вы о том,Как дракон на шелковой кофтеЛижет сердце мое огнем.
<1921?> * * *Мечта моя! Из Вифлеемской далиМне донеси дыханье тех минут,Когда еще и пастухи не знали,Какую весть им ангелы несут.
Всё было там убого, скудно, просто:Ночь; душный хлев; тяжелый храп быка.В углу осел, замученный коростой,Чесал о ясли впалые бока,
А в яслях… Нет, мечта моя, довольно:Не искушай кощунственный язык!Подумаю — и стыдно мне, и больно:О чем, о чем он говорить привык!
Не мне сказать…
Январь 1920, ноябрь 1922 * * *В этих отрывках нас два героя,Незнакомых между собой.Но общее что-то такоеЕсть между ним и мной.
И — простите, читатель, заранее:Когда мы встречаемся в песий час,Всё кажется — для компанииТретьего не хватает — вас.
10 декабря 1922 Saarow * * *Он не спит, он только забывает:Вот какой несчастный человек.Даже и усталость не смыкает Этих воспаленных век.
Никогда ничто ему не снится:На глаза всё тот же лезет мир,Нестерпимо скучный, как больница,Как пиджак, заношенный до дыр.
26 декабря 1922 Saarow * * *Пыль. Грохот. Зной. По рыхлому асфальту,Сквозь запахи гнилого мяса, маслаПрогорклого и овощей лежалых,Она идет, платочком утираяЗапекшиеся губы. РаспахнуласьНа животе накидка — и животПод сводом неба выгнулся таким жеВысоким круглым сводом. Там, во тьме,В прозрачно-мутной, первозданной влаге,Морщинистый, сомкнувший плотно веки,Скрестивший руки, ноги подвернувший,Предвечным сном покоится младенец —Вниз головой. Последние часыЧрез пуповину, вьющуюся тонкимКанатиком, досасывает онИз матери живые соки. В ней жеВсё запрокинулось, всё обратилось внутрь —И снятся ей столетий миллионы,И слышится умолкших волн прибой:Она идет не площадью стесненной,Она идет в иной стране, в былой.И призраки гигантских пальм, истлевшихДавным-давно глубоко под землей,И души птиц, в былой лазури певших,Опять, опять шумят над головой.
1914–1922 * * *Старик и девочка-горбуньяПод липами, в осенний дождь.Поет убогая певуньяПро тишину германских рощ.
Валы шарманки завывают;Кругом прохожие снуют…Неправда! Рощи не бывают,И соловьи в них не поют!
Молчи, берлинский призрак горький,Дитя язвительной мечты!Под этою дождливой зорькойОбречена исчезнуть ты.
Шарманочка! Погромче взвизгни!С грядущим веком говорю,Провозглашая волчьей жизниЗолотожелчную зарю.
Еще бездельники и детиБылую славят красоту, —Я приучаю спину к плетиИ каждый день полы мету.
Но есть высокое веселье,Идя по улице сырой,Как бы новосельеСуровой праздновать душой.
<1922> * * *Помню куртки из пахучей кожиИ цинготный запах изо ртов…А, ей-богу, были мы похожиНа хороших, честных моряков.
Голодали, мерзли — а боролись.И к чему ж ты повернул назад?То ли бы мы пробрались на полюс,То ли бы пошли погреться в ад.
Ну, и съели б одного, другого:Кто бы это видел сквозь туман?А теперь, как вспомнишь, — злое словоХочется сказать: «Эх, капитан!»
Повернули — да осволочились.Нанялись работать на купца.Даже и не очень откормились —Только так, поприбыли с лица.
Выползли на берег, точно крабы.Разве так пристало моряку?Потрошим вот, как на кухне бабы,Глупую, вонючую треску.
А купец-то нами помыкает(Плох сурок, коли попал в капкан),И тебя не больно уважает,И на нас плюет. Эх, капитан!
Самому тебе одно осталось:Греть бока да разводить котят.Поглядишь — такая, право, жалось.И к чему ж ты повернул назад?
28–29 января 1923 Saarow * * *Раскинул под собой перину,Как упоительную сень.Сейчас легонько отодвинуСвою дневную дребедень.
Еще играет дождик мелкийПо запотелому стеклу.Автомобильной свиристелкойПрочмокали в пустую мглу.
Пора и мне в мои скитанья.Дорога мутная легка —Сквозь каменные очертаньяВ лунеющие облака.
1 марта 1923 Saarow * * *Я родился в Москве. Я дымаНад польской кровлей не видал,И ладанки с землей родимойМне мой отец не завещал.
России — пасынок, а Польше —Не знаю сам, кто Польше я.Но: восемь томиков, не больше, —И в них вся родина моя.
Вам — под ярмо ль подставить выюИль жить в изгнании, в тоске.А я с собой свою РоссиюВ дорожном уношу мешке.
Вам нужен прах отчизны грубый,А я где б ни был — шепчут мнеАрапские святые губыО небывалой стороне.
25 апреля 1923 SaarowВ кафе
