Варлам Шаламов - Колымские тетради

Славословие собакам[55]

Много знаю я собак —Романтических дворняг:Пресловутая МумуС детства спит в моем дому.

Сердобольная КаштанкаМеня будит спозаранку,А возлюбленная ЖучкаУ дверной танцует ручки.И показывает удальЗнаменитый белый пудель…

Много знаю я и прочихСеттеров, борзых и гончих.Их Тургенев и ТолстойПриводили в лес густой…

Скоро я моих друзейПоведу в большой музей;В зал такой открою двери,Где живут Чукотки звери.

Там приземистый медведьМожет грозно зареветь.Там при взгляде росомахиШевелится шерсть от страха.

Там лиса стального цвета —Будто краски рыжей нету,И хитрющая лисаОкунулась в небеса.

Рысь защелкает когтямиНад собаками-гостями,И зловещ рысиный щелк,И его боится волк.

Что ж к дверям вы сбились в кучкуИ попрятались за Жучку,Мои милые друзья,Не слыхавшие ружья?

Вы привыкли к детской соске,Вы, слюнявые барбоски,Напугает тот музейМоих маленьких друзей.

Где же те, что в этом миреКак в своей живут квартире,Где же псы сторожевые,Где упряжки ездовые,

Почтальоны, ямщикиИ разведчики тайги,Что по каменным карьерамБез дорог летят карьером?

Задыхаясь от пургиСреди воющей тайги,Полумертвые от бега,Закусили свежим снегом

И опять в далекий путь,Намозоля ремнем грудь,Вы, рожденные в сугробах,Вам сугробы были гробом.

И метель, визжа от злости,Разметала ваши костиВы торосистыми льдамиШли медвежьими следами,

Растирая лапы в кровь,Воскресая вновь и вновь.Никогда вы не видалиНа груди своей медали.

Кто почтил похвальным словомПсов Георгия Седова?Их, свидетелей трагедий,Съели белые медведи.

Сколько их тащило нарты,Курс на норд по рваной картеВ ледяных полях полярных,Запряженные попарно.

И в урочищах бесплодныхСколько их брело голодных,Битых палками в пути?Где могилы их найти?

Сколько раз я, умирая,Сам пути себе не зная,Потеряв и свет, и след,

Выходил на звуки лая,Чтоб моя тропа земная,Стежка горестей и бед

В том лесу не обрывалась,Чтобы силы оставалосьУ меня на много лет.

Баллада о лосенке[56]

У лиственницы рыжей,Проржавленной насквозь,Мои ладони лижетГубастый серый лось.

Ружья еще не слышалИ смерти не искал.Ко мне навстречу вышел,Спустился с дальних скал.

В лесу ему — раздолье,Но в этот самый часВстречаю я хлеб-сольюЕго не в первый раз.

Он нынче здесь без старших;Доверчив, бодр и смел,Сюда стоверстным маршемЛосенок прилетел.

В тайге нас только двое,И нам дышать легко —Все прочее живоеУкрылось далеко.

Мы грамоты не знаем,И этот горный крайВсерьез считаем раем,И чем бы он — не рай?

Гарт

Нашел я сплав, совсем дешевый,Прошедшей тягостной зимой.Он оловянный и свинцовыйИ перемешанный с сурьмой…

Он бы пригоден был для гарта,Любой печатне послужил,Но не рассказами Брет Гарта,А болью выстуженных жил.

Он нам годится только в смеси,В приплавке силы золотой,Чтоб нам рассказывать о лесеПочти с библейской простотой,

Чтоб нам рассказывать про горы,Болота, реки, камни, мхи,Каким едва ли будут впоруМои стесненные стихи.

Он нам годится для параболИносказательных речейВ игре запутаннейших фабулСреди стосуточных ночей.

Какая в августе весна?

Какая в августе весна?Кому нужна теперь она?Ведь солнце выпито до днаЛиствою, пьяной без вина.Моя кружится голова,И пляшет пьяная листва.Давно хрупка, давно желтаЗемная эта красота.И ходит вечер золотойВ угрюмой комнате пустой.И осень бродит на двореИ шепчет мне о сентябре.Гляжу на наши небеса.Там невозможны чудеса.Давно уж темной пеленойПокрыто небо надо мной.И с небосвода дождик льет,И безнадежен небосвод.И осень, — видно, из нерях,И мной задержана в дверях.Таких не видывал грязнульПрошедший солнечный июль.И если б я хотел и мог,Я б запер двери на замок.Не может время мне помочьОбратно лето приволочь.И все же в сердце зажженаВесна.

Мне недолго побледнеть

Мне недолго побледнетьИ навек остолбенеть.

Если ж только не умру,То продрогну на ветру.

Впрочем, что мне гореватьИ держаться за кровать.

Если даже шар земнойБудет вовсе ледяной,

Я мороза не боюсь.Я слезами обольюсь.

Мои слезы — горячи,У меня глаза — лучи.

У меня в разрезе ртаЗатаилась теплота.

Пусть сорвется с языкаРаскаленная тоска.

Пусть она расплавит ледВсех арктических широт.

Я к любому подойду,Будто где-нибудь в саду,

Крепко за руку возьмуИ скажу в лицо ему:

Я, товарищ, инвалид.У меня душа болит.

Все, что знал когда-то я,Те скрижали бытия,

Правду жизни, правду льдаЯ запомнил навсегда.

И пойду домой — слепой,Возвышаясь над толпой.

Палку высуну вперед,Пробираясь сквозь народ.

Не безумный, не немой,Я иду к себе домой.

Пускай за нас расскажут травы

Пускай за нас расскажут травы,Расскажут камни и снега,В чем были правы, в чем не правыИ в чем была права пурга.

Пускай за нас расскажут птицы,Что нынче, в поисках кормов,Слетелись около столицы,Ее старинных теремов.

Пускай же, горбясь и сутулясь,Ероша перья на спине,Они летят вдоль наших улиц,Отлично видимые мне.

Им снег полезней манной каши,Им лед — блаженство и уют.Они, как я, из синей чашиХолодный воздух жадно пьют.

Ты слишком клейкая, бумага

Ты слишком клейкая, бумага,И от тебя мне не отстать,Не сделать в сторону ни шагу,Не опуститься на кровать.

Ведь страшно ей проснуться белой,Какой ложилась ввечеру,И быть от солнца пожелтелойИ выгоревшей на ветру.

Уж лучше б все она стерпела,Ходя в любых черновиках,Лишь только б ей не быть без делаИ не остаться в дураках.

И хорошо, что есть чернила,Чтобы услышанное мной,Бумага свято сохранилаИ увела на свет дневной.

Ты видишь, подружка

Ты видишь, подружка,Что облака стружкаПросыпана на небеса.

А ветра здесь нету,Чтоб вынести этуВихрастую стружку в леса.

Что лайковой ивыЦветных переливовПод солнцем сегодня не счесть.

Что листья гак липки,А ветки так гибки,Что можно их в косы заплесть.

А елки зубчатыхЗеленых перчатокНе снимут, не сбросят весной,

И нынче и преждеВсе в зимней одеждеВстречают и холод и зной.

Но время пролитьсяНевидимой птицыВесеннему пенью, и вот

Звенит поднебесьеЗнакомою песней, —И жаворонок поет…

В воле твоей — остановить[57]